Фридрих Незнанский - Прокурор по вызову
– Но вот приехали же отдыхать. Да и раньше ездили.
– И как часто это было? – задела за живое Ниночка, поменяла ногу, приняла стойку «ласточка» и стала приближаться.
Турецкий отступил и все же сел в сугроб. Он не на шутку рассердился.
– Взрослые сами решают – что, где и когда, – раздраженно выпалил он.
Ниночка затормозила в полуметре от него и пристально посмотрела сверху вниз.
– А у нас вы когда-нибудь спрашиваете?
И, словно в ответ на ее вопрос, над ними раздалось мощное непрерывное жужжание. Оба одновременно подняли головы.
Вертолет без опознавательных знаков завис огромной серой стрекозой и медленно опускался. Из распахнутой боковой двери выглядывал Грязнов.
– Привет, дядя Слава! – Ниночка помахала ему рукавичкой.
Грязнов пытался знаками что-то объяснить Турецкому. Указал на него, потом ткнул в грудь себя, резанул ребром ладони по горлу и сымитировал удар кулаком по макушке.
Из этого набора жестов Турецкий понял только одно, что Слава прилетел по его душу и никакие отговорки не принимаются, иначе каюк обоим. Причем лететь надо срочно. Он растерянно посмотрел на дочь.
– Я же тебе говорила – все этим и закончится, – спокойно и даже, как показалось Турецкому, равнодушно произнесла она.
Турецкий сбросил лыжи, освободился от палок.
– Отвезешь на базу?
– Куда ж я денусь? Что передать маме?
Турецкий уже поднимался по выброшенной лестнице, крикнул:
– Я скоро. Не волнуйтесь.
– Знаем мы твое скоро. – Ниночка уже развернулась и, подхватив его снаряжение, быстро удалялась. – Можешь не спешить.
Последние слова были для него ударом ниже пояса. Язык прилип к небу.
– Оревуар, сыщики, – эхом донесся до Турецкого смеющийся голос дочери. Рев моторов заглушил его и все остальные звуки, кроме крика Грязнова в самое ухо:
– Саня, тебя срочно вызывают. У нас ЧП!
Турецкий не обращал на него никакого внимания. Он весь сосредоточился на том, что происходило внизу. Вертолет взмыл в небо и полетел курсом, параллельным тому, каким следовала Ниночка.
– Слава! – Турецкого охватил ужас, он сжал плечо товарища и протянул вниз руку. – Она погибнет?!
Грязнов проследил в указанном направлении. Маленькая черная фигурка мчалась прямо на ущелье, незаметное с земли, но прекрасно видимое с воздуха. До темной, разрезающей снег полосы оставалось не более километра.
Турецкий ринулся к выходу.
– Ты куда? – Грязнов попытался его удержать, схватил за локти, сжал.
– Пусти, я еще успею ее перехватить! Ирина мне никогда не простит! Да и я себе…
Он вырвался и решительно шагнул вперед.
– Разобьешься. Парашют хоть возьми. – Грязнов понял, что останавливать Турецкого бесполезно.
– Да пошел ты со своим рюкзаком.
Турецкий нырнул в голубое, бездонное небо… и запарил. Широко раскинув руки, он мчался в воздушных потоках, но недостаточно быстро, не так, как было нужно. Его швыряло вверх-вниз. А следовало бы только вниз, вниз.
Маленькая фигурка уже подбиралась к краю пропасти.
И тут внезапно Турецкий сообразил, что ему нужно сделать. Он соединил ноги, вытянул вдоль туловища и крепко прижал к нему руки… и реактивным снарядом ринулся к земле.
Ниночка увидела разверзшуюся перед ней пропасть в последний момент. Она даже не успела испугаться. Лыжи оторвались от прочной опоры и увлекли ее вперед. Она громко рассмеялась, принимая все это за удивительную игру, и, только когда начала падать, поняла, что вовсе это и не игра, а что-то страшное и ужасное.
И вновь она не успела испугаться. Чьи-то сильные руки подхватили ее и понесли к противоположному краю, к твердой, надежной почве. Ниночка задрала голову:
– Пап, как ты быстро вернулся. – На ее пушистых ресницах прыгали маленькие белые снежинки.
Ниночка прижалась к груди Турецкого и тихонько заплакала…
Он открыл глаза и долго не мог понять, где же Ниночка, вертолет, Грязнов. Почему его оставили в этой белой снежной пустыне одного. Чье-то лицо, похожее на хорошенькую инопланетянку, склонилось над ним и доброжелательно произнесло:
– Как вы себя чувствуете, господин Турецки? Меня зовут Беата. Сейчас я позову доктора Райцингера…
Сознание начало постепенно возвращаться. Память посылала первые крохотные импульсы. Турецкий огляделся. Пошевелил забинтованной головой.
