Наталия Левитина - Дилетант
— Знаешь, у меня голова что-то разболелась, — подбросила девушка дежурное объяснение. Без косметики она и в самом деле была бледна. — И на работу ведь. Спать осталось всего ничего.
— Понял, — вздохнул Сергей. — Тогда поеду. Сделаю снимки и завтра же в гости к нашей заблудшей овечке. Посмотрим, какие у него нервы.
— Надеюсь, не очень крепкие. Сколько, как ты думаешь, нам удастся из него вытрясти?
Едва речь зашла о деньгах, внешние признаки нездоровья покинули лицо Шушу, ее щеки порозовели, а глаза засверкали алчно и жадно.
— Три тысячи минимум, — прикинул Сергей. Он с удовольствием поддержал разговор на приятную тему.
— Да? Мальчик не бедный?
— У него своя фирма. Пусть делится.
— А он не натравит на нас кого-нибудь?
— Не волнуйся. Раскошелится. Мы ведь не сто тысяч у него будем просить, так, копейки.
— Все равно, мне всегда страшно.
— Думай о приятном. Как потратишь честно заработанные средства.
Сергей снова сделал попытку обнять приободрившуюся Шушу, но та тут же вспомнила, что у нее болит голова, и быстренько сделала несчастную физиономию. Опять разочарованно вздохнув, Будник удовлетворился товарищеским поцелуем в щеку.
Глава 34
Фруктовое пюре пользовалось неизменным успехом. Едва увидев баночку, Валерка активно зашевелился, оставил в покое свои ноги, с которыми он сражался последние десять минут, сел в корзине и открыл рот.
— Вкусное яблочное пюре! — торжественно объявил Вадим и постучал ложкой по стеклу банки. — Премируется товарищ Валера за хорошее поведение.
Ребенку трудно сегодня было быть плохим. Он всю ночь просидел на коленях у своего охранника, пялясь в телевизор: по какому-то каналу гоняли разнузданное порно. И теперь весь день прикладывался к корзинному матрасику — сон одолевал дитя, прошедшее ускоренный курс полового воспитания.
— Только не плюй на меня, договорились? — предупредил Вадим и скормил младенцу первую ложечку.
Через пару минут, когда они вдвоем уже основательно вымазались в пюре и украсили яблочными пятнами борта корзины, позвонил Антон. Он всегда ухитрялся звонить в неподходящее время — или когда Вадим орошал водой в ванной толстую попку ребенка, или когда в бутылочке оставались последние тридцать миллилитров молока, или когда киллер удобно размещался в туалете, надеясь пять минут побыть в одиночестве. И тогда раздавался телефонный звонок.
— Слушай, у него есть волосы? — сразу же спросил Антон.
— У ребенка, что ли?
— Конечно у него! Я не про Клинтона ведь спрашиваю, — усмехнулся Антон.
— Немного есть. А что? — ревниво спросил Вадим.
— Давай настриги килограммчик в газетку.
— Ты сдурел! — возмутился Вадим. — Килограмма у меня самого на голове не наберется.
— Вот ты, слушай, тупой! Совсем без юмора. Я ведь образно сказал. Эту употребил, как ее там… гиперболу.
— Ты употребляй пиво и девиц, — посоветовал Вадим. — А всякие вычурности оставь в покое. Ладно, настригу. Сколько смогу. А чем стричь-то?
— Ножницами, естественно. Не газонокосилкой ведь.
— У меня нет ни того ни другого.
— Ладно. Ножницы сейчас пришлю. И опять же пива.
— И гамбургеров каких-нибудь, что ли, бутербродов.
— О'кей. Жди.
…Посыльный добрался до явки молниеносно — Вадим даже не успел еще ликвидировать все последствия фруктового завтрака.
— Вот ножницы, — сказал парень размером с «Титаник». — И конверт. Я подожду.
Он ввалился в квартиру и занял собой все пространство прихожей.
— Сейчас, — кивнул Вадим. Валерка сонно улыбнулся ему. Он опять клевал носом. — Давай причесочку соорудим. Ну-ка, замри. Не шевелись. Не шевелись, дурачок, а то ухо отрежу.
— А давай ухо, — крикнул из прихожей курьер. — Тоже подойдет, наверно.
Вадим замер. Он не ожидал, но глухая, горячая ярость наполнила его. Предложение показалось ему кощунственным.
— А тебе ничего не отрезать? — с угрозой крикнул он в ответ.
— Я пошутил.
— Все сегодня шутят, — недовольно сказал Вадим. — Шутники.
У него получился целый конверт пушистых, светлых волос.
— На, забери, — сунул он конверт парню.
— Тут тебе еще и пакет со всякой жратвой.
— Давай.
