Борис Штейн - Маленький мудрец
– Дальше мы пили чай с Бертой Иосифовной.
– Ну и…
– Чай с вареньем. Клюквенным. Раньше Берта Иосифовна сама, блин, собирала клюкву на болоте, а теперь уже годы, блин, не те, и клюква осенью приобретается на электрозаводском рынке. Двести рублей ведро. Деньги, блин, немалые, но оно того стоит. Все. От наливки отказался: за рулем не пью, блин!
– Блин, блин, – проворчал Юрий Архипыч, – блинов уже, будем говорить, полная тарелка, а что про Олега-то этого гребаного, разузнал чего?
– У Берты Иосифовны? – тонко улыбнулся агент и пожал плечами. – Мы с ней беседовали о том, какая талантливая у нее дочка, а талант пропадает в этом Электрозаводске, ее уж не раз приглашали в Москву, но здесь у нее какой-никакой, а свой театр, и аккумуляторный завод их поддерживает. В смысле, театр. Но театр, джентльмены, знал и лучшие времена, о чем свидетельствовали развешанные на стенах афиши с памятными надписями всяких, блин, юрских, таратор-киных и караченцовых. Наискосок афиши: «Восхищен, желаю успехов и т. д. и т. п.». И подпись фломастером. Правда, афиши все слегка пожелтевшие. Прошлых сезонов. Одна афишка мне ужасно понравилась. Спектакль по мотивам творчества М. А. Булгакова. «Сны о Воланде». О Воланде, блин! Эта афиша пробудила во мне воспоминания. Я был на этом спектакле! Более того: я был на нем с любимой женщиной! Как я ее любил, блин, джентльмены! В смысле – женщину! И как мы с ней восхищались снами этими о Воланде! И как я был неутешен, когда она скоропостижно скончалась от туберкулеза по недосмотру врачей! Мы оба плакали – я и Берта Иосифовна. И она собственноручно – собственноручно, джентльмены! – отодрала на фиг от стены эту реликвию, в смысле афишу, и подарила мне. Все.
С этими словами он бережно достал из внутреннего кармана куртки сложенную много раз афишу и за неимением большого стола разложил, расправил ее на полу. Мысль о покупке большого письменного стола грозила стать у меня навязчивой. Что же касается афиши, то в ней говорилось, что режиссером спектакля и исполнителем главной роли является Олег Ленц. Добрую треть площади занимал портрет этого самого Ленца в образе великого мессира. Я вздрогнул. Правда, вздрогнул. Может быть, этого никто не заметил, но меня словно током прошило. Со старой афиши на меня смотрел режиссер, который ставил спектакли не только на театральной сцене, но и на большой дороге, например, автомобильной кольцевой дороге города Москвы. Олег Ленц – вот как звали третьего члена преступного экипажа.
– А машина? – спросил я. – Как к нему попала эта машина, не выяснил?
– Обижаешь, начальник! Режиссер этот Ленц подразбогател и купил у Ирины Ароновны ее автомобиль. Я полагаю, по доверенности, без оформления документов.
Он шутливо сдвинул каблуки и отрапортовал:
– Подполковник таможенной службы доклад окончил!
Юрий Архипович только развел руками:
– Классная работа!
– Фирма вообще-то веников, блин, не вяжет, – скромно потупился платный агент.
А я спросил своего тезку насчет адвоката. Здесь уж у него действительно не было проблем. И наутро мы отправились в следственный изолятор знакомить Юку Тамма с его адвокатом – Сидоровым Петром Вениаминовичем, человеком солидным, при галстуке, при кейсе и при золоченых часах фирмы «Сейко».
Воланд на Валдае
Между тем наступил Новый Год, как ни странно. Как-то, можно сказать, неожиданно. Настрой у нас с Валерием был совсем не праздничным. Это убийство «плохого парня» Коки, исчезновение кулибинских детей и, в конце концов, заточение нашего если не друга, так знакомого, Юку Тамма. Солидному адвокату Сидорову, несмотря на весь его опыт и импозантный вид, не удалось вызволить Юку Тамма из узилища. У следствия имелся всего один резон держать его за решеткой: оно считало «наезд» на Юку на окружной дороге железобетонным мотивом. Маловато, но в предновогодней суете было не до того, господин Сидоров сам юрист, должен понять, а что до эстонца, то пусть посидит пока, ничего ему не сделается.
Искусственная елочка мелькала разноцветными огоньками. Мы не украшали ее, поставили в уголок, включили в розетку, да и все, отдали долг приличиям. Новый год считается семейным праздником, его принято отмечать в кругу семьи. Где-то в кругу неведомой нам семьи ждет боя курантов предприимчивый подполковник таможенной службы. Иван Никитич Кулибин сидит, должно быть, напротив своей Галины и не решается позвонить туда, где находятся их дети. А Юрий Архипович на Волге. Там, где гастролирует цирк. Уж они с Дюймовочкой чокнутся под звон курантов.
