Анатолий Безуглов - За строкой приговора…
Обычно наказание назначается в пределах, установленных соответствующей статьёй Уголовного кодекса, предусматривающей то или иное преступление. Но, учитывая исключительные обстоятельства дела и личность виновного, суд может назначить наказание ниже низшего предела. Может он осудить и условно.
Гуманность по отношению к обществу и гуманность по отношению к тому, кто противопоставил себя этому обществу…
Анна Ивановна достаёт из ящика письменного стола конверт, в нем фотография человека средних лет. На обороте снимка надпись: «Человеку с большой буквы. Анне Ивановне Степановой от бывшего рецидивиста В.Сысоева».
– Мой «крестник», – говорит Степанова. – Теперь начальник цеха. Техникум закончил, институт, отец семейства. А когда мы с ним впервые встретились… Впрочем, это было давно. Я тогда работала в Красногвардейском посёлке, он теперь включён в черту города…
Анна Ивановна молча рассматривает снимок. С плотного картона на нас пристально глядят слегка прищуренные глаза Владимира Сысоева. Кажется, он тоже вспоминает своё прошлое, которое сдано в архив вместе с делом Э 69, рассмотренным некогда Народным судом Красногвардейского района.
* * *
Это гражданское дело («Истец: С.С.Сысоев. Ответчик: В.Н.Сысоева. Иск о разделе имущества») с юридической точки зрения сложным не было. Но судьи долго не выходили из совещательной комнаты.
…Семена Семёновича Сысоева в посёлке знали многие. Знали как пьяницу.
Да, Сысоев любил выпить. И пьяный он становился страшен…
Произошло это месяц назад. Сысоев привёл в дом, где помимо него жили жена и дети, свою любовницу.
– Пить будем и гулять будем, а смерть придёт – умирать будем! Машка, открывай бутылку! – лихо выкрикивал Сысоев, притоптывая каблуками. – Чего? Открыть не можешь? Э-эх ты! Сейчас я штопор найду…
У двери Сысоев лицом к лицу столкнулся с Верой Николаевной.
– А-а, ты здесь. Дай штопор.
Смотря невидящими глазами в лицо мужа, Вера Николаевна глухо сказала:
– Со мной чего уж… Но хоть детей-то б постыдился. Взрослые дети-то…
Ответом ей была площадная брань.
За мать вступились Володя и Дина. И началось то, что часто происходило в доме Сысоевых…
– Кто вас кормит, а? – кричал Семён Семёнович. – Дармоеды! Да я вас в бараний рог согну!
Во время этой безобразной сцены у тяжело больной дочери Сысоева горлом пошла кровь.
– Папа, прекрати, видишь, Дине плохо, – умолял Володя, показывая отцу окровавленное полотенце. – Не надо, прошу тебя.
Но Сысоева уже ничто не могло остановить. На пол летела посуда. Падали опрокинутые стулья. Трещала мебель. Все это перекрывал пронзительный, надрывный голос отца:
– Вон! Вон из дома!
В эту ночь Дина скончалась. Хоронили её мать и брат. Отца на похоронах не было. А через неделю в суд поступило исковое заявление: Сысоев просил о разделе имущества…
* * *
Судьи вышли из совещательной комнаты только в восемь часов вечера. Зал судебного заседания был пуст. Но судьи торжественно стояли за столом, когда Анна Ивановна, держа перед самыми глазами мелко исписанные листы бумаги, читала громким голосом знакомые слова: «Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики…»
Решение было кратким. Зато более пространным был другой документ – частное определение суда.
«При рассмотрении дела, – гулко и торжественно раздавался в пустом зале голос судьи, – выявились такие обстоятельства, которые, по мнению суда, должны стать предметом обсуждения общественности. Пьяница и хулиган, человек без всяких моральных устоев, Сысоев на протяжении многих лет терроризировал свою семью. Он избивал жену и детей, устраивал дебоши, унижал человеческое достоинство членов семьи. Сысоев требовал от своего сына Владимира денег, толкая его на путь преступлений, приводил в дом женщин, организовывал попойки. Именно на Сысоеве лежит моральная ответственность за скоропостижную смерть дочери. Положительная характеристика с комбината, представленная Сысоевым в судебное заседание, свидетельствует лишь о том, что профсоюзная организация комбината не интересуется жизнью членов коллектива в быту, искусственно отрывая быт от производства. Работники комбината забыли простую истину, что в социалистическом обществе быт и работа неотделимы. У нас не должно быть людей с двойным дном, каким является Сысоев. Суд также не может пройти мимо крупного пробела в работе средней школы, учеником которой является Владимир Сысоев. Владимир неоднократно пропускал занятия, иногда приходил в класс с явными следами побоев. Однако ни дирекция школы, ни комсомольская организация не поинтересовались, чем это вызвано, не предприняли никаких попыток изменить это ненормальное, дикое для нашего времени положение, которое сложилось в семье Сысоева…»
Частное определение зачитано, но Анна Ивановна ещё держит перед собой листы бумаги. Потом она медленно складывает их и обращается к заседателям:
– На сегодня вы свободны, товарищи.
