Николай Волков - Не дрогнет рука
И вот теперь я здесь, стою перед вами, товарищи судьи, и прошу вас: не сына моего судите, а меня. Не преступник он в своей душе, клянусь вам.
Я понимаю, что нет у меня фактов, чтобы доказать вам это убедительно и неоспоримо, но вы должны поверить моим словам. Вы советские люди, вас мне не стыдно и попросить, вы поймете чувства отца. Душа моя истерзана, все втоптано в грязь. Я потерял очень многое, так не отнимайте же у меня последнее — мою надежду исправить сына.
Клянусь вам своей труженической жизнью, я сделаю из него человека, и сам вместе с ним стану опять на прямой путь. А она… — тут Саввин указал на Анну Максимовну. — А она пусть уходит. Нам она ненужна!
— Пусть она уходит, папа! — раздался голос Гоши. Заплаканный, бледный, с красными глазами, он стоял, держась за край барьера. — Пусть уходит!
При этих словах сына Анна Максимовна вскочила с места, протянула к нему руки, крикнула что-то невнятное и вдруг, точно убитая наповал, упала.
Никто из сидевших рядом не сделал даже попытки ни поддержать, ни поднять ее, и дежурному милиционеру пришлось просить двух мужчин помочь ему вынести ее из зала.
Очень хотелось узнать, какой приговор вынесет суд, но времени до отхода поезда оставалось в обрез.
С порога я еще раз взглянул на Гошу. Он был потрясен тем, что ему пришлось только что услышать, и в его светлом, а не мрачном, как раньше, взгляде, устремленном на отца, виднелась уже не ненависть, а мольба и надежда. И я понял, что тот поворот в его душе, которого мы с Нефедовым так долго и безуспешно добивались, наконец, произошел.
Глава двадцать третья
ГДЕ ЖЕ ОНА? ЧТО С НЕЙ?
Из суда я вызвал машину и заехал на минутку домой, чтобы проститься с Марфой Никитичной и забрать свои вещи.
Когда я вошел в дом, хозяйка сидела у стола в кухне, подперев голову руками, перед нею в беспорядке громоздилась немытая посуда. Это было совершенно необычным явлением в доме, где чистота и порядок возводились чуть ли не в культ.
— Галя не заходила? — спросил я.
— Нет! — удивилась моему вопросу Марфа Никитична. — Зачем ей заходить, она же на работе. — И с затаенным укором взглянув на меня, спросила: — Неужто вы так и не попрощались с ней?
— Нет, как же, попрощался. — ответил я, чувствуя, что мой голос звучит отвратительно фальшиво. — А сейчас я зашел попрощаться с вами. Спасибо вам за доброе отношение ко мне, я его никогда не забуду.
— Хотелось бы мне спросить вас, Дмитрий Петрович, если не обидитесь, — сказала Марфа Никитична, разглаживая на коленях складки фартука.
— Пожалуйста, спрашивайте, — ответил я, предчувствуя, что вопрос будет серьезный.
— Вы что же, так больше к нам и не приедете никогда?
— Трудно сказать, ведь я буду работать в другом городе.
— А чего же тут трудного? Жизнь ведь не из одной только работы состоит. Захотели бы, так могли бы и не по работе приехать.
— Вы это верно говорите, — согласился я, но, не желая лгать этой славной женщине и подавать ей какие-то напрасные надежды, добавил: — Однако я едва ли когда-нибудь вернусь сюда.
Марфа Никитична посмотрела на меня с глубоким укором.
— Неужели вы думаете, Дмитрий Петрович, — горько промолвила она, покачав головой, — будто мы с отцом такие глупые и слепые, что так ничего и не замечали из того, что между вами и Галей было? Хоть теперь и новые порядки в семьях и родительского совета никому не нужно, но ведь мы же ей не чужие. Как же нам не болеть сердцем за свое дитя? А дитя у нас, вы сами знаете, какое нравное, ей, бывает, и слово не скажи. Все сама лучше нас, стариков, знает и ни во что не позволяет вмешиваться. Ведь стены у нас тонкие, и слышим мы, что, может, и не для наших ушей назначено, да и глаза у нас есть.
Конечно, винить мы вас ни в чем не можем. С пути вы ее не сбивали, держали себя строго, но как ни говори, а голову нашей девке закружили.
Я уж ей говорю: «Чего ты на него молишься, когда он гордец, такой-сякой, и смотреть на тебя не хочет». А она мне в ответ: «Вовсе я на него не молюсь, и не нужен он мне, но ругать его тоже не за что, потому что лучше его нет на свете». Вот и возьми ее! Я, конечно, понимаю, что вам нужно девушку с положением, докторшу, к примеру сказать, или адвокатшу какую, а что она из себя представляет со своими десятью классами?
— Причем тут классы? — сердито возразил я.
— А что же тогда — «причем»?
— Не могу я вам сказать.