Я взглянул в окно. Серая стена девятиэтажки на противоположной стороне бульвара светилась всеми своими окнами. Все по домам. И мы с Валерием сидели за нашим журнальным столиком, поглядывая то на экран телевизора, то на бутылку шампанского, которую следовало начать открывать в конце речи президента Российской Федерации. Выходило, что мы с Валерием и есть семья – близкие люди, ближе друг друга никого и нет. Тех, кто у кого был, растеряли по дороге жизни. И нас – большого и маленького – прибило друг к другу. Эк, понесло меня на высокопарность! Но это только мысли, не больше, вслух же… а с другой стороны, можно и вслух произнести, стыдного нет ничего! Вот разолью сейчас, уже пора, Президент уже закругляется. Сейчас чокнемся под бой курантов, я и произнесу свой высокопарный, но искренний текст. Но прежде боя курантов прозвенел дверной звонок.
О-ля-ля!
Я кинулся открывать. На пороге стояло существо ростом чуть повыше Валерия, одетое в милую такую шубку совершенно взрослого покроя и кокетливую меховую шапку.
– Успела! – крикнуло существо тонким голосом и кинулось к столу, на ходу расстегивая шубку.
– Бокал! – крикнул Валерий. Я успел выполнить команду и выдернуть пробку из шампанского, и – с последним ударом курантов – мы чокнулись шампанским – уже втроем. Правда, открыть шампанское с шиком, без хлопка и струи в потолок не получилось, и мы оказались облитыми пенистым напитком. Но это даже прибавило веселья.
– Познакомься, – уже под звуки гимна сказал Валерий. – Это – Таня. Таня, это – Евгений.
Таня оказалась цирковой девочкой, которую не взяли на гастроли, потому что главный исполнитель номера, в котором она участвовала, заболел. Погоревав в одиночестве, Таня вспомнила о своем бывшем коллеге (и наставнике, как выяснилось, и наставнике и тренере!) и решила… благо, бывала здесь когда-то, еще при жизни Лики, и не потеряла адрес.
С Новым годом!
Потом они танцевали – и так хорошо! На экране телевизора плескалось высокооплачиваемое веселье, но мы выключили звук (я и выключил) и поставили свой танцевальный диск, и пара маленьких артистов танцевала так красиво – и танго, и фокстрот, и рок-н-ролл.
Они танцевали весело, но старательно. На лицах застыли надменные улыбки мастеров. А я взирал на них с высоты своего немалого роста, как Дед Мороз, только без бороды и без мешка с подарками.
За окнами стали раздаваться хлопки пиротехнических снарядов – один, другой, третий, двадцатый. Стоял уже сплошной треск, словно слившиеся воедино пулеметные очереди. И ракетное зарево полыхало за окном, и у маленьких танцоров пропал кураж, и танцы, к моему сожалению, кончились. Казалось, все население микрорайона высыпало на улицу для участия в новогоднем салюте.
– В этом году – как с цепи сорвались с этими петардами, – сказал я.
Таня прильнула к окошку и наблюдала за праздничной стрельбой.
– А потушите, пожалуйста, свет, – попросила она.
Я потушил, но темно не стало: комната подсвечивалась немудреной елочной гирляндой и периодическими заоконными сполохами.
Мне стало уютно и как-то спокойно – истинно, как я понимаю, новогоднее чувство. Таня, я думаю, ощутила нечто похожее, потому что, оторвавшись от окна, она улыбнулась ослепительной, между прочим, улыбкой. Подошла к Валерию и поцеловала его в губы. Потом подошла ко мне и поманила меня пальцем. Я нагнулся и тоже удостоился теплого, почти что детского, прикосновения.
О-ля-ля!
А Валерий не разделял нашего веселья. С каждым пиротехническим выстрелом он делался все мрачней.
Я вскипятил чайник и принялся угощать гостью чаем и сладостями. Валерий сидел с отрешенным видом и не принимал участия в бездумной нашей болтовне. Потом сказал:
– Таня, у меня завтра трудный день. Евгений отвезет тебя. Отвезешь, Евгений?
Было странно ехать по заснеженным улицам, имея справа от себя настоящую ожившую куколку, смешливую и, как мне казалось, хрупкую. Во мне ни с того, ни с сего поселился страх совершить аварию и нанести куколке непоправимый вред. Хоть оснований для опасений, тем более для страха не было никаких: ни встречных, ни попутных машин не наблюдалось, дорога, несмотря на снег, не слишком скользила, да и ехал я небыстро и плавно. Отвез цирковую в Марьино, проводил до квартиры. Она вежливо спросила:
