Марианна Баконина - Школа двойников
Хорошо написанный сюжет украшал редкостно подобранный видеоряд. Камера написала свой протокол, не менее подробный, чем прокурорский. Каждый упомянутый в репортаже дом, каждая квартира были любовно засняты, как говорится, «анфас и в профиль». Действующие лица также присутствовали реально, а не в виде одних лишь фамилий. Кого-то, в основном смольнинских функционеров, Саша нашел в телевизионном архиве. За кем-то, в частности за родичами бывшего мэра, охотился с портативной камерой. Студийные компьютерные графики помогли проиллюстрировать телефонные разговоры: вот трубка, вот силуэты беседующих. И даже сами эти разговоры Саша Маневич начитал вроде как на два голоса – с чувством, но без надрыва.
Сюжет кончился. Лизавета повернулась на камеру и несколькими четкими фразами подвела итог. Далее следовали отбивка и переход к парламентской информации, также имеющей отношение к Петербургу:
«Депутат Думы от Петербурга Яков Зотов задержан при попытке вывезти контрабандой четыреста граммов осмия. Как сообщили в псковском управлении ФСБ, он задержан на границе с Эстонией, в его личном автомобиле при досмотре найден контейнер с этим металлом. Идет следствие».
Репортаж Маневича был не просто подан, он был продан телезрителям, причем продан задорого. Телевизионщики знают, что даже средненький сюжет можно украсить хорошо выбранной «подводкой» или четко написанным выводом. «Подводка» и вывод дополняют и обогащают материал, «подводка» и вывод – все равно что умело наложенный макияж, делающий кабатчицу принцессой. Сашин сюжет Лизавета обложила «подушками из гагачьего пуха». От этого материал, и без того весьма яркий, засиял новыми гранями. К тому же «подводка» и вывод позволили формально выполнить высочайшее указание насчет «взятки», «шантажа» и «политики». В самом репортаже об этом ни слова, а про комментарий ведущего начальник ничего не говорил. Теперь Лизавета вполне могла разыгрывать невинную идиотку и твердить, что не поняла и не сообразила, она как раз сама говорила, что политика здесь ни при чем…
Савва и Саша встретили ее хлопком пробки от шампанского. «Абрау Дюрсо» весело запенилось в длинноногих бокалах. Лизавета не любила пластиковые стаканчики из-под йогурта, не признавала классические граненые и держала в шкафу бокалы – чтобы служебные праздники не превращались в заурядные выпивоны.
– Класс! Умеем ведь, когда захотим! – Савва буквально захлебывался от восторга.
– Этот сюжет на сорок процентов твоя заслуга. Без твоей дипломатии его законсервировали бы на неопределенный срок, а информация в консервированном виде волнует только археологов! За победу над консервированием! – Лизавета подняла бокал.
Они чокнулись и выпили до дна.
– Жаль только, что мои «телохранители» не поместились. – Савва снова наполнил бокалы.
– Успеется, Москва не сразу строилась, – утешил коллегу Саша. Ему было легко утешать, ведь это он сейчас победитель. – Пойдут и телохранители. Ты же снял, что хотел, – когда? В пятницу?
Савва кивнул.
– Может, оно и к лучшему, – задумчиво сказал он. – За этими домами я уже попробовал последить. Там не все чисто…
– Ой, ребята, мне тоже кажется, что за мной следят. Я, наверное, с ума сошел, как этот Зотов.
– С ума сошел – это еще полбеды. – Лизавета отломила кусочек от шоколадки. Неизменным дополнением к вину, коньяку или шампанскому на служебных распитиях были разнообразные шоколадки – подарки верных поклонников Лизаветы, почему-то считавших, что без шоколада она просто жить не может. – Главное, не вздумай в Эстонию осмий вывозить.
– При чем тут осмий?
Оказывается, Саша видел в программе только собственный репортаж и слышал только собственный текст.
– К вопросу о наших новостях и о том, как мы внимательны друг к другу, – укоризненно сказала Лизавета. – Твоего Зотова арестовали!
– За что?..
– За контрабанду, – опередил Лизавету Савва. – Он, наверное, как с тобой поговорил, так решил сбежать, и не пустой, а нашпигованный выгодным товарцем.
– Зотов – контрабандист? – Саша Маневич от души расхохотался. – Все что угодно, но не это.
– Я не сама про арест придумала – вот тассовка. – Лизавета протянула ему листок с сообщением Интерфакса.
Действительно, скупым информационным языком там было написано о блестяще проведенной операции по задержанию незаконного груза и преступника с депутатским мандатом.