— Почему не скажешь? Ты не подумай, что я со своей дочкой тебе навязываюсь. Она и так, если — оборони бог! — узнает, о чем мы с тобой толковали, то голову мне с плеч снимет. Но, пойми, обидно мне за нее. Мать ведь я ей, не мачеха. Вся душа у меня изныла, когда вижу я, что она сама не своя ходит. Ты скажи мне прямо, что между вами приключилось и почему ты уезжаешь?
Я молчал, не зная, что ответить.
— Ну, что же ты молчишь? Не меня ли, старуху, испугался? А сколько раз я слышала от людей, что смелый ты такой, каких мало. Как же это так?
— Не вас я боюсь, Марфа Никитична.
— А кого же тогда?
— Видно, самого себя. Все у меня сейчас в голове и в сердце смешалось. Стою, как на перепутье, и не знаю, какой дорогой пойти.
— Это бывает, — вздохнула Марфа Никитична. — Жизнь — дело не шуточное. Ничего больше я тебе говорить не буду, пожелаю только счастья и успеха, какой бы путь себе ни выбрал… А ты ведь знаешь, что мы со стариком лучшего сына себе не хотели бы.
Она поднялась и, отведя жесткий вихор, упрямо спускавшийся мне на правую бровь, поцеловала меня в лоб.
В отделении милиции, куда я заехал, чтобы, может быть, навсегда распроститься со своими товарищами по работе, я не застал Нефедова. Мне сказали, что он скоро придет. В последний раз я обвел глазами свой кабинет: закапанный чернилами стол с облупившейся дубовой фанерой, портрет Дзержинского, сурово и проницательно смотрящий на меня, пишущую машинку, на которой я самоучкой научился печатать не хуже заправской машинистки, и, наконец, телефон — источник внезапных, в большинстве своем тревожных сообщений.
Вид телефона напомнил мне, что я дал его номер Ирине. Сколько раз я останавливал на нем взгляд с надеждой, что он, наконец, зазвонит, и я услышу ее желанный голос. Как же быть теперь? Ведь если я ей понадоблюсь, то она не найдет меня.
Я снял трубку и вызвал междугородную телефонную станцию. Как обычно, меня соединили с Каменском очень быстро. К телефону, по счастью, подошла сама Ирина. Я сразу узнал ее напоминающий журчание ручья голос.
— Это вы, Дима?! — к моему удивлению, радостно воскликнула Ирина. — Я только что о вас думала. Вы не скоро будете в Каменске?
— Возможно, через несколько дней я приеду, — быстро ответил я, взволнованный ее вопросом.
— Через несколько дней? — переспросила она, и в ее голосе послышалось уныние.
— Может быть, дня через два-три, не больше. При нашей работе трудно назначать сроки.
Она промолчала. Я представил себе ее озабоченное лицо, печальные глаза.
Я понимал, что раз она собиралась обратиться ко мне, то, значит, ее к этому принудили серьезные обстоятельства.
Чтобы убедиться, так ли это, я спросил:
— А вам нужно, чтобы я приехал скорей?
— Очень нужно! — как-то по-детски вырвалось у нее. — Мне крайне необходимо посоветоваться с вами.
Слова эти прозвучали как отчаянный призыв о помощи, и я готов был, вместо того чтобы спешить в Озерное, кинуться сломя голову в Каменск. Но это заняло бы минимум трое суток, а работа не допускала-таких отлучек. Однако и отказать Ирине в помощи я не мог. К тому же (хоть об этом мне было тяжело думать) я был обязан повидать Ирину.
В этот момент я явственно услышал в телефонную трубку звук дверного звонка. Видимо, кто-то пришел к Роевым, и разговор наш мог сейчас оборваться.
— Ну что же… — донеслись до меня слова Ирины, которая, наверное, расценила мое минутное молчание, как отказ. — Раз вы не можете…
— Погодите! — крикнул я. — Слушайте внимательно: если вам очень нужно видеть меня, это легко устроить. Я еду сейчас в сторону Каменска на станцию Озерная, но могу проехать и дальше, хотя бы до станции Каракуш, и подождать вас там. А вы сегодня в десять вечера сядете на последний пригородный поезд и приедете в Каракуш. Там мы с вами и поговорим. Я постараюсь сделать все, чтобы уладить ваши неприятности. Возвратиться в Каменск вы сможете утром с шестичасовым поездом. Поговорите с няней, скажите ей, зачем вы едете, и она устроит так, что никто в доме не будет знать, что вы отлучились.
Звонок в прихожей Роевых прозвучал еще более настойчиво. Кто-то явно злился, что ему не открывают так долго. Может быть, это и заставило Ирину так быстро решиться на ответ.
— Хорошо! — сказала она. — Я обязательно приеду. Только ждите меня. — И я услышал звук опускаемой на рычаг трубки.
Появление Нефедова вывело меня из задумчивости.
