Анатолий Ромов - Совсем другая тень
– Ну… у меня уж точно.
– Поздравляю. Она сейчас рядом?
– На кухне. Готовит завтрак.
– Передай горячий привет. И поцелуй от меня.
– Обязательно. Знаешь, Сань, сегодня я хочу переехать.
– Что так? Не созрел для семейной жизни?
– Не в этом дело. Просто хочу переехать. К себе или к Глинскому. Поскольку мне показалось, что пауза затянулась, спросил: – Ты не возражаешь, если я тоже перееду в мастерскую?
– Ради бога. Это же мастерская твоего друга. Да она и не нужна мне больше.
– Ты разве там уже не ночуешь?
– Зачем?
– Как зачем? А Вадим Павлович?
Сашка помолчав, вздохнул:
– Серый. Знаешь, мне кажется – Вадим Павлович отпал.
– Отпал?
– Да. Во всяком случае, на ближайшее время.
– Почему?
– Потому что он тоже ведь не дурак.
– В смысле?
– В смысле, он давно уже все просек, насчет прокуратуры. Он знает, что нас туда вызывали. Ну и, наверняка, давно уже смылся. От греха подальше.
– Ты уверен?
– Абсолютно уверен.
– Думаешь, он к нам больше не сунется?
– Не знаю, как потом. Но в ближайшее время не сунется.
– Хорошо бы так и было.
– Так и будет.
– Тогда я переезжаю к себе. Если будешь звонить, звони уже мне. Ладно?
– Договорились. Созваниваемся.
– Созваниваемся. – Я положил трубку. И вовремя – почти тут же в комнату вошла Алена.
Алена была в длинном белом махровом халате, который ей очень шел, хотя и делал взрослее. Вообще, Алена выглядела потрясающе. Я сам не верил, что девушка, стоящая сейчас передо мной, может меня терпеть. И уж тем более любить. Но пока все сходилось на этом.
– Привет, – сказал я. – Давно встала?
– Давно. Учти, я уже сделала гренки. И поставила омлет.
– Молодец, Ален, что бы я без тебя делал? Скажи?
– Не знаю. Что-нибудь да делал. Мыться пойдешь?
– Пойду. – Не удержавшись, я снова покосился в окно.
Алена вздохнула:
– Я уже туда смотрела.
– Куда туда?
– Во двор. Утром. Там все спокойно.
Сначала я не понял, что она хотела этим сказать.
– Что значит «там все спокойно»?
– То и значит. Спокойно.
Что-то в ее голосе мне не понравилось. Будто почувствовав это, Алена улыбнулась, мягко обняла за шею, чуть пригнув мою голову, посмотрела в глаза:
– Не сердись. Пожалуйста! Хорошо?
– Я не сержусь. Хотя я не понял твоих слов. В чем дело? Зачем ты смотрела в окно?
– Просто мне показалось: ты чего-то боишься.
– Боюсь?
– Ну, может, я не так выразилась. Опасаешься, остерегаешься.
– Чего остерегаюсь?
Алена отпустила мою шею, сунула руки в карманы:
– Ладно, иди мойся. И приходи завтракать. Прости, что лезу в твои дела.
– Да лезь, пожалуйста. Просто ты вбила себе в голову то, чего нет.
– Нет, так нет. Все. Жду тебя на кухне.
Покончив с туалетом и одевшись, я прошел на кухню. Алена положила мне большой кусок омлета, придвинула чашку кофе. Усевшись и сделав глоток кофе, я спросил:
– Ты вообще как, торопишься?
– Нет. Первую пару я все равно пропустила. Так что времени вагон. Давай, а то остынет.
Мы начали есть. Завтрак проходил в молчании. Наконец я набрался духу и сказал:
– Аленушка, друг мой, знаешь, я сегодня перееду к себе. Если позволишь.
Алена поставила чашку с кофе, посмотрела исподлобья:
– Ты обиделся?
– Да нет, просто хватит кайфовать. Мне. А тебе пропускать первые пары. Да и вообще, надо работать. Так ведь?
– Так. А как же то?
– Что «то»?
Алена встала, подошла к окну. Сказала, не оборачиваясь:
– Ну, то. Чего ты опасаешься.
– Откуда ты взяла, что я чего-то опасаюсь?
Наскоро допив кофе, я подошел к ней, обнял за плечи. Сказал, слегка прикасаясь губами к ее затылку:
– Алена, я ничего не опасаюсь. Запомни это раз и навсегда.
– Опасаешься. Все ведь видно невооруженным глазом.
– Что «все»?
– Все. По утрам ты тщательно разглядываешь двор. Когда мы идем к машине, незаметно оглядываешься. В машине непрерывно следишь, кто едет сзади. И вообще, ты все время будто чего-то ждешь. Так, будто за тобой кто-то гонится. Я понимаю, по каким-то причинам ты не хочешь об этом говорить. Но пойми: я за тебя боюсь. Очень боюсь.
Я молчал, не зная, что ей сказать. Алена повернулась ко мне:
– Сереженька, может, ты все же просветишь меня, что происходит? Пожалуйста! Я тебя очень прошу!
