(Берхард Борге) Андрэ Бьерке - В убежище (тематическая антология)
— Стоп! — прервал его Карстен. — Рукопись и чернильница вместе с гусиными перьями!
— Да, извини. Над рукописью он по всей вероятности, продолжал работать.
— Совершенно верно! Но я еще раз обращаю твое внимание: почему он так странно работал — пергамент и гусиные перья?!
— Да потому, что ему так нравилось! Ему нравилось погружаться в старину. Почему Бальзак ставил ноги в таз с водой?
— Ах, какие тонкости! — Карстен расхохотался. — Ну, конечно! Но ты не допускаешь естественной мысли о том, что он просто привык именно к такому способу письма — в свои молодые годы?
— Нет, разумеется, не допускаю. Остается лошадь… Танкред слегка замялся. Он явно еще не нашел ответа. Про страхи какой-то там лошади он, видимо, прежде не думал. Неожиданно на помощь ему пришла Эбба:
— Позволь, я объясню! — с прежней энергией вмешалась она. — Тут уже чистая психология, и объяснение очень простое. Мы знаем, что хозяином лошади прежде был Эйвинд Дорум, который был очень жесток с животными. Он вечно ходит в плаще. Плащ шуршит и сильно воняет резиной. Достаточно чуточку знать о психологии животных, чтобы понять: эта лошадь должна бояться каждого человека, облаченного в прорезиненную одежду! Этот запах и звуки в ее сознании накрепко связаны с болью и мучениями. Это всего-навсего условный рефлекс.
— Браво! — воскликнул Танкред.
— Но постойте! — возразил я. — Ведь Пале не был одет ни в матросскую робу, ни в плащ!
— Ты имеешь в виду, когда он стоял у конюшни? — сказал Танкред. — Но ведь он пришел вместе с Дорумом. Лошадь испугалась именно Дорума! И потом боялась, что он снова появится — вот и все. Но появился ты, и она успокоилась. Вот видишь, Карстен! Ты вынужден признать: все события имеют самое естественное объяснение.
— Ты ничем не опроверг мою версию, — заявил Йерн. — В то время, как твоя версия по-прежнему не складывается. Значит, на сегодняшний день — и до тех пор, пока твоя версия не подтвердится, — я остаюсь при своем мнении.
— А мы при своем, — ответила Эбба, закуривая, — Ясно, как Божий день, версия Танкреда подтвердится по всем пунктам, как только полиция схватит этих Пале и Рейна. И давайте, наконец, поговорим о чем-нибудь более приятном.
— Давайте! — со вздохом облегчения проговорила Моника. Потом она вдруг лукаво усмехнулась и, глядя мне прямо в глаза, сказала:
— Что вы думаете подарить нам с Паулем на свадьбу?
* * *В определенном смысле победу одержал Карстен Йерн. Ни Пале, ни Рейна так и не нашли. Никто больше не видел судна, на котором они исчезли. Их подробнейшие описания были разосланы в полицию многих европейских и заокеанских стран, но ни в одной картотеке не нашлось подходящих субъектов. Танкред пытался вести розыск по собственным частным каналам, но до сих пор безуспешно. Дело оставалось открытым, однако, мало-помалу о нем начали забывать. Мы с Моникой имеем удовольствие наблюдать за продолжением словесных баталий между нашими друзьями — каждый упорно отстаивает свою версию.
Я прежде подумывал о том, что было бы забавно написать детективный роман со множеством запутанных линий, которые бы сплетались в кошмарный клубок, включая совершенно необъяснимые вещи. Так, чтобы читатель начинал себя спрашивать: ну, и как же наш автор сможет это распутать? Заканчиваться книга должна следующей фразой: «Эта история так и осталась нераскрытой».
Разумеется, после публикации такой книги надо было бы спрятаться на годик от толпы разъяренных читателей, но все равно, это было бы интересно.
Я полагаю, мой рассказ о событиях, происшедших в старинном доме под прозванием «пиратское гнездо» шесть лет тому назад, и стал такой книгой.
Ширли Джексон
В УБЕЖИЩЕ
Посвящается Паскалю Ковичи
1
Меня зовут Мари Кларисса Блеквуд. Мне восемнадцать лет, и живу я с сестрой Констанцией. Будь я чуть неудачливей, вполне могла бы родиться оборотнем — у меня, как у них, средний и безымянный пальцы на руках одинаковой длины, — ну да ладно, какая уж есть. Я не люблю умываться, а еще собак и шума. Люблю сестру Констанцию, а еще Ричарда Плантагенета и гриб Amanita phalloides — бледную поганку… Других родственников у меня нет — все умерли.
