Ирина Пушкарева - Чисто альпийское убийство, или Олигархи тоже смертны
Но в какой-то момент Кац все-таки сорвался. Наверное, у него просто закончился запас терпения. Или нервы сдали. Или он просто не смог больше сдерживаться. Что, в принципе, все одно и то же.
– Так что же мне с тобой делать-то, а, сучонок? – Только что спокойное лицо Каца начало багроветь, вены на висках вздулись, а руки сжались в кулаки. – Ты же понимаешь, что просто так тебе это с рук не сойдет. Ты убил мать моего ребенка.
И вот тут-то у Никифорова сорвало крышу. Окончательно и бесповоротно. Лучше бы он орал и буянил. Но нет. Олигарх повел себя совсем иначе.
Он выпрямился в кресле, вытянул затекшие длиннющие ноги, беспечно, как маленький ребенок, покрутил ступнями и беззаботным голосом сказал:
– Да ладно, Мишанечка, не позерствуй. Если бы не я, ты бы о своем ублюдке вообще никогда не узнал. Не надо разводить дешевый пафос. «Мать его ребенка»… Ага… Одной шлюшкой больше, одной меньше. Да, дорогой мой, да, мать, как ты только что изволил выразиться, твоего ребенка – обычная потаскушка. Так-то.
Заслышав эти слова, Кац, рыкнув, попер на опасно улыбающегося Нахимова – как танк, слепо и неотвратимо. А тот, казалось, не замечал ничего вокруг. Он мило улыбался и продолжал разглагольствовать:
– И не надо пугать меня расторжением договора. Я всех твоих потенциальных покупателей хорошо припугнул, никто мимо меня этот завод у тебя не возьмет. А если ты сейчас его не продашь, то обанкротишься к чертовой матери. Ты ж только под сделку со мной в это гигантское строительство вписался. Не будет денег – не сможешь начать работы, а значит, разоришься на одних только штрафных санкциях. Так что заткнись и готовь бумаги для подписания. Все понял, папашка?
Последнее слово Нахимов произнес почти брезгливо. Он уперся ладонями в подлокотники и лениво встал из кресла.
– Миша, шевелись давай! Звони куда надо и тащи сюда свои бумаженции – я ведь могу и передумать. А вот если я передумаю, то ты точно с голой задницей по миру пойдешь. Ну?
Честно говоря, в тот момент Ёлке стало страшно.
В трагических романах это называется «в воздухе сверкали молнии». И именно в тот момент девушка поняла, что это отнюдь не образное выражение. Атмосфера в ресторане накалилась настолько, что, казалось, воздух вот-вот взорвется, лопнет, как натянутая ткань, расплющит всех и все вокруг невыносимо тяжелым прессом.
Тишина действительно звенела – дрожали пухлые пальцы забившейся в угол кресла Идеи, беззвучно втягивал воздух перекошенным ртом бледный Нахимов, Брост схватил руку бывшей помощницы Беллы и сжал ее пальцы так, что женщина поморщилась от боли, но при этом не издала ни звука… Все понимали, что сейчас грянет такая буря, свидетелем которой быть никому не хотелось.
– Сссссука-а-а-а… – выдохнул взбешенный Кац и метнулся к Никифорову…
Глава 12
Они налетели на Каца одновременно – Сашка с Женькой бесшумными пантерами скользнули к озверевшему толстяку. Сашка успел встать между ним и Никифоровым и принял удар на себя. Ослепленный яростью Кац едва не снес его с ног, но остановился. В этот момент Женька ловко схватил Каца за запястья и как-то так их крутанул, что толстяк охнул от боли и согнулся пополам.
– Вашу мать, сделайте же что-нибудь! – хриплым фальцетом закричала Идея – Кто-нибудь, прекратите этот кошмар!!!
Тут двери ресторана распахнулись и в зал, сметая все на своем пути, ворвались несколько полицейских. Двое подскочили к Никифорову и оттеснили его от остальных. Еще двое кинулись на помощь Ёлкиным телохранителям. Зазвенели наручники – не разбираясь, кто есть кто, жандармы сковали обоих Михаилов.
Тяжело дыша, согнувшийся, с заведенными за спину руками Кац поднял глаза и уставился на детектива. Никифоров даже не пошевелился.
– Где вас черти носят? – орал разъяренный д’Ансельм – Живее, я сказал! – И выдал такое жесткое местное ругательство, что даже знаток французского сленга Ёлка вытаращила глаза.
– Этого, – детектив ткнул пальцем в сторону Каца, – освободить немедленно. Элла, переведите, пожалуйста, что французская полиция приносит месье извинения за нерасторопность своих сотрудников.
Элка перевела. С толстяка сняли наручники, он выслушал Ёлку, кивая головой и потирая запястья.
– А для месье Никифорофф зачитайте, пожалуйста, его права.