Я подумал: кажется, я должен объяснить ей, в чем дело. Хотя бы вкратце.
– Хорошо. Если тебя это так уж интересует, последнюю неделю за мной и Сашкой охотились.
– Охотились? Кто?
– Нехорошие дяденьки. Но больше они охотиться за нами не будут.
– Точно не будут?
– Точно.
– А что значит «нехорошие дяденьки»?
– Ну, нехорошие дяденьки. И все. Совсем нехорошие.
– Это какие-то бандиты? Уголовники?
– Алена, какая разница? – Я провел рукой по ее волосам. – Бандиты они, уголовники, не имеет значения.
– Сергей, ты что-то скрываешь?
– Ничего я не скрываю.
– Скрываешь. Как ты не можешь понять: я за тебя боюсь.
– И зря, ничего не бойся. Одевайся, и я отвезу тебя. А вечером позвоню, и куда-нибудь сходим.
– Хорошо. Но смотри, если ты меня обманул.
– О чем ты. Все будет в полном порядке, обещаю.
Я засунул в сумку вещи, подождал, пока оденется Алена, и, спустившись с ней вниз, отвез в институт. Потом подъехал к своему дому, оставил машину на обычном месте и поднялся к себе.
Признаться, я не исключал, что Вадим Павлович или его люди попробуют в мое отсутствие проникнуть в квартиру. Но когда я вошел, все вещи были на своих местах и вообще было ясно: мою квартиру никто не трогал.
Тень
От раздумий, а также от утомительного «сидения на телефоне» Рахманова отвлек появившийся Жильцов. Два дня, проведенные в клинике, позволили Жильцову найти двух свидетелей, санитарку и бывшего пациента, опознавших Крыжко. Изучив предъявленную фотографию, оба свидетеля показали: человека, изображенного на снимке, они видели три года назад среди пациентов.
Таким образом, факт пребывания Крыжа в клинике можно было считать установленным.
Изложив все это, Жильцов спросил:
– Андрей Викторович, как допросы? Все то же?
– Все то же. Никаких новостей.
– Понятно…
Оба посидели молча. Нет, подумал Рахманов, он должен разобраться в истории с собакой. И понять, почему пес не давал Лотареву убрать этюдник. Спросил:
– Виталий, ты разбираешься в собаках?
– В собаках? Вы имеете в виду породы?
– Нет, собачью психику.
Жильцов засмеялся:
– Проводником я не работал. Так, на общем уровне – туда-сюда. А что?
– Да вот, понимаешь, не могу объяснить сам себе: почему собака лаяла на человека.
– Что за собака?
– Сторожевая. С базы «Рыболов Сенежья».
– Это та, которую пристрелили?
– Она самая.
– А человек?
– Один из наших свидетелей. Художник Лотарев.
– А в чем загадка?
– В том, что сначала собака вела себя тихо. Лотарев стоял рядом, с этюдником. Рисовал. Потом вдруг, когда Лотарев стал убирать этюдник, собака ни с того ни с сего бросилась на ограду, стала рваться, лаять, рычать. Вот я и думаю: что ей дался этот этюдник?
Жильцов задумчиво потер переносицу:
– Может, она лаяла на что-то другое?
– Я думал об этом. В этот момент к Лотареву на машине подъехал его приятель. Тоже наш свидетель – Чирков, в клинике которого ты только что был.
– Ну так в чем вопрос? Она могла лаять на Чиркова.
– Не могла. К ограде он не подходил. Нет повода, чтобы так рваться с цепи.
– А может, она его знала?
– Я проверил. Не знала. А если б и знала, все равно не повод беситься.
– В общем, вы правы.
– Тогда в чем дело?
– Может, Лотарев все это придумал? Насчет собаки?
– Зачем? Ведь эпизод сам по себе – ни нашим ни вашим. Да и вообще лишен всякой логики.
– А когда это было? Летом?
– Летом. В июле.
– В жару?
– Ты хочешь сказать, собака могла просто так взъяриться? От жары?
– Почему бы нет? Недаром говорят: собака лает даже на собственную тень.
– Да-да. Может, ты и прав.
Услышав телефонный звонок, Рахманов снял трубку:
– Слушаю.
Молодой женский голос спросил:
– Андрей Викторович?
– Да, я. Одну минуту. – Прикрыл трубку ладонью, посмотрел на вставшего Жильцова. – Пошел?
– Если я вам не нужен, схожу в буфет.
– Давай. Жду здесь.
– Хорошо.
Жильцов вышел.
Рахманов сказал в трубку:
– Простите, пожалуйста. Слушаю.
– Андрей Викторович, это Меднова.
– Меднова?
– Да. Вы меня помните?
Еще бы ему не помнить Меднову… Девушка Лотарева. Кажется, она взволнована. Он отчетливо слышит ее дыхание.
– Конечно, помню. Слушаю вас.
– Андрей Викторович, вы могли бы меня сейчас принять?
– Принять? А по какому вопросу?
– Мне нужно с вами поговорить. Срочно. Очень срочно.
Да, она явно взволнована.
– Поговорить о чем?
– Это касается Лотарева.
Он помедлил, и она добавила:
– Пожалуйста. Я вас очень прошу!
