Елена Михалкова - Манускрипт дьявола
Увы, надежды были напрасны. Закончив очередную историю из своей юности, Якоб сел в кресло и принялся молча наблюдать за моими действиями. Я прикладывал все усилия к тому, чтобы выглядеть умелым мастером, но, боюсь, не преуспел в этом. Сундук был почти готов, оставалось совсем немного, но я не слышал слов ни одобрения, ни осуждения. Молчание старика постепенно стало казаться мне угрожающим. Неужели он разгадал мой обман? Или, еще хуже, память вдруг подсказала ему, кто является к нему каждый день под видом плотника Йозефа?
– Через три дня, – вдруг проговорил Якоб, и я вздрогнул от неожиданности.
Объяснения не последовало, и чуть позже я решился уточнить:
– Что случится через три дня?
Старик по-прежнему молчал, и я уже начал думать, что ответа не услышу, как вдруг он сказал неторопливо и безучастно:
– Через три дня ты сможешь забрать ее. Рукопись.
«Что?!» Сперва я решил, что ослышался, но Якоб повторил свои слова снова и, зажмурившись, опустил голову на грудь. Я смотрел на него во все глаза. Господь Всемогущий, неужели он согласен?! Но, наученный горьким опытом, я не закричал и не стал допытываться у него, правда ли то, что я услышал. Вместо этого я сказал мягко и ровно, будто бы обращаясь и не к нему совсем:
– Откуда же я должен ее забрать?
Не открывая глаз, Якоб глухо промолвил:
– Придешь сюда к полуночи. Пешком, не верхом и не в повозке. Спустишься в подвал. Свечей не зажигай, я позабочусь об этом. На столе слева оставишь то, что должен. Тогда получишь книгу.
Я не стал переспрашивать, хотя у меня на языке плясала дюжина вопросов. Кое-как закончил я сундук, поставил его возле стены и на негнущихся ногах пошел к выходу. Вслед мне донесся старческий голос:
– И не вздумай появиться здесь раньше, чем через три дня!
Выбравшись из дома, я вытер со лба пот, глубоко вдохнул и только тут спохватился, что все инструменты остались возле кресла Якоба. Но вернуться нельзя, да и ни к чему мне было забирать их – если только я не собирался остаток своих дней зарабатывать на жизнь изготовлением сундуков.
Подумав об этом, я усмехнулся и вдруг понял, что пошутил в первый раз за все последние дни. Меня охватило состояние, близкое к эйфории, и быстрыми шагами я направился к себе домой, раздумывая по пути о том, что нужно предпринять в ближайшее время.
А когда я вернулся, в башне меня ожидал Джон Ди, наконец-то добравшийся до Праги.
Глава 8
Максим невыносимо устал. Раз за разом он нырял в мутную воду, и каждый раз ему не хватало совсем чуть-чуть, чтобы дотянуться до монеты. Река выбрасывала его, и он приходил в себя на берегу, ощущая боль в сломанных пальцах. Когда он успел переломать их, Арефьев не помнил, как и обстоятельств, из-за которых он оказался здесь, и это его пугало.
Но самым страшным было то, что река постепенно занимала все большее пространство. Сначала он заметил, что вместо неба над его головой струятся темные потоки. Затем песок под ногами растворился, унесенный водой, и Максу пришлось отступить назад, к лесу. Обернувшись, он увидел, что деревья в лесу покачиваются, словно водоросли, медленно и волнообразно, и ему стало не по себе.
Макс начал бояться, что вскоре река поглотит его самого, и от него ничего не останется, кроме черной лужи. Эта вода была опасна, она казалась живой, и как жадное животное охраняло свою добычу – одну маленькую монетку. Клад, ценнее которого Максу еще не приходилось добывать.
Он помнил, как Лешка притащил в школу плеер, который купил на деньги, вырученные от продажи своей монеты. Ребята окружили его, а Баренцев сиял как именинник, но вид при том старался иметь небрежный, как будто в плеере «Сони» не было ничего особенного. К музыке Лешка был равнодушен, слушал в основном радио, но с плеером, понятное дело, нужно было подойти к собственным музыкальным предпочтениям основательнее, и в конце концов Баренцев остановился на «Скорпионз». Их балладам он подпевал трескучим голосом, чем заставлял страдать Тошку, обладавшую музыкальным слухом, и веселил Макса.
Дядя Саша всегда восхищался Лешкой больше, чем родным племянником, и часто ставил Баренцева в пример.
– Учись, дурачок, – вот человек нашел свою выгоду, – сказал он в тот раз, узнав об их походе. – Потом продаст этот плеер, купит что-нибудь другое, тоже полезное. А ты? Эх, никакого понимания у тебя нет.
