Герт Нюгордсхауг - Норвежский детектив
— Я хочу поговорить с Мюрму, чтобы понять, что он за человек и для чего занимается своим клубом, — объяснил Марио. — А в усадьбу Фьёсеид хочу съездить, чтобы узнать, что же это за сила такая в этой стране и в особенности в той глухомани, которая может полностью сломать человека, как это случилось с моей сестрой. Не верю, что всему виной плохой муж, который ее бил и унижал. Кольбейн Фьелль, по-моему, ничуть не хуже большинства других мужей, что норвежских, что филиппинских. Да и Марсела была более стойкой, чем кажется.
Он показан большим пальцем в сторону Среднего города.
— Тронхейм. Третий город страны, верно? А ведь если так посмотреть, просто деревня. Я живу в Кесон-Сити. Это предместье Манилы. Так только у нас миллион жителей. А в Маниле с пригородами больше, чем во всей Норвегии.
Он сделал паузу, как бы для того, чтобы придать вес заключительным словам, хотя произнес их совершенно бесхитростно. Как всегда, слушая Марио, я чувствовал, что в душу мне закрадывается ощущение его интеллектуального и культурного превосходства. Такое же ощущение, как при чтении «Дон Кихота» Сервантеса. Мигель де Сервантес Сааведра издал первую часть своего печального рыцарского романа в 1605 году, а вторую — десять лет спустя. Почти четыре сотни лет назад он жил в феодальной Испании и писал роман, не утерявший жизнеспособности вплоть до наших дней. Нет, этого не понять человеку современного индустриального общества, который трехмесячной давности мысль считает уже устаревшей и не представляющей интереса ни в настоящем, ни в будущем. Точно так же норвежцы полагают, будто ум есть величина, обратно пропорциональная расстоянию до Мариенлюста. И если мы увидим человека с иным цветом кожи, моющего витрины какой-нибудь норвежской конторы, нам и в голову никогда не придет, что на самом деле это может быть преподаватель университета, эмигрировавший к нам из Чили, когда там к власти пришел диктатор Пиночет. Для нас абсурдна сама мысль, что какой-нибудь амазонский индеец в набедренной повязке, мусульманский кочевник в мавританской пустыне или австралийский абориген из почти полностью уничтоженных туземных племен может быть мудрее и способнее самого образованного норвежского философа. Европейские колонисты в Австралии даже в двадцатом веке относились к туземцам, словно к диким животным, и закон разрешал охотиться на них. Точно так же и мы делаем все, что в наших силах, чтобы уничтожать любые непривычные идеи, душить их самые робкие ростки, и неважно, исходят они от коренного саамского населения в нашей собственной стране или принесены нам средствами массовой информации, либо иммигрантами, каковым мы всемилостивейше позволяем проникнуть сквозь мелкоячеистую сеть, которой закрылись от всех и вся.
Мне самому думалось, что уж я-то свободен от таких предрассудков. И тем не менее манера, в какой Марио говорил о моей стране, прожив здесь всего неделю, казалась мне вызывающей. Главным образом, потому, что я никак не мог понять, чему адресована ирония, звучавшая в его рассуждениях.
Меня разбудил визг автомобильных шин по гравию на въезде к дому. Хлопнули две дверцы. Когда раздался звонок в дверь, я уже шел открывать.
Перед гаражом, где зимой я храню велосипед, стоял «Гольф» последней модели. Тормозной след был длинный, а замерла машина перед самыми воротами. Либо водителю повезло, либо он проявил чудеса реакции в критический момент.
Педер нажимал кнопку звонка. За его спиной стояла Леонарда, запахнутая в толстую шерстяную байку и повязанная широким шарфом, скрывавшим большую часть лица. И все же при взгляде на нее мне вспомнилось лето.
Третьим был молодой, лет двадцати с небольшим, человек со светлыми, почти белесыми волосами, что в сочетании с нежными чертами лица придавало ему какой-то неземной вид. Он был одет по молодежной моде этого сезона, хотя мне не доводилось замечать обыкновения носить на пальцах сразу четыре дорогих кольца.
Мне никогда не нравилось слабое рукопожатие, но его, пожалуй, было чересчур крепким.
— Туре, — представился он. — Туре Квернму. Мы дружили с Бьёрном Уле.
Мы поднялись на верхний этаж, где у меня гостиная. Марио еще раньше прошел туда мимо книжных стеллажей и сидел на стуле с романом Рекса Стаута в английском издании. Он поднялся и тепло поздоровался с пришедшими. А потом они с Леонардой завели долгий разговор, который, судя по услышанному мною, шел на своего рода английско-тагальском наречии. Они говорили так, словно были давным-давно знакомы.