…На следующий день после суда Володя был выгнан отцом из дома и исчез из посёлка.
– Он давно собирался убежать, – говорила Сысоева Анне Ивановне. – Да я не верила. А теперь, знать, придётся век одной доживать.
– Ничего, отыщем. А то и сам вернётся, – утешала её Анна Ивановна.
Но Володя не вернулся. А сведения о нем поступили много позднее – сведения о привлечении его к уголовной ответственности и о первой судимости…
* * *
Вечерело. Володя шёл по безлюдным в этот час улицам посёлка. Последние события смяли его. Что делать?
Перед глазами мелькало застывшее от горя лицо матери, пьяный отец… В смерть Дины не верилось. Казалось, что вот сейчас появится её сухонькая фигурка, послышится глухой кашель… Да, больше дома делать нечего. Надо уходить… Но куда? К кому?
Он прошёл мимо нового здания клуба, от которого ещё пахло сосной и свежей краской. Возле клуба толпились люди. Слышался смех. Продавали билеты на последний сеанс.
Володя зябко передёрнул плечами. Холодно. Осень. Мать уже второй год собиралась подшить к пальто ватин. Но не было денег, отец все пропивал.
Может, зайти в клуб?
В фойе было тепло. По запотевшим стёклам медленно, словно нехотя, скатывались капли.
Володя рассеянно прошёлся вдоль вывешенных на стене картин местных художников-любителей. «Бурелом», «На делянке», «Охотники», «Стройка»…
– Володя, ты что, в кино собрался?
За его спиной стоял сосед по дому, мастер Нихренского лесопункта Нуриманов. Узкие, слегка раскосые глаза глядели мягко и доброжелательно.
– Да нет, так…
– Денег нет?
– Да нет, просто так, не хочется…
– Эх ты, такалка! Идём, проводишь меня на станцию. Дочка сегодня из Москвы приезжает. Помнишь Любу? Когда она уехала, тебе, по-моему, лет шесть было, немудрёно и забыть.
Они вышли из клуба и не торопясь направились к станции. До прихода поезда оставалось ещё минут сорок.
Знает ли Нуриманов, что произошло? Нет, он ведь два месяца отсутствовал, да и приехал, наверное, только что. Утром его не было.
Володе Николай Ахметович нравился. Между ними всегда существовало то взаимное чувство симпатии, которое иногда внезапно возникает даже между малознакомыми людьми. Большой, с грузными плечами, такими грузными, что, казалось, они тянут его к земле, Нуриманов был молчалив и спокоен. К Сысоевым он обычно не заходил. Но когда отец Володи напивался пьяным и начинал буянить, Вера Николаевна бежала к Нуриманову. Заставала она его редко: Нуриманов неделями жил у себя в комнатке на лесопункте. Но если он оказывался дома, то всегда приходил. Сжимал своими сильными пальцами плечи Сысоева и коротко бросал: «Выпил – спать. Ну!» И странно: Сысоев сразу же затихал и, вполголоса бормоча ругательства и угрозы, уходил к себе.
Жена Нуриманова умерла давно, во время родов, оставив ему дочь Любу. Так они и жили вдвоём в большой неуютной комнате. Потом Люба закончила десятилетку и уехала в Москву. Шли годы. Несколько раз она собиралась приехать на каникулы (в то время она ещё училась в институте), да так и не выбралась. А письма… Разве письма могли заменить дочь? Да и писала она редко. От случая к случаю. А чаще посылала телеграммы – к праздникам…
– Идёт, идёт! – закричали на перроне.
Народ, толкаясь узлами и чемоданами, ринулся на платформу. Замелькали освещённые квадраты окон вагонов.
– Люба, Любочка!
Нуриманов метнулся к вагону.
– Давай, давай чемоданы!
Николай Ахметович подхватил один чемодан, потом другой, сетку с продуктами. И вот он обнимает свою дочь.
– Ну, как доехала? Хорошо? Здорова? Заждался тебя…
Володя почувствовал, как что-то сжало его сердце. «А я? Зачем здесь я?»
Неожиданно для самого себя он быстро повернулся и побежал вдоль состава.
– До отхода поезда осталось две минуты. Просьба к отъезжающим – занять свои места, – сообщил станционный репродуктор.