Но Макс отлично знал, что Лешка ничуть не искал выгоды, а просто хотел, чтобы у него было хоть что-нибудь, чего не было у остальных. Он всегда ходил в заношенной одежде, переходившей ему в наследство от старших братьев, и никто не мог купить ему хороший футбольный мяч или нормальный велосипед – Баренцев катался на дребезжащей «Десне», откопанной бог знает в каком сарае.
Когда Максим рассказал матери о разговоре с дядей Сашей, та нахмурилась и велела не обращать внимания на дядю, а слушать только себя. Во многом воспитание упрямства Макса было ее заслугой. «Делай то, что хочется, дружочек, – говорила она. – Не позволяй никому навязывать тебе чужие желания, выдавая их за твои». Вот сын и следовал ее совету.
Он знал, что мать гордится им. Она никогда не проверяла его, даже в первом классе, и, если он говорил, что сделал домашнее задание, только кивала в ответ: сказал, что сделал, – значит, сделал.
– Танька, ты на родительском собрании ни разу не была, – твердил Александр. – Твоего дурачка выгонят, а ты и не заметишь.
Максим смотрел на дядю Сашу, набычившись. Мама тоже называла его дурачком, а еще свинтусом, поросятиной и чучелом. Но почему-то у мамы это получалось совсем не зло, а смешно, в отличие от дяди Саши.
Слова брата подействовали, и Арефьева пришла на родительское собрание в конце второй четверти. Собрание напомнило Татьяне прилюдную порку. В роли истязаемых выступали мамы и папы.
Учительница, коротко стриженная женщина с морщинистыми кумачовыми губами, дотошно разбирала грехи каждого ученика. Родители распекаемых дожидались конца ее выступления, вставали, чтобы задать дополнительные вопросы о своих бестолковых отпрысках, и так и стояли все время, пока учительница говорила, – слишком большие, слишком громоздкие, не помещающиеся между стулом и партой. Татьяна сидела за четвертой партой и видела, как взрослые люди, поднимаясь, сгибают ноги в коленках. Сзади это выглядело особенно нелепо.
Нонна Викторовна считалась лучшей учительницей в районе, и при записи детей в школу родители просили директора, чтобы только к Макаровой, пожалуйста, обязательно к ней! Татьяна никого ни о чем не просила, ее сын попал в класс «А» случайно.
Когда очередь дошла до Максима, учительница поджала узкие губы и показала издалека какой-то листок с неразборчивыми каракулями.
– Почерк, – отрубила она, сопровождая свои слова постукиванием ребром ладони по парте. – Почерк у Арефьева бе-зоб-раз-ный! Наклон влево, буквы смазывает, соединение не прописывает… Родители! Где у нас мама Арефьева? Ах, вот вы где! Вы смотрите за Арефьевым, родители? Две четверти уже закончили, а ваш сын как писал, так и пишет. Когда вы начнете работать над его почерком?!
– Простите, Нонна Викторовна, – спокойно сказала Татьяна, поднявшись из-за узкой парты и делая шаг в сторону, в проход. – До сегодняшнего дня я полагала, что это ваша обязанность – работать над почерком моего сына.
В классе воцарилась тишина. Нонна Викторовна замерла, губы на ее лице сжались не в полоску даже – в красную нить. Постепенно они приняли нормальные размеры, но до этого прошло не меньше минуты.
– Я вас поняла, мама Арефьева, – сказала наконец учительница. – Не хотите заниматься сыном? Предупреждаю вас со всей ответственностью, что вы получите педагогически запущенного ребенка. И тогда, пожалуйста, не приходите ко мне с жалобами на его успеваемость.
– Хорошо, – кивнула Татьяна. – Не приду.
И села на свое место.
Остальных детей Нонна Викторовна «разобрала» уже без прежнего блеска в глазах. Вернувшись домой, Татьяна прижала к себе Максима, вздохнула и подумала, что своим выступлением обеспечила сыну придирки учительницы.
– Слушай, Максимыч… – сказала она, теребя сына за оттопыренное ухо. – Если у тебя в школе чего пойдет не так, ты сразу мне говори, ага? Обещаешь? Обещай, свиненок!
– У меня в школе все хорошо, – прогудел Максим. – Но я тебе скажу, если побью кого-нибудь.
– Если побьешь, можешь не говорить, – рассмеялась мать. – Мне доложат.
* * *Подумав о матери, Максим решительно встал, собрался с силами и вновь «ласточкой» прыгнул в воду. Река сопротивлялась вторжению, выталкивала его, будто выплевывала, но он упорно пробивался к золотистому кружочку, тускло поблескивавшему на дне. Пространство играло с ним: стоило Максу немного погрузиться, как ему начинало казаться, что он плывет не вниз, а вверх. Там, наверху, в черноте светило крошечное солнце, до которого нужно дотянуться.
На этот раз ему удалось подплыть совсем близко, и монетка уже была почти в его пальцах. Но в последнюю секунду водоворот, будто издеваясь, закружил Максима, отбросил назад, и очнулся он снова на берегу.