Стоящий слева от олигарха полицейский забубнил положенную в таких случаях речь. Элка все это таким же бубнением перетранслейтила.
– Идите все на. й, – на идеальном французском коротко и ясно выразил свое отношение ко всему происходящему высокий красивый миллионер Никифоров.
Он возвышался над столпившимися вокруг него, как незыблемая скала, как большой белый человек над племенем пигмеев, как… Словом, на арестованного преступника этот человек был похож меньше всего – даже в наручниках.
Михаил Никифоров был спокоен, уверен в себе и… и очень опасен в этом своем спокойствии.
– Я должен позвонить адвокату, – сказал он. И усмехнулся – холодно, с прищуром. – Зря вы, господин полицейский, все это затеяли. Ой зря…
– Разумеется, месье, вы имеете полное право связаться со своим адвокатом, а также с российским консульством. В нашей стране уважают законы, – предельно вежливо ответил детектив, пропустив мимо ушей последние слова арестованного. И глазами указал своим подчиненным сначала на Никифорова, а потом на дверь. Мол, уводите.
Ну а потом была обычная (хотя хрен его знает, как обычно себя люди в таких ситуациях ведут) для подобного случая суета и нервозная паника.
Проводив взглядом уходящего Никифорова, трепетная лань Идея Нахимова судорожно всхлипнула, прижала к лицу салфетку, а затем совершенно искренне разрыдалась. Она пыталась сдерживаться, но у нее ничего не получалось – слезы катились из ее глаз, оставляя на щеках серые от размытой косметики разводы. Идея их вытирала, но от этого становилось только хуже, грязные пятна размазались по всему лицу.
Николай Нахимов подошел к жене и неловко, словно школьник на первом свидании, прижал ее к себе. Идея уткнулась зареванным лицом в его пиджак.
– Идочка, ну хватит, перестань…
Муж осторожно погладил женщину по жестким кудряшкам, бормоча какие-то успокаивающие слова, обнял за плечи и повел ее к креслу.
– Элла, попросите официанта принести воды, пожалуйста… – попросил он. – Она сейчас немножко поплачет и успокоится. Ида у меня девочка сильная, она справится… Да, моя хорошая? – Последние слова он прошептал жене на ухо.
Та всхлипнула в ответ, кивнула и подняла глаза на Элку:
– И, если несложно, салфетки тоже попросите принести.
Но просить было не надо – со стороны кухни к ним уже мчался официант с бутылкой ледяной воды и кипой белоснежных полотенец.
* * *Управляющий метался между постояльцами, пытаясь оказаться везде одновременно и быть полезным каждому в отдельности.
Он поливал водой полотенца и помогал Нахимову вытереть лицо жены, он кричал на официантов, а те, словно стая испуганных воробьев, носились по залу, наливали виски Кацу, вытирали залитый чем-то липким стол, поднимали опрокинутую полицейскими мебель и преданно заглядывали каждому из присутствующих в глаза, пытаясь хоть чем-то помочь этим странным русским.
А русские не обращали на них никакого внимания.
Стайка кацевских девушек бурлила и переливалась золотистым блеском вокруг своего хозяина – девушки охали, ахали и причитали на все лады, всплескивали руками и хватались за головы.
Никифоровские же спутницы сбились в кучку, не понимая, что им делать, словно малые дети, оставленные воспитательницей детского сада посреди оживленного шоссе.
Пришедшая в себя Белла Статская сидела на стуле, положив нога на ногу, с идеально ровной спиной, гордо вздернув подбородок, и задумчиво наблюдала за происходящим вокруг нее бардаком.
Ее бывший начальник, Кирилл Брост не знал, куда себя деть, – новая помощница хлопала длиннющими ресницами, шмыгала носом и не оказывала шефу никакой моральной и физической помощи. Судя по растерянному лицу телемагната, он к такому обращению не привык. Кирилл Сергеевич то и дело кидал встревоженные взгляды на Беллу, ища у нее поддержки, но тут же воровато опускал глаза.
Идея перестала реветь, сидела в полукресле, уткнув шись носом в уже мокрое от слез плечо дорогущего мужниного пиджака, и тихонько всхлипывала. Сам же Нахимов пристроился на хрупком подлокотнике, полуобняв жену и поглаживая ее по голове.
Кац пил. Трясущимися руками он выхватил у официанта бутылку с чем-то янтарно-коричневым, налил себе до краев белоснежную чайную чашку и одним махом осушил ее.
– Вот ведь паскуда, а?.. И что мне теперь прикажете делать? – произнес он, ни к кому конкретно не обращаясь. И тут же, не меняя интонации и не делая паузы: – Белка, Ёлка, давайте выпьем! Отдохнул, называется. Чего теперь делать-то??? Нахимовы, не прячьтесь от общественности, гребите сюда. Ёлк, попроси, чтобы закусь какую-нибудь притараканили, а то я сейчас насухую быстро уберусь.
