Карина Тихонова - Дневник его любовницы, или Дети лета
— Что ты хочешь? — спросил я.
Она смотрела на меня длинными глазами, на губах у нее играла печальная улыбка.
— Скажи мне, что тебе нужно? — снова спросил я.
Тишина.
Женщина оторвалась от стены, проплыла над полом и скрылась из глаз в полутьме коридора.
Я упал на подушку, и глаза мои закрылись. Душу сковал то ли сон, то ли тяжелый долгий обморок.
Утро разбудило меня идиллическими птичьими голосами. Но я не обрадовался ни летнему солнцу, ни теплому ясному дню, ни звонким птичьим перепевам. Голова моя раскалывалась на части, а когда я попытался подняться с кровати, то обнаружил, что страдаю еще и потерей координации. Об этих симптомах я уже читал в разных статьях медицинских изданий, и прекрасно понимал, что они означают. Они означают, что я перехожу из мира реального в мир душевных сумерек.
Я уселся на край кровати, закрыл лицо руками и несколько минут сидел в такой позе, беззвучно оплакивая самого себя.
Конец. Это конец. Случилось то, чего я боялся больше всего на свете. Даже больше, чем смерти.
Однако пока я не совсем расстался с миром реальным, я решил бороться за каждый отведенный мне миг. Я заставил себя подняться с постели и добраться до ванной. Выкрутил до упора холодный кран, переключил его на душ и влез под ледяные струи. Стоял под отрезвляюще холодной воды до тех пор, пока голова не обрела прежнюю ясность, а движения не стали вполне контролируемыми. Тогда я вылез из ванной, закрутил кран и докрасна растерся жестким полотенцем.
— Я вполне нормален, — сказал я вслух. Внутри меня кто-то засмеялся тоненьким противным голосом.
Я вздрогнул. Вернул полотенце на место, накинул халат и побрел на кухню. Включил чайник, открыл холодильник и обнаружил, что мысли о еде вызывают рвотный синдром. Я захлопнул холодильник и присел на стул. Этот симптом я тоже хорошо помню. Он удивительно точно вписывается в общую картину начинающейся шизофрении.
— Нет, — сказал я вслух. — Никакой я не шизофреник.
В подтверждении своих слов я достал из холодильника сыр, нарезал его толстыми ломающимися кусочками, при этом стараясь дышать в сторону. Обоняние внезапно обострилось, и меня тошнило не только от вида еды, но и от ее запаха. Наверное, так же тошнит по утрам беременных женщин.
— Но я-то не беременная женщина, — резонно возразил я неизвестно кому.
Бросил в чашку две ложки растворимого кофе, налил в стакан апельсиновый сок. Мне опять мучительно хотелось пить. Господи, что со мной? Впрочем, при чем тут господь? Что со мной происходит, я прекрасно знаю и без него. Шизофрения, как и было сказано.
Я добавил в кофе пару ложек сахара, размешал его и сделал осторожный пробный глоток. Получилось. Желудок наполнился благодатным теплом, состояние паники немного отступило.
— То-то же, — сказал я.
Сделал себе небольшой бутерброд из полузасохшего хлеба и куска брынзы, поднес его ко рту. В ноздри ударил соленый запах, все внутри взбунтовалось и перевернулось. Я опустил руку и немного подождал. Нужно что-то съесть. Обязательно нужно. И не только потому, что вчера я ничего не ел. Нужно еще потому, что этот неуклюжий бутерброд — мой щит в борьбе с болезнью под названием «шизофрения». Если я его съем, значит, никакой болезни у меня нет. Я его обязательно съем.
Я поднес бутерброд к губам, перестал дышать и зажмурил глаза. Открыл рот, откусил маленький кусок чего-то жестко-колюче-соленого. Перемолол зубами и проглотил. Отвратительный кусок пищи достиг желудка и упал в него, как мина замедленного действия. Гадость какая.
Я сделал глоток кофе. Пить кофе было значительно легче, чем есть бутерброд. Организм жаждал влаги, как растрескавшаяся от долгой засухи земля. Я залпом выпил стакан сока и тут же упал на стул, такой тяжелой работой оказалось это простое действие.
— Что со мной? — спросил я вслух. Посмотрел на бутерброд, и понял, что больше не смогу проглотить ни кусочка.
Выбросил остаток хлеба и сыра в мусорный пакет, допил кофе и еще минуту посидел неподвижно.
Через некоторое время голова прояснилась и перестала болеть. Очевидно, кофе оказал свое благодатное воздействие на мой измученный организм. Чем измученный? Перепадами давления?
Я посмотрел в окно. Вчерашний неуютный мокрый день растворился в брызгах солнечного света. Перепад давления явно имел место, но никогда раньше я не отмечал погодных контрастов на собственной шкуре.
