Дональд Стэнвуд - Седьмой лимузин
— Фрэнсис? — окликнул я, звякая ключами. Ее нигде не было видно, но из-за двери в фотолабораторию просачивался красный свет.
— Не обращай на меня внимания, — донесся приглушенный голос из-за двери. — Я срочно проявляю снимки с джипами. Позвонили из «Юнион» — они им спешно понадобились. Ну, и как тебе работалось с Тони Хоггом?
— Мы разбогатеем!
Веселая манера разговаривать так, будто стоишь под душем, действовала на нее безотказно. Уж сколько раз она попадалась на эту удочку. Но на этот раз ее смех показался мне несколько вымученным.
— Я через минуту управлюсь. Твоя почта на письменном столе.
Мусор как мусор. Я всегда с первого взгляда замечаю, если в почте есть нечто действительно важное. А тут — обычная дрянь. Счета, реклама. И, конечно, журналы. «Современная фотография». И в ней еще один компаративный тест на светочувствительность различных цветных пленок. Я нетерпеливо, откладывая одну стопку бумаг за другой, просмотрел корреспонденцию.
«Автоколлекционер» и «Классические автомобили» оказались в самом низу. Я подписался на этот комплект из двух журналов только в нынешнем году. Новый месячник, редактируемый лихим парнем из Атланты по имени Фред Лоусон. Наряду с другими издателями, я обращался и к нему, пока мое участие в Королевском туре казалось еще возможным. На обложке был изображен изящный красно-черный «Дузенберг». А в нижнем углу рекламировалась, буквально взывая ко мне, одна из статей номера: «Эксклюзив! Королевский тур в Америке».
— Алан? Что там стряслось?
— Выходи оттуда живо, поняла?
Трясущимися руками я принялся перелистывать журнал, ища оглавление. Не могли же они поступить со мной так по-свински. Они же… опомнись, парень! Именно так они, конечно, и поступили.
— Я только что уронила контрольный негатив! Дай же мне минуту!
«В первой половине тура, устроенного Иваном Ламбертом, его участникам предстала половина королевских „Бугатти“, существующих на свете…», стр. 68. Но кто же перехватил у меня эту работу? Казалось, пальцы перестали мне подчиняться. Но вот я нашел то, что искал. По крайней мере, я не пригрел змею у себя на груди. Боа-констриктора!
Все оказалось несколько непрофессионально. «Обращаясь в прессу» — едва ли удачный подзаголовок. Письмо и два моментальных снимка, сделанные участником тура, неким Генри Чосером. Рядовой подписчик журнала, родом из Англии, который решил порадовать своего брата-читателя коротким отчетом о первой половине тура и которому хочется внести уточнения и поправки в статью из предыдущего номера о моторах особой мощности.
Ну, и всякое такое. Я перешел к фотографиям.
Мистер Чосер извинялся перед читателем за качество снимков, хотя на самом деле черно-белые фотографии, сделанные «поляроидом», получились весьма недурно. На одной был изображен бесконечно длинный белый остов королевского «Бугатти» с откидным верхом, рядом — смутное изображение усатого человечка (должно быть, сам мистер Чосер), стоящего у машины в позе охотника, завоевавшего невероятный трофей в африканском сафари. Дирборн, 18 октября.
Остальные участники тура толпились на заднем плане. Японские бизнесмены, разумеется; даже когда приземляется «Аполло» и из него выходят астронавты, они ухитряются щелкнуть своим «никоном». Их можно было заметить на световом пятне лампы-вспышки, ближе к краю, и на следующей фотографии, сделанной двумя днями позже у Харры. Боб Норрис пообещал устроить для участников тура настоящий спектакль — и, судя по всему, сдержал слово. Фотография представляла собой вид сбоку на Второй выставочный зал, большие заржавленные двери широко распахнуты, чтобы выпустить и впустить оба гигантских «Бугатти», которым в воздухоплавании соответствовали бы «Граф Цеппелин» и «Гинденбург». Большой седан «Берлин-де-Вояж» стоял «обутый» и готовый сорваться с места, тогда как «Биндер-купе-де-Вилль» был в полуразобранном виде — точь-в-точь такой, каким я его застал вдень аукциона.
Вокруг толпились фанаты. Невероятной толщины женщина, которая вполне подошла бы в жены Никите Хрущеву, стояла рядом с парочкой японских бизнесменов, повернув свое похожее на гигантскую картофелину тело так, чтобы смотреть в объектив.
По другую сторону от серебряно-черной машины виднелась молодая женщина лет двадцати, весьма хорошенькая, с этюдником в руке. На лице у нее была широкая улыбка, а свободной рукой с простодушием, всегда проскальзывающим на моментальных снимках, она обнимала за плечи Гарри Стормгрина.