Вадим захлопнул дверь и вернулся в зал. Валера посмотрел на личного парикмахера изумленными глазами и вернулся к интересному занятию: он завладел оставленными ножницами и теперь увлеченно колотил ими по краю корзины.
— Отдай! — завопил Вадим. — Зарежешься!
Валерка расстался с игрушкой очень неохотно. Остатки шевелюры клочками топорщились на круглой голове и смотрелись жалко. Вадим вздохнул. У него почему-то испортилось настроение.
— Оля, с твоими ногами носить такие длинные юбки — безнравственно, сказала Ника Сереброва своей ассистентке.
Оля Щеткина покосилась в сторону зеркала.
— Ах, Ника Львовна, если я еще буду злоупотреблять мини, то мне вообще мужчины проходу не дадут! — без ложной скромности призналась она. — К тому же у меня здесь разрез, вот, вам не видно. Так, я сбегаю в монтажную, возьму оригиналы.
Оставшись одна в кабинете, Ника набрала номер Валерия Александровича Суворина. Противная секретарша мэра, как всегда, заставила ее ждать минут пятнадцать у трубки.
— Это Ника Сереброва, — сказала она коротко и по-деловому. Обычно в телефонных переговорах с мэром использовался другой голос — нежный, сексуальный, и тон — слегка кокетливый и фамильярный. Но Ника тонко чувствовала настроение момента. С Сувориным приключилось несчастье, и журналистка понимала, что надо временно оставить свою привычку очаровывать всех и вся.
— Валерий Александрович, как у вас дела? В личном плане?
— Никак, — довольно резко ответил Суворин. — Вы по какому-то вопросу звоните?
И Валерий Александрович никогда прежде не разговаривал с телезнаменитостью Шлимовска столь грубо и официально. Он всегда разговаривал с Никой так, как говорит мужчина в возрасте, наделенный властью и силой, с молодой, хорошенькой женщиной.
Сереброва не обиделась.
— Да, конечно. Хотела выяснить, состоится ли наш «Час мэра» в понедельник, как обычно.
— Что, уже в следующий понедельник?
— Да, Валерий Александрович. Мы ведь запланировали. Но если вы не можете, давайте перенесем. Хотя передача уже стоит в программе.
— Тогда не будем переносить, — безрадостно сказал Суворин. Перспектива представить многотысячной телевизионной аудитории свою перекошенную от горя физиономию мало вдохновляла мэра. Но жизнь, независимо от сердечных страданий Суворина, шла своим чередом, город жил, выборы надвигались, зрители ждали — кто американский боевик по ОРТ, а кто и очередной «Час мэра» по местному каналу.
— И еще один вопрос, Валерий Александрович. Как насчет прямой связи? Будем давать?
— А почему бы нет?
— Я подумала, вдруг кто-то спросит вас о…
— Вряд ли, — перебил Суворин. — А без прямой связи передача потеряет лицо.
За сорок минут экранного времени обычно поступало по многоканальному телефону около двух сотен звонков от горожан. Дальше жалоб на отсутствие горячей воды или просьб об улучшении жилищных условий фантазия шлимовцев не распространялась. Никто не пытался выяснить мнение мэра по поводу иракского кризиса или глобализации финансовых рынков, никто не пытался задавать ему личных вопросов — возможность связаться с главой города использовалась сугубо утилитарно.
— Значит, мы все оставляем как всегда?
— Да, Ника. В понедельник буду. Как обычно.
— До свидания, Валерий Александрович. Держитесь! Я верю, все кончится хорошо. Я имею в виду…
— Я понял, — отрезал Суворин. — Спасибо. И положил трубку.
— М-да… — сказала сама себе Ника. — Если дорогой Валерий Александрович разговаривает со мной таким тоном, значит, дела у него совсем плохи.
Развить данную тему телевизионная красавица не успела, так как в кабинет шумно ввалился господин Елесенко Иван Степанович собственной персоной. Странно, что он не надел на шею дверной косяк — при его размерах и страсти казаться еще крупнее, значительнее и громче, чем он есть на самом деле, — это было бы естественно.
— Не смог отказать себе в удовольствии повидать вас! — бархатисто зарокотал Елесенко. Он выхватил у Ники ее руку и поцеловал. Стекла звенели, кассеты на столе плавились.
— Ах, Иван Степанович, вы снова здесь? — с улыбкой спросила Ника, оставляя свою руку в распоряжении Елесенко. Она имела прекрасные отношения и с мэром города, и с его главным оппонентом и противником. Пусть Суворин и Елесенко грызлись между собой, как собаки, Ника пользовалась благосклонностью и того и этого.
— Я тружусь! — с пафосом объявил Иван Степанович. — Я делаю все, чтобы у вас появился достойный мэр!
