Луиза Пенни - Эта прекрасная тайна
– Тогда почему он не стал настоятелем?
Тактика Бовуара действовала. Он последовал за своим дыханием и спокойным голосом монаха назад, внутрь своего тела.
– Хорошо бы, если бы его избрали настоятелем. Но монахи предпочли отца Филиппа.
– Предпочли брату Матье?
– Нет, брат Матье не претендовал на эту должность.
– И отца Филиппа избрали при всеобщем одобрении?
– Нет. Тогдашний приор тоже участвовал. Большинство предполагало, что он и победит, поскольку приор – самый естественный преемник. Приор почти всегда становился настоятелем.
– А кто тогда занимал пост приора?
Мозг Бовуара снова включился. Он фиксировал происходящее, а его мозг генерировал рациональные вопросы. Но узел в желудке оставался.
– Я.
Бовуар подумал, что ослышался.
– Вы были приором?
– Да. А отец Филипп – простым старым братом Филиппом. Монах как монах.
– Видимо, для него это было унизительно.
Брат Бернар улыбнулся:
– Мы стараемся не воспринимать такие вещи лично. На все Божья воля.
– А чем это лучше? Я бы предпочел терпеть унижение от людей, чем от самого Бога.
Монах не стал отвечать на замечание Бовуара.
– Вы, значит, вернулись в рядовое монашество, а настоятель назначил приором своего друга. Брата Матье.
Бернар кивнул и с отсутствующим видом вытащил из корзинки горсть черники.
– Вы ненавидели нового приора? – спросил Бовуар, угощаясь ягодами.
– Вовсе нет. Как выяснилось, то был выбор свыше. Мы с прежним настоятелем хорошо сработались. Но я бы не смог стать таким хорошим приором при отце Филиппе, каким показал себя брат Матье. Они прекрасно сотрудничали на протяжении многих лет.
– Значит, вам пришлось это проглотить.
– Вы находите такие удивительные выражения.
– Вы должны услышать то, что остается невыраженным, – сказал Бовуар и заметил, что брат Бернар улыбнулся. – Вы слышали, что приор собирался заменить брата Антуана на другого солиста?
– На брата Люка? Да. Этот слух распространял сам брат Люк и, несомненно, верил в него, но, кроме него, никто.
– Вы уверены, что это всего лишь его домыслы?
– У приора был нелегкий характер. – Брат Бернар скосил глаза на Бовуара. – Вы бы назвали его задницей.
– Вы меня убиваете.
– Но он разбирался в музыке. Он воспринимал григорианские песнопения как нечто большее, чем музыка. Как путь к Богу. Он скорее умер бы, чем сделал что-нибудь во вред хору и песнопениям.
Брат Бернар продолжал идти, явно не отдавая себе отчета в том, что сейчас сказал. Но Бовуар намотал его слова на ус.
– Солистом должен стать брат Антуан, – продолжил монах, кладя в рот еще горсть ягод. – У него превосходный голос.
– Лучше, чем у Люка?
– Гораздо лучше. Брат Люк превосходит его технически. Он умеет управлять своим голосом. У его голоса красивый тембр, но в нем ничего божественного. Все равно что вместо человека смотреть на его портрет. В нем отсутствует целое измерение.
Мнение брата Бернара о голосе Люка почти полностью совпадало с мнением брата Антуана.
И тем не менее молодой монах представлялся убежденным и убедительным, когда говорил о том, что станет солистом.
– А если бы Люк оказался прав, какова была бы реакция? – рискнул спросить Бовуар.
Бернар помедлил с ответом.
– Я думаю, братья стали бы задавать себе вопросы.
– Какие вопросы?
Брат Бернар почувствовал неловкость. Он сунул в рот еще горсть ягод. В корзинке, совсем недавно полной, уже почти просматривалось дно.
– Просто вопросы.
– Вы чего-то недоговариваете, брат Бернар.
Бернар хранил молчание. Он глотал свои мысли, мнения и слова вместе с ягодами.
Но Бовуар прекрасно понимал, что имел в виду брат Бернар.
– Вы задавали бы себе вопросы об их отношениях.
Рот Бернара захлопнулся, лицевые мышцы напряглись – он всеми силами пытался сдержать поток слов.
– Вы бы спрашивали себя, – гнул свое Бовуар, – что происходит между пожилым приором и молодым монахом.
– Вовсе не так.
– Конечно так. Вы и остальные монахи спрашивали бы себя, что происходит после спевки. Когда все вы отправляетесь по своим кельям.
– Нет, вы ошибаетесь.
– Именно так Антуан получил свою должность? Он был больше чем просто солист, а брат Матье – больше чем просто регент?
– Прекратите! – оборвал его брат Бернар. – Все было не так.
– Тогда как?
