Фридрих Незнанский - Ошибка президента
— Только не надо пустых комплиментов, — к Тане вернулся тот резкий тон, которым она встретила Турецкого во время их первого разговора. — Знаю я все это: ах, вы такая! А потом пытаются затащить тебя в постель.
— А ты считаешь, что если женщину действительно считают умной, то в постель уже не пытаются затащить? — спросил Турецкий.
— Нет, — засмеялась Таня, — Вот этим меня когда-то окончательно купил Леонид. Мало того что он был такой сильный, надежный, он действительно не считал меня дурой. Я знаю. Он вообще терпеть не мог глупости ни в ком. И для него провести вечер со смазливой дурой было просто немыслимо.
— Ты любила его? — спросил Турецкий, и в его голосе прозвучала грусть, которой он вовсе не хотел показывать.
— Любила? Конечно, — ответила Татьяна, — но ты, наверно, не про то спрашиваешь. Была ли я в него влюблена? Знаешь, такое чувство — он входит, а у тебя перехватывает дыхание? Так — нет. Никогда.
Турецкий сам не ожидал, как его обрадует этот ответ.
— Только не думай, что я его не любила. — Турецкий увидел, как в темноте блеснули ее глаза, и удивился, как верно она угадала его мысли. — Я любила его, и вовсе не как отца или брата, а как мужа. И в постели получала от него большое удовольствие. Он и любовником был классным. И я не могу смириться с его смертью.
«Вот и все, — подумал Турецкий, обращаясь сам к себе. — А ты-то уже все расписал на будущее, ведь расписал же! Как ты ей покажешь, как это бывает с любимым мужчиной».
Глава пятнадцатая ТАНЯ
1
Поразительно, на что способен человек в экстремальной ситуации. Это, разумеется, общеизвестно и в то же время всякий раз вновь удивляет.
Так и теперь: кто бы мог подумать, что с простреленным плечом на неудобной (для этой цели) больничной кровати можно с таким пылом предаваться любви! Волосы Татьяны разметались по подушке, и Саша прижался щекой к шелковистой пряди, вдыхая ее тонкий аромат. В эту минуту ему казалось, что никого, ни одну женщину на свете он не любил так, как Татьяну Бурмееву. Хотя одновременно с этим он прекрасно отдавал себе отчет в том, что это ему только кажется. Ведь были и Рита, и другие женщины, которых он любил не меньше. Их разлучили трагические события, судьба. Но в эту минуту, сжимая в объятиях Таню, Турецкий не хотел разрушать иллюзию, он верил, что он любит ее так, как никогда в жизни еще не любил.
Он нежно поцеловал ее в губы, она ответила.
— Любимая моя, — прошептал Турецкий. — Таня.
Даже в ее имени ему мерещилось теперь какое-то особое звучание. Татьяна. Татьяна Христофориди.
— Все гречанки такие невероятные женщины? — спросил он.
— Я же только наполовину, — улыбнулась Татьяна. — А вообще южанкам положено быть страстными.
— Если они хотя бы вполовину такие, как ты, не представляю, что делается в Греции.
— Ладно, — улыбнулась Татьяна, — хватит комплиментов.
Она высвободилась из объятий Турецкого, спустила ноги на пол и села, нащупывая в темноте свои халат и рубашку.
— Я не хочу тебя отпускать, — сказал Турецкий, — давай полежим еще.
— Ты же ранен, — возразила Татьяна, — вдруг что-то с тобой случится.
Она встала и подобрала с пола одежду. Тусклый свет уличного фонаря освещал ее точеное тело.
— Погоди, Таня, — взмолился Турецкий, — постой так, без халата, одну секунду. Я хочу посмотреть на тебя.
— Будет еще время, увидишь, — улыбнулась Татьяна, но подошла к окну ближе и без всякого стеснения сделала несколько танцевальных па. Чувствовалось, что она не только не стесняется своей наготы, но гордится своим прекрасным телом, что она твердо и безоговорочно уверена в своей редкой красоте. Но эта уверенность была в ней настолько органична, что нисколько не коробила. В Татьяне не было самолюбования, высокомерного презрения к другим, обладающим не такими безупречными телами. Она знала себе цену, но знала также и то, что не все покупается.
— Подойди ко мне, — позвал Саша. — Пожалуйста.
— Слово больного — закон, — ответила Татьяна и приплыла в его объятия.
Он снова припал к ней, как жаждущий к источнику, который пьет и никак не может напиться.