Мой взгляд сразу же сконцентрировался на нем, упустив поначалу из внимания все остальное. Машина, зрители, даже девица — все это дошло до меня только мгновенье спустя. Подобно всем остальным колебаниям, размышлениям, так и не приведенным в исполнение планам, которые пришли позже. После того, как я впервые откусил от этого яблока, все самым решительным образом в моей жизни переменилось.
Красный свет погас. Фрэнсис высунула голову из дверей фотолаборатории.
— Привет, дорогой. — Увидев мое лицо, она вздохнула, словно ей пришла пора вновь со мной попрощаться. — Значит, ты уже увидел.
Глава восемнадцатая
30 октября 1968 г.
Среда за полдень — и вот он я, только что расставшийся с частью собственного тела длиной в шесть тысяч миль. В пальто мне зябко, я меряю шагами железнодорожную платформу вокзала в Мюлузе. Большие часы на башне показывают семнадцать минут второго. Тринадцать минут до прибытия парижского экспресса. На нем приедут участники тура, намереваясь осмотреть пятый и шестой королевские лимузины.
Листья уже облетали, виясь в солнечных лучах, которые больше не грели. Усевшись на скамейку, я разглядывал большую черно-белую вывеску. Мюлуз. За последние двадцать лет я проезжал этот город три, может быть даже четыре раза, поездом, идущим в Германию или из нее. Однажды — вдвоем с Лоррен, испытывая негу, которая наступает после занятий любовью. В другие разы — по делу, когда медовый месяц остался на десятилетие позади.
Тогда я видел, как этот знак проплывает мимо, вместе с высокой зубчатой крышей мельницы — самого высокого здания во всем городке, осознавая при этом, что отсюда рукой подать до самой большой в мире коллекции «Бугатти». Но ни разу не сошел здесь с поезда. Много лет назад я написал Шлюмпфам, Гансу и Фрицу, прося их позволить мне бросить хотя бы взгляд во внутренние помещения давным-давно перестроенной мельницы. В самоубийственном порыве я даже предложил оставить дома фотокамеру. Но нет, они протелеграфировали мне категорический отказ. Наши машины это наша личная радость. Наша — и только.
Кто же заставил братцев отказаться от своего всегдашнего правила? Открыть ворота перестроенной мельницы не просто одному посетителю, но целой группе? До меня донеслись какие-то слухи о неполадках в их текстильной империи. Мощные зарубежные конкуренты. Профсоюзы, озверевшие после майских событий. Шлюмпфы всех достали, поэтому семена падали в благодатную почву: скоро, мол, им придется выставлять свою коллекцию напоказ, чтобы свести концы с концами.
Может быть. А может быть, Ганс и Фриц решили просто-напросто уподобиться Джефри Макгоуэну, который взял да и пригласил к себе на Рождество всех автомобильных фанатов после того, как его папочка купил ему самый большой «Лионель» из всех, что когда-либо были выпущены.
Двадцать пять минут второго. Я расстегнул футляр камеры и достал вырванную из журнала 68-ю страницу. Я столько раз складывал этот лист и вновь раскладывал его на пути сюда из Сан-Диего, что бумага утратила глянец. Человек на фотографии, которого обнимала девушка, был в очках в роговой оправе и одет, как положено богатому туристу. И лицо у него было — по крайней мере, на первый взгляд — не такое, как у преступника, объявленного в розыск по подозрению в двух убийствах.
Я не испытывал на его счет никаких сомнений: Гарри был тем, кого я искал. Но я также осознавал всегдашнюю полуавтоматическую беспечность пограничного и таможенного контроля. И меньше всего внимания привлекают к себе в таких ситуациях старики — проверяющим все они кажутся на одно лицо. Обладая колоссальной выдержкой и не имея броских примет, Гарри, должно быть, счел детской забавой укрыться от полиции и затеряться в пользующейся особыми привилегиями толпе туристов.
Так почему же я не напустил на него полицию? Джилл пыталась подбить меня на это еще перед вылетом из Штатов. «Не валяй дурака, Алан, не строй из себя Пинкертона. Ты хочешь расспросить его? Наведайся к нему в тюрьму — и там обо всем расспроси».
Беда была в том, что я не мог себе представить, будто это может пройти без сучка без задоринки. Напротив, любое обращение в полицию со стороны добропорядочного гражданина, каким я и являюсь, заканчивалось в моем воображении тем, что Гарри — кем бы он на самом деле ни был — падает наземь, скошенный автоматной очередью. Или в лучшем случае тем, что мне со всей официальной вежливостью предлагают держаться подальше от этой окруженной дымовой завесой таинственности истории. Нет, достаточно я просидел, ощущая собственную беспомощность и не имея другого влияния на развитие событий, чем то, которое способен подарить пульт дистанционного управления телевизором.