– Вы превращаете песнопения, хор в нечто омерзительное. Матье вызывал у меня неприязнь. Глубочайшую антипатию. Но даже я знал, что он никогда бы не назначил солиста в обмен на секс, – прошипел Бернар. – Брат Матье любил песнопения. Больше всего в жизни.
– И все же вы задавали себе вопросы, – сказал Бовуар очень тихо.
Брат Бернар уставился на Бовуара широко раскрытыми глазами. Костяшки его пальцев, державшие ручку корзины, побелели от напряжения.
– Вы знали, что настоятель назначил отца Антуана новым регентом?
Голос Бовуара звучал дружелюбно, приязненно. Словно и не было между ними никакой конфронтации. Бовуар научился такому трюку у Гамаша. Приостанавливай атаку. Наступай, потом отходи в сторону, назад. Стой спокойно.
Будь непредсказуемым.
Брат Бернар медленно собрался с мыслями. И глубоко вздохнул.
Потом выдохнул полной грудью.
– Я ничуть не удивлен, – сказал он наконец. – Такое решение вполне в характере настоятеля.
– Продолжайте.
– Несколько минут назад вы спросили у меня, почему я сторонник настоятеля. Вот почему. Только святой или глупец повысил бы своего противника. А отец Филипп вовсе не глупец.
– По-вашему, он святой?
Брат Бернар пожал плечами:
– Не знаю. Но я уверен, что никого ближе к святости здесь нет. Почему, вы думаете, его выбрали настоятелем? Что он мог предложить? Он жил простым, тихим, маленьким монахом, занимался своим делом. Никакой не лидер. Никакой не выдающийся администратор. И вовсе не тонкий музыкант. Он практически не привнес в сообщество никаких навыков. Не водопроводчик, не плотник и не каменщик.
– Так кто же он?
– Божий человек. Настоящий человек. Он верит всей душой и телом. И вдохновляет на то же других. Если люди слышат Божественное, когда мы поем, то благодаря отцу Филиппу. Он делает нас лучше как людей и как монахов. Он верит в Бога и верит в силу любви и прощения. И верит не потому, что так удобнее. Если вам нужны какие-то доказательства, посмотрите на то, что он сейчас сделал. Назначил брата Антуана регентом. Он принял правильное решение. Ради хора, ради песнопений, ради мира в монастыре.
– Это значит, что он искушенный политик, а вовсе не святой.
– Вы скептик, месье Бовуар.
– И на то есть основания, брат Бернар. Кто-то убил вашего приора. Размозжил ему голову в хорошеньком садике настоятеля. Вы говорите о святых. Где в то время находился святой? Где Господь?
Бернар ничего не ответил.
– Да, я скептик, – сказал Бовуар.
«Неужели никто не избавит меня от этого мятежного попа?»
Вот кто-то и избавил.
– И вашего драгоценного настоятеля избрали не просто так, с бухты-барахты, – напомнил ему Бовуар. – Он сам решил участвовать. Хотел стать настоятелем. Разве святые ищут власти? Мне казалось, что они должны быть смиренными скромниками.
Впереди уже показалась дверь в монастырь. Внутри их ждали длинные светлые коридоры. И маленькие кельи. И безмолвные, бесшумные монахи. И старший инспектор Гамаш. И Франкёр. Все вместе. Бовуар немного удивился, что стены и фундамент монастыря еще не сотрясаются.
Они подошли к двери из плотного дерева, срубленного в этом лесу четыреста лет назад. Потом были выкованы петли. И задвижка. Потом сделан замок.
На свитке в руке Бовуара монастырь Сен-Жильбер-антр-ле-Лу своими очертаниями напоминал крест. А на самом деле?
На самом деле он напоминал тюрьму.
Бовуар остановился.
– Почему дверь запирается? – спросил он у брата Бернара.
– Традиция, и ничего больше. Я думаю, многое из того, что мы делаем, кажется бессмысленным. Но для нас наши правила и традиции наполнены смыслом.
Бовуар продолжал смотреть на него.
– Дверь запирается для защиты, – сказал он наконец. – Но кого защищают?
– Прошу прощения?
– Вы говорите, что девизом монастыря могли бы стать слова «На всякий случай».
– Да, «Exsisto paratus». Я пошутил.
Бовуар кивнул:
– Я слышал, что многие истины подаются в шутливой форме. На какой такой случай, mon frère? Для чего запираются двери? Чтобы не впустить внешний мир или не выпустить монахов? Чтобы защитить вас или чтобы защитить нас?
– Я вас не понимаю, – сказал брат Бернар.
Но по выражению его лица Бовуар видел, что монах прекрасно все понял. И еще он видел, что полная не так давно корзина с ягодами опустела. Идеальное подношение исчезло.
– Может быть, ваш драгоценный настоятель оказался вовсе не дальновидным политиком и не святым, а тюремщиком. Может быть, именно поэтому он так возражал против записи. Категорически противился отмене обета молчания. Осуществлял давнюю традицию молчания? Или боялся выпустить в мир какого-то монстра?
