Нил Олсон - Икона
— Значит, ты ничего не будешь делать?
— Я этого не сказал.
Алекс нетерпеливо покачался с пяток на носки, оглядываясь на дом.
— Тогда что?
— Мэтью нужно держаться подальше от любого, кто может подумать, что ему известно местонахождение иконы. Возможно, в Греции для него безопасней, чем здесь. В любом случае я попросил кое-кого присмотреть за ним.
— Одного из тех друзей, которых у тебя нет?
— Он на пенсии, как и я, и с Мэтью ему будет нелегко. Но это уже что-то.
Алекс опять повернулся спиной к лесу, одной рукой держась за старую штакетину, сжимая и разжимая пальцы другой.
— Спасибо. Спасибо за то, что ты об этом позаботился.
— Он мой внук. Когда он вернется, я попробую повлиять на него, хотя это будет нелегко: он недоверчив и упрям.
— Как его мать, — согласился Алекс.
— Кроме того, сейчас он возбужден. Надеюсь, ситуация с кражей скоро разъяснится.
— И тебе безразлично, чем все это кончится? Все равно, связан ли с кражей Фотис, найдут ли икону?
— Украденные предметы искусства редко возвращаются владельцам. Меня волнует только безопасность Мэтью и признание его невиновности. У меня есть кое-какое дело с Фотисом, но не знаю, уладим ли мы его когда-нибудь.
— Я убью этого подонка, если еще раз его увижу.
— Ну что ж, многие пытались это сделать.
— Он как болезнь. Странно, что ты не убил его много лет назад.
Андреас с каким-то испугом посмотрел на сына, потом медленно кивнул.
— Я был его порождением. Он присматривал за мной еще долгое время после того, как в этом уже не было необходимости. Ты знаешь, когда у власти были полковники, он должен был меня арестовать. Это был приказ Пападопулиса. А вместо этого он выслал меня из страны.
— Очень мило с его стороны.
— Да. И он рисковал. При этом ничего не выгадывал для себя.
— Он обеспечивал себе твое расположение на черный день, на случай если он выйдет из игры, а ты будешь на плаву.
— Возможно. Наверное, так он и рассуждал.
— Ты думаешь, он за тебя беспокоился?
— И это возможно. Вопреки себе и сам не зная почему. В любом случае он не простой человек. Он всех нас заставляет отгадывать свои загадки.
— Это помогает ему держать руку на пульсе. — Алекс откашлялся — наверное, набирался смелости задать вопрос: — А почему ты только сейчас говоришь мне все это? Все эти ужасные вещи? Это ведь не имеет отношения к иконе.
— Не знаю. Может быть, просто чтобы рассказать о них кому-то.
— А раньше ты никогда об этом не говорил?
— Рассказывал кое-что твоей матери. Совсем немного. Почему я должен обременять кого-то?
— Чтобы облегчить собственную ношу.
— Слова не облегчают душу.
— Откуда ты знаешь?
— Что бы ни говорили сегодня моралисты и те, кто имеет смелость судить, эти вещи не могут быть поняты вне времени и обстоятельств, при которых они происходили. Многое из того, что было сделано, даже плохого, было необходимо сделать. Никто, кроме тех, кто сам через это прошел, не может этого понять, но у каждого были свои проблемы, а теперь нас осталось слишком мало.
— Если я чего-то не понимаю, это не моя вина. Это ты послал меня сюда.
— Я не думал, что ты останешься, что женишься на Ирини, я думал, ты вернешься в Грецию. Но это и хорошо, что ты не вернулся. Очень хорошо.
— Наверное, я бы стал коммунистом наперекор тебе. Что ты смеешься?
— Над самой возможностью того, что ты стал бы политиком.
— Судя по твоей иронии, я не много потерял?
— Нет, ты проявил мудрость. Политика — это игра дураков.
— Хорошо, что ты приехал, — негромко сказал Алекс. — Хорошо, что мы поговорили.
Андреас втянул в себя влажный воздух, потом медленно выдохнул. Услышать такое от сына — это лучшее, на что он мог надеяться, и он хотел быть благодарным за это, за эти моменты. Глянув вбок, он увидел, что Алекс уже не опирается об ограду, а стоит сам, лишь слегка придерживаясь за нее рукой.
— Ты неплохо выглядишь, Алекс, — сказал он, проигнорировав древнее суеверие. — Ты выглядишь сильным.
Алекс смотрел на лес. Он казался растерянным.
— Да. И я чувствую в себе силы.
