Андрей Ветер - Случай в Кропоткинском переулке
«Но, Вовка, сукин ты сын, это же конспиративная квартира, а не бордель! У твоей Леры брат в разработке! Как же ты можешь?»
Николай размышлял над полученной информацией несколько дней. На сегодня он назначил встречу Анохину. С этим студентом пора было побеседовать о его свободомыслии, так как сигналы поступали всё более тревожные, а теперь можно будет уточнить кое-что о Лере.
Как только в дверь постучали, майор Жуков загасил сигарету, потыкав её в пепельницу.
— Войдите, — тоненькая струйка дыма ещё вилась над столом.
— Николай Константинович, здравствуйте, — в кабинет робко вошёл Анохин, ему было двадцать два года, и он вполне соответствовал внешне своему возрасту. — Вы меня вызывали?
— Добрый день, Сергей Юрьевич, — Жуков кивнул головой и указал рукой на стул с противоположной от себя стороны стола.
Вошедший сел. Его глаза беспокойно засновали по поверхности стола., руки напряжённо сжались в кулаки.
— Беседа нам предстоит серьёзная, Сергей Юрьевич, — заговорил Жуков, перелистывая лежавшую перед ним папку с документами и поглядывая изредка на студента. — Насколько я знаю, вы на хорошем счету почти по всем дисциплинам, особенно по профильной. Вас хвалят, говорят, что из вас получится настоящий специалист. Кхм, кхм… В армии вас хорошо характеризовали.
— Я не понимаю, Николай Константинович, — он поспешно перевёл взгляд на стену и зафиксировал его на большой застеклённой фотографии Ленина, висевшей за спиной Жукова. Ленин дружелюбно улыбался, прищурившись и приложив раскрытую ладонь к козырьку своей кепки. — Я не понимаю, зачем меня вызвали.
— Скажите спасибо вашим товарищам за заботу.
— Не понимаю, — ответил юноша, теперь уже совсем подавлено.
— Плохих друзей выбрали, Сергей Юрьевич… Вы с ними открыто, а они на вас кляузы пишут… Не догадываетесь, кто подставил вас?
— Я даже не знаю, о чём речь, а вы спрашиваете, не догадываюсь ли я, кто мог на меня настучать.
— Настучать… Плохое слово, — Жуков внимательно смотрел на сидевшего перед ним студента. — Впрочем, не в слове суть дела. Вернее, как раз в слове-то всё дело. Давайте напрямую.
— Давайте.
— Слишком критично вы настроены по отношению к нашему государству, а оно, между прочим, даёт вам бесплатное образование, чтобы вы могли в будущем посвятить себя профессионально любимому делу. Или вы думаете, что вы будете чернить наш строй, а этот строй только пожурит вас и благословит на дальнейшую учёбу?
— Я ничего и никого не черню, — начал было Анохин.
— А вот у меня есть информация, что вы несколько раз проводили заседания политического клуба и готовились в начале очередного учебного года провести демонстрацию протеста. Разве не так? Скажите мне, Сергей Юрьевич, что это у вас за клуб такой? Кто там в роли заводилы выступает?
— За кого же вы принимаете меня, Николай Константинович? Думаете, я стану моих друзей выдавать?
— Из ваших слов я делаю вывод, что политический клуб не есть фикция, раз есть кого выдавать.
Юноша болезненно поморщился, поняв свою оплошность. По лицу Жукова пробежала тень улыбки.
— Эх, мальчик, мальчик, — с грустью сказал он. — Куда вы лезете? Какой из вас подпольщик? Вы же ни черта не смыслите в этом деле… Или просто захотелось немного погеройствовать?
— Ничего мне не захотелось, — едва слышно ответил Сергей. — А ребят никого не предам.
— Ну, во-первых, они-то вас предали. Не все, конечно, но кое-кто. Испугались последствий, покаялись и вас заложили с потрохами. А во-вторых, что такое предательство? Что такое измена? Вы помните декабристов?
— Помню, только при чём тут декабристы?
— Объясню, — Жуков закрыл папку и отодвинул её. — Декабристы, как известно, были дворянами и офицерами, следовательно присягали на верность царю. Однако, несмотря на присягу, создали тайное общество, целью которого было изменение существующего строя. Помните?
— Помню.
— Когда же попытка вооружённого переворота была подавлена, а зачинщиков арестовали, они, как и вы, стали твердить о том, что не пойдут на предательство, ибо предательство есть подлость, а совершить подлость им не позволяет честь. Но на предательство родины они ведь пошли, организовав тайное общество! Так где же логика?
— Не понимаю, куда вы клоните.
— Всё вы понимаете. Но если не понимаете, то я растолкую. Кормиться из рук государства вы не отказываетесь, пользоваться предоставляемыми благами вы не отказываетесь, а исподтишка подкоп готовите под советский строй. Разве это не предательство? Разве не подлость? — Жуков говорил ровным голосом, спокойно, без малейшего намёка на упрёк или осуждение. — Ответьте мне, Сергей Юрьевич, разве это не измена родине? Вы же в армии служили, присягу давали. «И пусть меня покарает рука советского народа…» Помните?
Сергей молчал.