Н– да. Так превосходно начинался день. А закончился больничной койкой. Привет, Швейцария.
Через два года Инара переехала из маленькой комнатушки в просторную трехкомнатную квартиру в Черемушках, купила «Москвич» последней модели, Георгий устроил ее уборщицей в какой-то НИИ, при этом она даже не знала толком, где этот НИИ находится, и естественно ничего там не убирала.
Техникой она овладела быстро. Георгий достал множество альбомов и толковых монографий с подробным описанием процесса иконописи. Правда, вся литература была посвящена исключительно крестьянской иконописи Палеха, Мстёры и Холуя, но покупателям по большому счету было все равно – они жаждали русской старины, и они ее получали.
Сосновую или липовую сухую доску покрывали алебастровым грунтом – левкасом или загрунтованной тканью – паволокой, а само изображение наносилось на грунт темперой, минеральными красками. Расходными материалами занимался Георгий, где он их доставал, Инара понятия не имела, но любые ее пожелания насчет красок, кистей, образцов для копирования и прочего исполнялись беспрекословно.
Сверху изображение покрывали слоем олифы. Теоретически олифа хорошо проявляет цвет и прекрасно предохраняет икону от повреждений. Но олифа обладает свойством со временем темнеть, и за 70 – 100 лет она темнеет настолько, что почти совсем скрывает находящуюся под ней живопись. Поэтому Георгий предложил сразу покрывать иконы черной олифой, дальше «произведения искусства» подвергали нагреванию, охлаждению, снова нагреванию – и так до тех пор, пока икона не покрывалась сеточкой трещин. В таком виде ее уже можно было предлагать иностранцам – любителям русской экзотики, выдавая за найденную на деревенских чердаках реликвию прошлого, а то и позапрошлого века. И покупателей оказалось предостаточно.
Однажды январским вечером вдруг заглянул в гости Замятин. С цветами и шампанским. Ни о чем не расспрашивал, не упрекал, что забыла его, что за два года ни разу не дала о себе знать, правда, не преминул похвастаться своими успехами и опять же перспективами. Посидели, довольно мило поболтали. Замятин как бы вскользь упомянул, что до сих пор не женился, и вообще, на амурных фронтах у него затишье.
Чем Инара зарабатывала на жизнь, он наверняка догадывался, Георгий по-прежнему любил отдохнуть в обществе молодых авангардистов, там же постоянно вертелся закадычный дружок Замятина Ильичев, так что до Вовика наверняка дошли слухи об успехах Инары. Вообще-то Замятину как прокурорскому работнику какие-либо связи, даже на уровне простого знакомства, с фарцовщицей и спекулянткой были категорически противопоказаны. Но он тем не менее, однажды так неожиданно появившись, стал заходить все чаще и чаще, приглашал в театр, просто погулять, иногда приводил Ильичева, но чаще приходил один. О больших и чистых чувствах разговоров больше не было, свадьба выглядела бы нонсенсом, но Замятин все чаще оставался у Инары на ночь. И они занимались любовью без особой любви, может быть, по старой памяти, а может быть, потому, что оба к своим двадцати пяти так и не нашли ничего лучшего.
Четырнадцатого февраля Замятин защитил кандидатскую диссертацию. Был шумный банкет человек на сто. Он целую неделю уговаривал Инару прийти, а потом не подошел к ней даже когда все хвалебные речи в его адрес были уже сказаны, и все ответные задолизательные ритуалы им исполнены. Ее встретил Ильичев и усадил в самом конце стола, извинившись за непредвиденные обстоятельства. Какие именно, он не сказал.
Естественно, сидеть на банкете весь вечер Инара не стала. А у дверей квартиры ее ждали двое в штатском, которые вежливо попросили спуститься с ними в машину для выяснения некоторых обстоятельств.
Инара только гадала: те «непредвиденные обстоятельства», о которых говорил Ильичев, и эти «некоторые обстоятельства» – одни и те же, или это просто случайное совпадение.
Первого февраля она встретилась с туристом из ФРГ Куртом. Георгий сказал, что Курт интересуется их продукцией, но сам он с ним встретиться не может. Почему не может, он не объяснил. Сказал только, что именно нужно предлагать, и дал телефон.
Уже тогда Инаре показалось, что дело нечисто – выгодных клиентов Георгий всегда обрабатывал сам. Но Курт оказался очень милым и щедрым, купил две большие иконы, никаких справок из музеев, удостоверяющих подлинность и возраст икон, не попросил. И вообще складывалось впечатление, что он прекрасно осознает, что покупает не предметы русской старины, а качественные подделки.
Деньги поделили как всегда: Георгию шестьдесят процентов, Инаре – сорок. Прошло две недели, все было спокойно, и вдруг мальчики с наганчиками и «выяснение обстоятельств».
