Андрей Воронин - Инструктор спецназа ГРУ
Мещеряков оглянулся — сзади было чисто.
— Ну, полковник, ты даешь, — покрутил головой Сорокин. — Я уж думал, придется нашим ребятам трупы собирать.
— И пришлось бы, — сказал Мещеряков, перезаряжая пистолет и пряча его обратно в кобуру, — да боялся промазать. Ничего, я до них еще доберусь.
— А хорошо служить в разведке, — мечтательно сказал Сорокин. — Никакие законы тебе не писаны: хошь стреляй, хошь морды бей… Я бы в ГРУ служить пошел, пусть меня научат!
— Насчет стрельбы — это, брат, чья бы корова мычала… В Забродова, между прочим, не гээрушники стреляли.
— И то правда… Слушай, ты правда считаешь, что он жив?
— Да нет, наверное… Просто надеюсь. И буду надеяться до тех пор, пока своими глазами не увижу труп. И действовать буду соответственно.
— Молоток.
— Просто работа такая. Ты представь себе: вот захватили заложников. Никто не знает, ни где они, ни что с ними, и верней всего, что их просто отвели в овражек и перестреляли, потому как ни слуху о них, ни духу: террористы молчат, ничего не требуют и вообще исчезли с горизонта… Что же прикажешь — рукой на них махнуть?
— Ну, это все-таки другое дело. Совсем не такая ситуация.
— Ну и что, что не такая? Ты знаешь, сколько раз мы Забродова хоронили?
— Могу себе представить. Если судить по его таланту впутываться в разные истории, то, наверное, частенько. Ты вот что: объясни толком, куда мы едем и что это за история с дневником Быкова?
— Да не дневник это, а скорее черный список, и то, что он принадлежал Быкову, еще придется, наверное, доказывать.
И Мещеряков передал Сорокину свой разговор с Савельевной.
— Сообразительная старушенция, — сказал тот, выслушав историю до конца. Были бы у меня все оперы такими сообразительными, бандитам бы не продохнуть было. Только что же это она так милицию не любит?
— Видно, есть причина.
— Не иначе. Да и кто, если вдуматься, нас любит?
— Ты еще всплакни, а я тебя пожалею. А кто, к примеру, золотарей любит? Ну ладно, сейчас их и в природе-то почти не осталось, но раньше ведь без них обойтись просто невозможно было. И что, любил их кто-нибудь? На шею вешался? Стороной обходили, потому что — запах. А они, между прочим, тем же, чем и ты, занимались — дерьмо выгребали. А при такой работе попробуй не испачкаться… Вот и вас сторонятся, потому что — запах.
— Н-да, — сказал Сорокин, — стройная теория. Я ассенизатор и водовоз, революцией мобилизованный и призванный… Маяковского любишь?
— С чего это ты взял?
— Цитируешь часто.
— В школе так вдолбили, что уже до смерти, наверное, не выветрится… А вот скажи, знаток истории ассенизаторского дела: случалось такое, чтобы золотарь сам в дерьмо превратился?
— Это, наверное, от человека зависит. И потом, сам понимаешь, прогресс. Все-таки с тех пор много лет прошло, и каких. Такой алхимией занимались, что золото девяносто шестой пробы можно было в дерьмо превратить.
— Странно от тебя такие слова слышать. При твоей-то специальной специальности.
— А ты думал, я по ночам листовки расклеиваю: за Родину, за Сталина? Любое государство нуждается в профессиональных военных, и военные эти вовсе не обязательно должны быть дураками. И вообще, давай-ка оставим эту тему. Что армия, что милиция, что любая спецслужба — это все инструменты вроде топора или, скажем, скальпеля. Можно опухоль удалить, а можно и горло перерезать.
— Твоя правда. Приехали, что ли? Сорокин не стал въезжать во двор, чтобы не привлекать лишнего внимания. Полковники оставили машину у обочины и вышли в парное тепло летней ночи. На противоположной стороне шоссе стояла белая «шестерка». У Мещерякова мелькнуло смутное подозрение, но он решил проверить его после визита к Савельевне.
Поднявшись на третий этаж, они позвонили в дверь. Вскоре послышались шаркающие шаги, и знакомый Андрею по недавнему телефонному разговору голос спросил:
— Кто?
— Савельевна, это я, Мещеряков. Дверь немного приоткрылась, и полковники услышали, как тихо звякнула, натягиваясь, дверная цепочка. В щели появился старушечий глаз, прикрытый толстой линзой очков.
— Документ покажи.
Мещеряков растерялся. Паспорт он с собой обычно не таскал, а показывать служебное удостоверение первой встречной бабуле, мягко говоря, не хотелось.
— Савельевна, да вы что? Мы же с вами час назад разговаривали. Я могу пересказать…
— Пересказать… — передразнила старуха. — Ишь, какой ушлый. Нынче все грамотные. Может, ты разговор подслушал? Дашь мне по лбу, тут я, дура старая, и окочурюсь. Нет, милок, или показывай документ, или иди, откель пришел.