— Может, вам просто стыдно признаться в том, что запутались? — ухмыльнулся Жуков. — Я думаю, пусть лучше пусть будет стыдно сейчас, когда можно всё исправить, а не потом, когда только локти кусать останется… Вы вот на своих заседаниях говорили, что народ есть толпа, что толпа всегда идёт туда, куда её погонят и что людей наших большевики завели в тупик. Ваши слова?
Сергей молчал.
— Давайте порассуждаем, Сергей Юрьевич, — предложил Жуков. — Как вы-то лично собираетесь народ к лучшей жизни привести? Ежели народ — толпа, то вы ведь тоже решение за народ хотели принять, куда идти, не так ли? Вы же почему-то думаете, что вы лучше других знаете, что такое «хорошая» жизнь. А людей, может, вполне удовлетворяет их положение. Да, у нас не слишком яркая жизнь, с буржуазными государствами не сравнить. Зато каждый имеет свой кусок хлеба. Или вы не согласны? Есть, конечно, выдающиеся личности, вот им бывает тяжко. Но выдающимся людям в любом обществе трудно, потому что они всегда заглядывают за горизонт… Что же вы молчите? Вы не стесняйтесь, говорите. Быть может, мы разберёмся во всём, отыщем сообща, где вы заблуждались, исправим…
— А можно исправить? — с надеждой поднял глаза юноша.
— Вы хотите этого?
— Я не хочу быть предателем…
— Тогда надо делать так, чтобы жизнь в стране улучшалась, а не разваливать существующее государство. Не нравится вам что-то, так зачем же сразу крушить огульно всё подряд?.. Неужели вы и впрямь считаете, что при капитализме вам жилось бы лучше? Чем он так манит вас? Красочными витринами?
— Но ведь там на самом деле всё ярко и красиво…
— Ярко на туристических проспектах и рекламных вклейках. Ох… Да будет у нас ещё ярко, будет!
— Когда?
— Когда вы будете созидать, Сергей, а не расшатывать. Делом надо заниматься. Вы «Собачье сердце» читали?
Студент насторожился и сжался.
— Да будет вам, Сергей. У нас сейчас откровенный разговор, человеческий… Если уж политический клуб сколотили, то небось читали эту книгу. Так вот там профессор Преображенский сказал, что если мимо унитаза мочиться, тогда будет разруха. И если революционные песни петь, вместо того чтобы работать, тоже будет разруха. Помните?
— Помню.
— Это к вам напрямую относится. Политическим трёпом и критикой могут все заниматься, даже домохозяйки, а дело своё профессионально делать мало, оказывается, кто хочет. А витрины на Западе яркие и красивые потому, что там люди на работе водку не хлещут. И товаров там полным-полно всяких, потому что люди вкалывают до упада. А вы, сосунки, простите за грубость, думаете, что там всё с неба падает. А вот не падает, ничего там с неба не падает, Сергей Юрьевич. Там за всё надо как следует поработать, семь потов согнать с себя. И попробуйте там, в капиталистическом мире, укусить руку, вас кормящую — быстро без еды останетесь… — Жуков громко отодвинул стул и вышел из-за стола. Он шагнул к стене и прислонился к ней спиной, не сводя глаз со студента и скрестив руки на груди. — Мне смешно слышать, как вы приписываете все пороки социалистическому строю, а все добродетели оставляете за капитализмом. Да, в Советском Союзе много недостатков, но не забывайте, что отечественная война оставила нам такое наследство, после которого любая другая страна должна была бы рассыпаться, разбежаться, а мы выстояли, удержались и окрепли.
— Это я знаю…
— Знаете? — Жуков изобразил наигранное удивление удивлённое. — А что ж тогда демонстрацию протеста хотите устраивать? Кстати, против чего протестовать-то думали?
— Против ущемления прав человека, — сдавленным голосом объяснил юноша.
— А сможете ли внятно растолковать мне, в чём это ущемление заключается?
— Зачем? Разве вы сами не знаете?
— Я-то много чего знаю. Но всё-таки живу в этом государстве и пытаюсь, кстати сказать, сделать так, чтобы из-за всяких глупостей за решётку не сажали таких, как вы. Хотя у меня есть все основания бы дать ход вашему делу… Ишь ты! Ущемление прав! А вы когда-нибудь слышали о том, что в Америке в течение двадцати пяти лет была такая жестокая цензура, что в Голливуде не могли снимать фильмы по своему усмотрению? Не слышали? Как же много вам ещё предстоит открыть для себя… Цензура в американском кинематографе опиралась на «Кодекс морали», и этот кодекс, известный также как кодекс Хейса, требовал не только изгнания наготы с экранов, но даже запрещал «слишком откровенные» танцы. А как определить эту «чрезмерную откровенность»? Не только употребление непристойных слов строго отслеживалось, запрещалась также пропаганда насилия и расовой дискриминации, более того, кодекс требовал, чтобы в кино не затрагивались серьёзные проблемы! А под такую формулировку, как вы понимаете, можно что угодно подстругать. И это только в кинематографе, а сколько ещё областей, где правили драконовские законы? Да наша цензура ничто по сравнению с теми церберами!
![Хью Пентикост - Убить,чтобы остаться [Город слухов. Дом на горе. Уберегите ее от злого глаза. Убить, чтобы остаться]](/uploads/posts/books/160154/160154.jpg)