Сотир Пластирис жил в одном из многочисленных многоквартирных блочных домов, которые так изуродовали облик Салоников. Как и большинство жителей этих домов, он заставил террасу растениями и яркими цветами, и это общее многоцветье хоть как-то оживляло неприглядное серое здание. Внутреннее убранство квартиры было выдержано в традиционном респектабельном буржуазном стиле: белые стены, темное дерево, на стене в гостиной — чеканный портрет Александра, в стеклянном шкафу — статуэтка в цветастом национальном костюме. К чести владельца, в углу не было традиционной дешевой иконы с горящей свечой перед ней. Это означало только одно: Сотир жил один, без жены, и некому было заботиться о таких пустяках. Мэтью чувствовал себя здесь свободно: квартира мало чем отличалась от квартиры его деда в Афинах.
— Yiasou, — сказал Сотир, поднося Мэтью бокал с коньяком.
Сам он, взяв свою рюмку, уселся в широкое кресло напротив. Выражение его круглого лица было безмятежным, казалось, он ни о чем не думал, но его собеседник подозревал обратное.
— Самолетом было бы трудно, — через какое-то время заговорил он на правильном английском, хотя и с сильным акцентом. Почему-то все друзья деда хотели говорить с Мэтью по-английски. Наверное, вопрос профессиональной гордости, решил Мэтью. — В аэропортах сейчас очень тщательный контроль. Кораблем — гораздо легче. Много частных судов, больше места. Небольшой предмет можно спрятать в огромном контейнере. Таможня в портах не справляется с потоком пассажиров, да и коррумпирована к тому же. И вообще, их больше волнует, что вывозят, а не что ввозят.
— Какой порт? Пирей? Или здешний?
— Вероятнее всего, Пирей. Он больше загружен.
— Вряд ли ее уже привезли.
— Думаю, привезут через несколько дней. От Нью-Йорка больше недели пути, в зависимости от остановок.
Мэтью, сделав глоток коньяка, кивнул:
— Конечно, смогут и самолетом. Воспользуются каким-нибудь закрытым аэродромом.
— Да. А может, поездом из Парижа. — Пластирис улыбнулся, показав желтые зубы. — А может, ее вообще не привезут. Мы говорим только о том, что наиболее вероятно. Было бы неразумно обсуждать все возможности.
Вместо того чтобы избавиться от опекуна, приставленного к нему дедом, — в любом случае это было бы невозможно, — Мэтью решил использовать его, и надо признаться, ему нравился Пластирис — своим легким стилем, стилем старого мира. Ему все время приходилось напоминать себе, что этот человек — один из тех людей, бывший борец за свободу, шпион, убийца. Кто знает, кем он еще был?
— Главное, — продолжал Сотир, — вести наблюдение за Драгумисом, не выпускать его из виду, следить за тем, что он делает, кто к нему приходит и кто уходит. Это трудно, учитывая, что дом стоит на горе и окружен деревьями.
— Как ему удалось его купить? Ведь его выслали?
— Ему помог твой дед. Он хотел оказать ему небольшую услугу. Он добился для него разрешения приезжать в страну раз в год, на пасхальную неделю. Он наверняка не ожидал, что Фотису позволят выстроить для себя крепость или заняться своей прежней деятельностью.
— А почему ему разрешили?
— Так всегда бывает. Ему не доверяли, пока Андреас не уговорил их на эту уступку с посещением страны. А когда ее сделали, его перевели в разряд неопасных и забыли о нем. У бюрократии существует только два цвета: белый и черный. Если ему разрешен въезд в страну, значит, он уже не опасен. Кроме того, он стар. Сейчас же там одна молодежь. Они уже не помнят полковников. Они ничего не помнят.
— А у вас есть возможность установить наблюдение за домом? Потому что у меня ее точно нет.
— Драгумис не моя забота.
— Нет, конечно. Очевидно, ваша забота я. — Он выждал, но Пластирис ничем себя не выдал. — А моя забота — Фотис, так что здесь все связано.
— Мэтью, извини, я на пенсии. Мои племянники иногда оказывают мне услуги, но я не хочу, чтобы они приближались к твоему крестному. Он слишком непредсказуем.
— Тогда, получается, я в одиночестве.
— Ты еще увидишься с ним?
— Да, мы должны встретиться завтра вечером. На пасхальной службе в церкви Святого Деметриоса.
— Он достаточно хорошо себя для этого чувствует?
— Если он сочтет, что хорошо, его ничто не остановит.
— Конечно. И ты попытаешься побольше разузнать о его планах.
Мэтью обеими руками потер виски.
— «Попытаешься» как раз верное слово. Вчера я довольно сильно на него насел. Выудил кое-какие воспоминания о войне, но ничего относительно его нынешних планов.
— Маловероятно, что он сообщит тебе хоть что-нибудь.
— Мне просто придется больше быть с ним рядом, ждать, пока он сделает ошибку.