— Я могу показать, — пришел на выручку Сорокин.
— А это еще кто такой? — сурово спросила Савельевна, не глядя на Сорокина.
— А это еще один полковник, — сказал Мещеряков. Савельевна окинула полковника Сорокина внимательным взглядом.
— Этот точно милицейский, — решительно заключила она. — Ступайте-ка вы, ребятки, восвояси.
— Да за что ж вы так милицию не любите? — с трудом сдерживая улыбку, спросил Сорокин.
— А за что мне вас, соколики, любить? То штраф, то взашей, то на лапу ему дай…
— Приторговываете, значит?
— А не твое это дело, милок. Будь здоров, не кашляй.
Старуха начала закрывать дверь.
— Подождите, Савельевна, — сказал Мещеряков. — Вот вам документ, читайте. И он просунул в щель свое служебное удостоверение…
— Главное разведывательное… Ишь ты! Это что же — как Штирлиц?
— Вроде того, — не сдержавшись, рассмеялся Мещеряков.
— А энтого зачем приволок? — сурово спросила старуха, указывая удостоверением на Сорокина.
— Мы с ним вместе расследуем это дело, — сказал Андрей. — Он из уголовного розыска и хорошо знает Иллариона.
— Это Забродова твоего, что ли? Которого нынче забрали?
— Его самого.
— Друг детства, — вставил Сорокин.
— Не похож чего-то, — сказала Савельевна, еще раз критически осмотрев полковника. — Тот помоложе будет. Ладно, заходите.
Выпив по три стакана чаю с вареньем и трижды выслушав во всех подробностях историю пленения Забродова, Мещеряков и Сорокин наконец вышли на улицу.
— Плохо, что пришлось удостоверение показать, — вздохнул Мещеряков. Растреплет по всей Москве.
— Брось, Джеймс Бонд, не растреплет. Бабка вроде не глупая. А начнет болтать, так кто ей поверит? А с этой тетрадочкой, — Сорокин похлопал ладонью по дневнику Быкова, — мы кой-кому хвост при жмем по всем правилам науки. И как это твой Забродов исхитрился ее в ящик затолкать? Я вот все думаю про это и никак ума не приложу. Ну вот скажи — как?
— От Забродова и не такого можно ожидать, — сказал Мещеряков и сразу помрачнел, вспомнив, что Илларион, скорее всего, действительно погиб.
В молчании они подошли к машине.
— Подожди, — сказал Андрей. — Надо ту машину проверить.
И он указал на припаркованную через дорогу «шестерку».
— Зачем это?
— Сдается мне, что это Забродова машина.
— Так у него же «лендровер».
— Я ему дал на время машину жены. От милиции прятаться.
— Гм… Я бы не рискнул.
— И я бы не рискнул, но ты Забродова не знаешь. Это такой мозгополоскатель… «Был», — хотел добавить он, но промолчал. Они перешли шоссе поверху, поскольку движение уже стало не таким интенсивным, как днем, и приблизились к белым «жигулям».
— Так и есть, — сказал Мещеряков, — моя машина.
Он бесцельно подергал запертую дверцу.
— Ну и что? — спросил Сорокин. — Это лишний раз доказывает, что он здесь был. Так это мы и без того знаем.
— Надо съездить за ключами и отогнать машину в гараж, пока на запчасти не разобрали, — вздохнул Мещеряков. — Когда же спать-то?
И он снова подергал ручку двери со стороны водителя. Рядом с ними вдруг затормозил старый, похожий на жука «фольксваген». В открытое окошко высунулась чья-то голова и грозно спросила:
— Эй, полковники, вы зачем чужую машину лапаете?!
Майор Жангалиев мягко, по-кошачьи выпрыгнул из машины на раскисшую глинистую почву, поросшую редкой щетинистой травой. Под ногами чавкнуло. «Не лето а сплошное дерьмо», — подумал он, привычно разглаживая густые усы согнутым указательным пальцем. Козлов и Свирцев, цепляясь автоматами, неторопливо вылезли наружу и присоединились к нему.
— Выводи, — скомандовал майор.
Свирцев понимающе ухмыльнулся, кивнул Козлову, и оба омоновца неторопливо зашагали к заднему борту, оскальзываясь в грязи. Водитель, высунув голову в окошко, тоскливо проныл: «Опять по пуду грязи в машину натащите. Сколько можно… И когда погода наладится?»
Жангалиев коротко глянул в его сторону, и голова водителя исчезла в машине.
В полукилометре шумело шоссе, обозначенное темной полоской деревьев ветрозащитной полосы. Шум долетал порывами, когда стихал дувший в сторону шоссе ветер. До самой дороги расстилался унылый глинистый пустырь, на котором даже сорная трава росла неохотно. Когда-то он был весь изрезан глубокими колеями тяжелых самосвалов, но дожди, снега и жара за несколько лет разгладили шрамы, оставив на их месте лишь легкие неровности, похожие на небольшие волны.