Я всегда ощущаю какое-то неудобство, присутствуя при оживленной и сердечной беседе на непонятном мне языке. Еще хуже, когда улавливаешь значение отдельных слов, но не можешь связать их между собой.
Педер сложил руки на груди и ногою стал чесать голень другой, при этом он рассматривал рисунок обоев с таким видом, который сам наверняка считал равнодушным.
К моему собственному удивлению, я ощутил уколы такого свойства, что при иных обстоятельствах принял бы их за уколы ревности.
Я повернулся к Туре Квернму. Он непонятно чему улыбался.
Мрачная компания вышла из фиолетово-серого «Гольфа». Да и то, невеселая это задача — войти в дом, где недавно повесился человек.
Вот мы и остановились ненадолго, чтобы перевести дух.
Небольшая усадьба располагалась на месте раскорчеванного под пашню леса в южной части Йонсватнета, в двух милях по шоссе от центра Тронхейма. Когда-то настырный крестьянин, надрывая силы, сводил здесь лес и отвоевал у него каких-то несколько гектаров, но теперь, много лет спустя, невысокие березки и ольховый подлесок перешли в контрнаступление и отбили утерянные было позиции. Не было никаких сомнений, что из двух построек усадьбы в надлежащем порядке поддерживали только жилой дом. Облицовку стен и оконные рамы не так давно заменили. В тех местах, где с крыши был сметен снег, виднелись новехонькие листы шифера марки «Альта». Застекленная веранда, обращенная к дороге, перестроена с большим вкусом. Но выкрашенный в красное коровник был отдан на откуп дождям и ветрам.
Получилось так, что мы все словно одновременно набрались мужества. Во всяком случае, не сказать, кто сделал первый шаг. Но так или иначе, мы тронулись в путь. Повернули за угол, прошли мимо занесенного снегом «Опеля Рекорда» не самой последней модели, отыскали дверь и вошли в дом.
Пять человек вошли в покрашенный белой краской жилой дом, чтобы забрать чемодан с одеждой и сумку с туалетными принадлежностями и другими мелочами.
Леонарда отказалась одна ехать в покинутую усадьбу. Она верила в привидения и думала, что самоубийце суждена вечная кара: не зная покоя, бродить в том месте, где он наложил на себя руки.
Педер привидений не боялся и более чем охотно согласился сопровождать Леонарду. Но ни он, ни она не умели водить автомобиль.
А Туре Квернму умел, и к тому же у него была своя машина.
Сам я узнал об этой экспедиции накануне, когда был дома у Педера. По причинам, мне самому оставшимся непонятными, у меня появилось желание посмотреть то место, где повесился Бьёрн Уле Ларсен.
Марио случайно оказался дома, когда остальные заехали за мной. И теперь я видел, с каким огромным интересом он изучал новую для себя обстановку.
Пятеро вошли в дом, где две недели назад молодой человек лишил себя жизни. Только Леонарда откровенно призналась, что ей страшно. И все же никто из нас не решился постучать ногами, чтобы стряхнуть снег, пока мы не поднялись на узкое крыльцо.
* * *Мы с Педером оказались вдвоем в кабинете. Просто так получилось. Марио и Туре пошли вместе с Леонардой, чтобы составить ей компанию, пока она будет укладывать вещи. Без провожатых ей было не обойтись. Она едва собралась с силами, чтобы подняться по лестнице на второй этаж. А проходя мимо двери в кабинет, старательно смотрела прямо вперед пустым и невидящим взглядом.
Красивый, бежевого цвета компьютер никак не вписывался в обстановку. Если весь первый этаж был полностью перестроен, то наверху лишь спальня, располагавшаяся немножко дальше по маленькому коридору, претерпела радикальные изменения. В комнате же, где находились мы, был прорублен выступ для мансарды в односкатной крыше и вставлено новое окно. В остальном помещение сохранило свой стародавний облик. Пространство между новыми досками и старой светло-зеленого цвета панелью было заложено желтой стекловатой. Верный признак, что отделочные работы еще не завершены.
Под потолком висел солидный крюк. Когда-то к нему, по-видимому, подвешивали люстру. На крюке болтался обрывок зеленого нейлонового шнура сантиметров в тридцать длиной. Достаточно толстого, чтобы выдержать тело взрослого мужчины. И слишком тонкого, чтобы без особого труда завязать петлю на шее. На полу валялся еще один обрывок того же шнура длиной около метра и с небольшой петлей на конце.