— Гипертонический криз? — спросил я себя.
Встал со стула, мысленно отметил, что ноги слушаются. Дошел до Олиной комнаты, порылся в ее шкафах, нашел небольшой электронный тонометр. Нацепил на руку браслет, накачал резиновую грушу. По табло побежали ряды быстро меняющихся чисел, в глазах зарябило. Вот остановилась и высветилась красным светом цифра «50». Это значит, что нижнее давление у меня понижено.
Цифры снова замелькали так стремительно, что у меня закружилась голова. Я отвел глаза в сторону и следил за калейдоскопическими узорами краем бокового зрения. Наконец хаотичное мигание остановилось, снова загорелась красная лампочка. Я взглянул на табло. Девяносто. Мое давление пятьдесят на девяносто. Пониженное, что и говорить. Но все же не настолько низкое, чтобы терять сознание и координацию движений.
Я вернул тонометр на место, спустился на кухню и налил себе еще одну кружку кофе. Поворошил в холодильнике груду таблеток, но решил не заниматься самолечением и не стал принимать лекарства. Обойдусь.
Я насыпал в кофе две ложки сахара, размешал их и отправился в кабинет. Поставил кружку на стол, включил компьютер и попытался сосредоточиться на работе.
«Пентюх» начал грузиться с привычным скрежетом, но моя голова, обычно работающая синхронно с ним, оставалась пустой. «Пентюх» выдал всю нужную информацию и остановился, разглядывая меня озабоченно мерцающим глазом старого корейского монитора.
Я сидел перед своей машиной, как будто не совсем уже живой. В голове царила пустота, руки лежали на коленях тяжелыми плетьми.
— Что с тобой? — спросил «пентюх» после минутного ожидания.
— Мне плохо, — пожаловался я.
— Что-то болит? — озаботился мой верный друг.
— Нет, — ответил я. — В том-то и дело, что нет.
Я немного помедлил и признался:
— По-моему, я схожу с ума.
— Брось! — не поверил «пентюх». — Это ты-то с ума сходишь? Ерунда! Ты нормальней, чем я!
— А призрак ночью? — привел я неопровержимый довод.
— Какой призрак? — не понял «пентюх».
— Женский, с фотографии! Понимаешь, она удрала со снимка и теперь разгуливает, где хочет. По дому, по саду…
— Приснилось! — объяснил «пентюх».
Я вздохнул. Дай-то бог, что это был сон. Это моя единственная и последняя надежда.
Зазвонил мобильник. Я обрадовался звонку, как никогда в жизни. Телефон был маленьким мостиком, соединяющим меня с миром нормальных людей.
Я нажал сетевую кнопку, предварительно взглянув на определитель. Сашка.
— Привет! — сказала она обычным жизнерадостным тоном.
— Привет, — ответил я так радостно, что сам удивился.
— Как дела? — продолжала источать Сашка запасы своего неисчерпаемого жизненного оптимизма.
Я поперхнулся. Не знаю, как ответить. Но пока я раздумывал, Сашка продолжала разговор сама:
— Я роман закончила!
Все мое хорошее настроение полетело псу под хвост.
— Да? — спросил я, стараясь говорить радостно. Но чуткое Сашкино ухо тут же отметило смену тона.
— Ты передумал? — спросила она подозрительно.
— Нет, что ты, — ответил я поспешно.
Она немного оттаяла.
— Значит, покажешь издателю?
— Покажу, — согласился я мученически.
— Не слышу энтузиазма, — сказала Сашка хмуро.
— Прости, — покаялся я. — Просто думаю о том, что сначала должен прочитать его сам.
— Ты мне ничего не должен, — отрезала Сашка.
— Ну, не в том смысле, — заюлил я. Господи, почему я все время наступаю девочке на мозоль?! — Я имею в виду, что могу тебе немного помочь.
— Чем это?
— Пригладить язык, например…
— Обойдусь, — ответила Сашка грубо. — Покажи издателю в том виде, в каком он есть. Если роман плохой, пускай он сам мне об этом скажет.
Я тихонько вздохнул. Скажет, девочка моя. Непременно скажет. У издателя острый профессиональный нюх, позволяющий поставить безошибочный диагноз любому шедевру уже на десятой странице.
И я точно знаю, что он скажет, прочитав первые десять страниц Сашкиного романа. Он скажет только одно слово: «Любительщина!» А это слово означает в переводе непроходной балл.
— Ты чего молчишь? — спросила Сашка подозрительно.
— Саш, у меня глюки начались, — сказал я неожиданно для самого себя.
Сашка не удивилась.
— У тебя вечно глюки! — напомнила она. — Забыл, как в прошлом году тебе мерещились преследователи и рэкетиры?