Срок сдачи библиотечных книг, которые стоят на полке в кухне, вышел еще пять месяцев назад; знай я наперед, что книги эти не придется возвращать, что оставаться им у нас на веки вечные, — выбирала бы придирчивей. Вещи, раз попавшие к нам в дом, переставляются редко: Блеквуды никогда не любили перемен. Мы пользуемся, конечно, недолговечными предметами — книгами, цветами, ложками, — но зиждется хозяйство лишь на прочных, вечных вещах. Если что возьмем — непременно положим на место. Мы убираем под столами и стульями, под кроватями и картинами, под коврами и лампами, но не сдвигаем их ни на миллиметр; черепаховый туалетный прибор у мамы на подзеркальнике незыблем. В нашем доме испокон века жили Блеквуды и всегда поддерживали строжайший порядок; стоило очередному отпрыску привести жену в дом, ее вещам отводилось определенное место; дом наш покоился на многих и многих слоях блеквудской собственности, благодаря этому он выдержал натиск внешнего мира.
Книги из библиотеки я принесла в пятницу, в конце апреля. Пятницы и вторники были ужасными днями: я ходила в поселок — в библиотеку и за продуктами. Констанция не ходила дальше сада, а дядя Джулиан не мог.
Поэтому в поселок дважды в неделю я выбиралась не из гордости, даже не из упрямства, а просто оттого, что хотелось читать и есть. Но, возможно, именно из гордости я заглядывала в кафе к Стелле — выпивала чашку кофе и лишь потом шла домой; я убедила себя, что зайти к Стелле дело чести; как ни хотелось мне домой, я неизменно шла туда; да и заметь Стелла, что я иду мимо, она бы решила, что я боюсь, а такого позора мне не вынести.
— Доброе утро, Мари Кларисса, — говорила Стелла, протирая стойку влажной тряпкой. — Как поживаешь?
— Спасибо, очень хорошо.
— А как поживает Констанция Блеквуд?
— Очень хорошо, спасибо.
— А как сам?
— Лучше не бывает. Будьте любезны, черный кофе.
Если кто-нибудь входил и усаживался за стойку, я оставляла кофе недопитым и, нарочито не торопясь, уходила, кивнув Стелле на прощанье. «Будь здорова», — привычно говорила она мне вслед.
Книги в библиотеке я выбирала с толком. Разумеется, и в нашем доме есть книги, две стенки в папином кабинете доверху заставлены книгами, но мне нравятся сказки и книги по истории, а Констанция любит книги про еду. Дядя Джулиан книг в руки не брал, но любил по вечерам, оторвавшись от своих бумажек, смотреть, как читает Констанция.
— Что ты читаешь, дорогая? Как это мило: дама с книгой.
— Я читаю «Кулинарное искусство», дядя Джулиан.
— Восхитительно.
Он довольно кивал и умолкал, но ненадолго, и вчитаться по-настоящему нам было трудно; а книги, что стоят сейчас на полке в кухне, ни Констанции, ни мне открыть так и не довелось. Из библиотеки я вышла погожим апрельским утром, сияло солнце, неверные и чудесные посулы весны ощущались повсюду, они проступали сквозь поселковую копоть и грязь. Помню, как я остановилась на ступеньках библиотеки с книгами в руках, как глядела на нежную зелень веток на фоне неба и мечтала пройти домой по небу, а не через поселок — об этом я мечтала всегда. Я могла перейти улицу прямо у библиотеки и дойти до продуктовой лавки по другой стороне, но пришлось бы миновать универмаг и мужчин, что сидят перед входом.
В этом поселке мужчины никогда не стареют и вечно сплетничают, зато женщины быстро старятся от пепельной, злой усталости и всегда молча ждут, когда же мужчины сподобятся встать и пойти домой. Еще я могла перейти улицу возле продуктовой лавки, так даже лучше, хотя путь лежал мимо почты и дома Рочестеров; там во дворе валяются груды ржавых железок, сломанные машины, пустые газовые баллоны, старые матрацы, водопроводные краны, умывальники — все, что Харлеры сносят в дом и, по-видимому, искренне любят.
Дом Рочестеров самый красивый в поселке, здесь когда-то была библиотека, обитая ореховым деревом, на втором этаже — зал для танцев, а вдоль веранды — заросли роз; здесь родилась наша мама, и по закону дом должен был бы достаться Констанции. Я, как всегда, предпочла идти мимо почты и дома Рочестеров, хотя мне неприятен дом, где родилась мама. Но здесь безопасней: эта сторона по утрам в тени и оттого безлюдна; да и мимо универмага проходишь только раз, на обратном пути, — на два раза меня б не хватило.
За поселком — на Холмистой улице, на Речной и у Старой горы — выстроили красивые новые дома Кларки, Каррингтоны и им подобные. Чтобы попасть к себе, им тоже приходится ехать через поселок — ведь Главная улица, это, по сути, шоссе, которое пересекает наш штат; но отпрыски Кларков и Каррингтонов учатся в частных школах, еду на их кухни доставляют из больших городов, письма и газеты с поселковой почты им развозят на машине, сами же обитатели Старой горы отправляют письма в городе и стригутся у городских парикмахеров.
![Андре Бьёрке - Паршивая овца [Мертвецы выходят на берег.Министр и смерть. Паршивая овца]](/uploads/posts/books/13678/13678.jpg)