— И все же мне пора, — сказала Татьяна, когда через несколько минут они вновь лежали молча, прижавшись друг к другу. — Кстати, я ведь пришла вовсе не за этим. Точнее, не только за этим. Что ты думаешь о курсе доллара?
Трудно было найти другой вопрос, который подействовал бы на Турецкого более отрезвляюще. Он вмиг спустился с небес на землю, где был следователем по особо важным делам, где шел отстрел банкиров, где людей интересовала не любовь, а курс доллара.
— Таня, — прошептал он, — ну какая разница, сколько одних бумажек можно поменять на другие бумажки. Главное — я люблю тебя. И готов сделать для тебя все.
Татьяна вздохнула. При слабом свете Турецкий скорее угадал, чем увидел, что на ее лице появилась улыбка, одновременно грустная и ироничная.
Он взял ее руку и поднес к губам.
— Саша, — сказала Татьяна, не отнимая руки, — ты противоречишь сам себе. Если ты готов сделать для меня все что угодно, то тогда тебе придется подумать о курсе доллара. Если ты действительно... — Она замолчала.
Турецкий отпустил ее руку и стал ждать продолжения. Разговор принимал серьезный оборот. Он почувствовал это по изменившемуся тону Татьяны и по тому, что в нем вдруг проснулся не просто Саша, а следователь Александр Турецкий.
И Татьяна заговорила. Наконец, сейчас в этой ночной палате, на койке, где они только что предавались любви, он услышал то, зачем пришел к ней когда-то и чего она не хотела раньше говорить.
Да, она знала, что в последнее время на Леонида оказывали давление. Он старался как можно меньше говорить об этом Татьяне, но она прекрасно чувствовала его настроение, и скрыть своего беспокойства, перерастающего в тревогу, он не мог. За несколько дней до того взрыва, который убил Леонида, у него с Татьяной произошел крупный разговор. Нет, это была не ссора и не семейная сцена, хотя происходящее могло показаться именно таким.
В тот день Леонид сообщил Татьяне о своем решении отправить ее за границу. Куда угодно — в Париж, на какой-нибудь средиземноморский курорт или, напротив, в спокойное тихое место, куда угодно — только из Москвы. Татьяну насторожило это внезапное решение. До этого дня они с Леонидом почти не расставались, по крайней мере больше чем на несколько дней, а уж на курорты всегда ездили вместе. И внезапное желание отправить Татьяну за границу одну было крайне подозрительным.
Нет, Татьяна не подозревала, что он хочет отправить ее, чтобы привести в дом другую женщину. При желании Леонид мог это устроить и не отсылая Татьяну из Москвы. Она почувствовала — Леониду грозит опасность, и он, понимая, что это может быть опасным также и для нее, хочет отослать ее куда-нибудь, где она будет в относительной безопасности.
Нину, свою первую жену, и сына Максима Леонид уже два года назад поселил в Австрии. Отчасти чтобы облегчить и им, и себе эту ситуацию, отчасти чтобы заглушить упреки совести, но во многом и потому, что он по-прежнему любил их и чувствовал за них ответственность, а потому искренне желал устроить их жизнь как можно удобнее и счастливее.
Теперь Нина Николаевна Бурмеева жила в собственном доме в одном из тихих пригородов Вены, а сын Максим учился в дорогой закрытой школе.
Но не только это двигало Леонидом Бурмеевым, когда он отсылал свою бывшую семью подальше от Москвы. Он боялся за них. Ведь семья у большинства людей — самая уязвимая точка. Самый верный способ надавить на человека, заставить его делать что угодно, выложить любую астрономическую сумму — это украсть ребенка или жену. Леонид любил своего Максима и, будучи человеком расчетливым и практичным, понимал, как опасно быть не только банкиром, но и близким родственником банкира.
Татьяну он держал при себе. Но и к ней день и ночь была приставлена охрана. Этого казалось достаточно. И вдруг — идея с заграницей. Татьяна не только не была дурочкой, она очень хорошо соображала. Но в данной ситуации любая бы поняла — над головой Леонида сгущаются тучи. Его жизнь и жизнь его близких в опасности.
— В чем дело? — спросила тогда Татьяна. — Что происходит?
— Ничего, — пожал плечами Леонид. — Просто мне кажется, тебе следует отдохнуть. Осень. Погода портится. Подумай, день — и ты на пляже где-нибудь на Канарах.
Он старался говорить спокойно и уверенно, но Татьяна чувствовала фальшь.
— Леонид, — сказала она так же спокойно, — давай поговорим начистоту. Что происходит? Скажи, тебе угрожают? Требуют чего-то?