– Тут что-то не так… – Саша закусил губу. – Я не могу сообразить, но депутат…
– Действительно, как его задержали, если у него депутатский иммунитет, неприкосновенность? – встрепенулся Савва. – Я как-то сразу не сообразил!
– Может, когда их хватают с поличным, неприкосновенность не действует?
– Или на его арест получили специальное разрешение?
– Заранее? – засомневалась Лизавета. – Маловероятно. И вообще, они в Думе своих не сдают, кодекс чести. Поэтому Думу и называют самой надежной крышей в России.
Саша Маневич крутил в пальцах бокал и, казалось, не прислушивался к спору товарищей.
– Подозрительная история. В то, что он бросился в бега, верю сразу и безоговорочно. А насчет контрабанды… Он же, когда я его видел, от собственной тени шарахался. Озирался так, будто за ним гонятся представители всех спецслужб мира. И в такой ситуации везти контрабанду… Нет! Его подставили, этот осмий ему подкинули! Вообще, у меня странное чувство – будто кто-то обрубает концы. – Саша вскочил и принялся вышагивать по кабинету. Он всегда ходил слегка косолапя и размахивая руками, а сейчас от волнения и вовсе стал похожим на озабоченного бурого медвежонка – плотненький, угрюмый, озабоченный. – Смотрите. Помощник депутата Поливанова умирает от инсульта, причем, как мне сказал врач в ЦКБ, картина инсульта – классическая…
– Атония, арефлексия, плавающие зрачки, – подхватила Лизавета. – Нам врач сказал то же самое, когда мы о Леночке расспрашивали…
– Вот и я об этом. Умирает, сказав про школу двойников…
– А Леночку пригласили куда-то поработать, когда выяснилось, что она умеет делать портретный грим…
– И тоже инсульт. А приятель Поливанова Зотов сначала дает интервью, в котором предполагает, что помощник этот умер не своей смертью, а потом страшно пугается и уже ни про свое интервью, ни про что другое слышать не может и не хочет. Он был на самом деле напуган до полусмерти. Я-то видел!
– И этот напуганный до полусмерти человек вдруг ввязывается в контрабанду и попадает в тюрьму. Бред, конечно, – вздохнула Лизавета.
Все помолчали. Потом Савва, самый из них нетерпеливый, несмотря на внешнюю солидность и серьезность, произнес:
– Надо что-то делать. Может, мне в Новгород съездить? К этому Поливанову?
– Я, как из Москвы приехал, сразу позвонил коллегам в новгородскую компанию «Вече». В Новгороде Поливанов не появлялся. А в те дни, когда его секретарь вежливо посылала всех интересующихся к месту избрания думца Поливанова, тот и не думал общаться с избирателями… В Москве он тоже не появился. По крайней мере, официально!
– Тогда надо снова поговорить с этим продюсером Новоситцева. Как там его фамилия? Целуев? Спросить, зачем нанимал Леночку, зачем ему понадобился портретный грим… для каких таких двойников… А то у нас вокруг этой школы двойников слишком много покойников, арестованных и запуганных!
Не успел Савва договорить, как Лизавета ойкнула и опрометью кинулась к своему столу. Судорожно выдвинула верхний ящик и принялась выкидывать оттуда записные книжки и визитницы.
У каждого журналиста накапливается невиданное и неслыханное количество телефонов и визитных карточек. Причем, как правило, на них зафиксированы телефоны и адреса совершенно незнакомых людей. Не то чтобы совсем незнакомых, а посторонних. Кого-то когда-то снимал или интервьюировал, с кем-то встретился на митинге, с кем-то разговорился на заседании правительства, кого-то узнал в ходе забастовки. Журналистика – это прежде всего общение, причем общение чаще всего с незнакомыми людьми.
Многие журналисты легко теряются в этих адресно-телефонных Кордильерах. Есть, разумеется, педанты, еженедельно или ежемесячно проводящие строгую ревизию, у них каждое имя и каждый номер телефона тщательно пронумерованы и классифицированы. А есть безалаберные особы, которые хранят все или почти все. Кто-то – от лени, кто-то – на всякий случай. Лизавета была из их числа. Она иногда бралась за разбор телефонного архива и тут же бросала это занятие, поскольку никак не могла решить, какую визитку можно отправить в мусорную корзину, а какую лучше приберечь. Ей казалось, что, выбросив адрес, она обидит кого-то, кто рассчитывал на нее, на ее журналистское внимание.
Конечно, у нее имелось нечто вроде личной записной книжки, в которой были собраны координаты родственников, друзей и приятелей. Остальные же телефоны копились в левом верхнем ящике рабочего стола. И именно эти завалы она принялась разбирать.
