Ксавье-Мари Бонно - Первый человек
— Были! — ответил врач, который вдруг заговорил громче. — Люди думают, что такие больные, как Отран, ни с кем не разговаривают и не общаются. Так вот, это вовсе не так. Когда у него не было приступов болезни, это был очень общительный молодой человек. Даже любезный, по словам санитаров.
— Вы говорили со мной о его друзьях.
— Да, только что. По-моему, вам повезло. Один из них, Бернар Монен, сейчас находится здесь. Он ждет нас с нетерпением. Должно быть, выкурил уже полпачки сигарет. Идемте!
Они пошли по территории больницы к корпусу «Орион» — точно такому же зданию, как то, которое они покинули. Дюбрей шагал медленно.
— Бернар знает, что сделал Тома? — спросил его де Пальма.
— Трудно сказать! Может быть, узнал, но не желает в это верить. Бернар в молодости был далеко не ангелом.
— Расскажите мне о нем.
— Есть вещи, про которые я не могу говорить. Скажу лишь, что он находится в лечебнице с восемнадцати лет и провел десять лет в одиночной палате.
— Сколько ему лет?
— Шестьдесят пять.
Дюбрей, перешагивая через две ступеньки, поднялся на крыльцо корпуса «Орион» и взялся за ручку большой застекленной двери, но прежде, чем открыть ее, сказал де Пальме:
— Всего один совет: не задавайте слишком прямые вопросы и не спрашивайте слишком настойчиво. Дайте ему простор и покой.
— Надеюсь, я справлюсь с этой задачей, — пообещал де Пальма.
Бернар сидел возле окна и курил сигарету. Указательный и средний пальцы его левой руки были испачканы никотином, ногти порыжели от дыма. Аккуратно подстриженные усы стали желтыми от табака, волосы зачесаны назад. Одет он был в элегантную бежевую куртку и темные брюки.
— Добрый день, Бернар, — поздоровался Дюбрей. — Представляю вам месье де Пальму, который приехал из Марселя, чтобы немного лучше узнать Тома Отрана.
Бернар выпрямился и встал со своего стула. Он был довольно высокого роста, массивный и начинал полнеть.
— Здравствуйте, господа. Я вас ожидал, — громко и звучно произнес он.
Врач повернулся к де Пальме и пояснил:
— Бернар — знаменитый поэт. Вы написали за последнее время что-нибудь новое, Бернар?
— Да, месье псишиатр!
Де Пальма отметил в памяти его странную шепелявую манеру произносить это слово и то, что Бернар сознательно не назвал медика доктором. Бернар отошел немного в сторону, повернулся лицом к бледно-розовой стене и прочел немного в нос:
Меня тревожит, что я похолодел.
Как тяжело подпирать собой эту крышу!
Хмурое небо в слезах, и я слышу
Его плач над молящейся женщиной. Знает ли она,
Что я был влюблен в ее черные волосы, когда
Они кружили по моему лицу и глазам,
Как танцует не имеющий возраста шаман…
— Великолепно! Это очень красиво! — воскликнул Дюбрей. — Но мне кажется, что это старое стихотворение. По-моему, я его уже читал.
— Постойте! — пронзительно закричал Бернар. — Я еще не закончил!
Он закрыл глаза, жестом велел всем молчать и стал читать дальше:
На прямой аллее, что идет по нездешним мирам,
Капли дождя вырастают то здесь, то там
И стирают ее ласковое лицо.
Оттает ли когда-нибудь сердце мое?
Нет, я лишь мертвая ледяная плоть.
Мои ноздри покрылись инеем, в них клевер растет.
Мои глаза глядят лишь на свои веки сквозь тьму.
Если ли бы я знал молитву, хотя бы одну!
Бернар повернулся к своим гостям. Его лицо сияло.
— Я написал это тридцать лет назад. Тома тогда был рядом со мной. Я это помню так, словно это было вчера.
— А когда это было? — поинтересовался Дюбрей.
— Когда я был всего лишь навозом. — Бернар забавно поморщился, отчего его усы встопорщились. — В семидесятых годах! Зимой. А может быть, и летом: когда тебя лечат химией, забываешь, какого цвета времена года. — Он хлопнул себя ладонью по виску. — Вот, месье, где оно находится, сумасшествие.
И снова начал читать стихи:
Неутомимо, как муравей, буду я строить снова
Тот мир, который ты разбила железным словом.
Я дам тебе больше, чем свои перья и душу в крови,
Больше, чем мои усталые глаза и чем этот липкий мир.
Я покажу тебе красоту, недоступную для твоих глаз.
Я согрею тебя теплом любви в вечерний час.
Бернар вернулся на свое место, как школьник, хорошо ответивший на уроке. Доктор Дюбрей отошел в сторону и стоял, опираясь на маленький столик, который служил письменным столом.
— Какое было любимое стихотворение Тома? — спросил он.
Вместо ответа, Бернар вынул из уже полупустой пачки сигарету, порылся в карманах и сказал:
— У меня спички кончились.
Де Пальма протянул ему свою зажигалку. Бернар схватил ее быстрым движением, словно боялся, что ее отнимут раньше, чем он успеет ею воспользоваться.
— Большое спасибо, месье! — поблагодарил он и затянулся сигаретой.
Этот первый глоток был таким долгим, что его худые щеки втянулись внутрь. Потом он выпустил дым из носа и ответил:
— Любимое стихотворение Тома я вам не прочту. Оно — наша с ним тайна. Тома просил меня никому его не повторять, и я дал слово. А свое слово я никогда не нарушаю.
Бернар смотрел перед собой, но иногда бросал взгляды в сторону де Пальмы.
— Когда вы видели Тома в последний раз? — спросил Дюбрей.
— Совсем недавно!
Де Пальма хотел заговорить, но врач остановил его движением руки и монотонно произнес:
— Мне кажется, он попался мне навстречу в аллеях Виль-Эврара. Я ошибаюсь?
— Нет! — воскликнул Бернар. — Он приходил сюда и сказал мне, что видит меня в последний раз. Я заплакал, а он утешил меня.
— Что он сказал вам в утешение?
— Что он скоро будет свободным человеком и будет меня ждать в раю сумасшедших.
После этих слов надолго наступила тишина. Где-то в аллеях парка раздавался крик, голос был мужской. Де Пальма вдруг вспомнил себя самого — такого, каким он после смерти брата пришел к психиатру из больницы Консепсьон в Марселе.
— Я уже не помню, в какой день Тома приходил сюда, — продолжал доктор.
— В прошлую среду.
Де Пальма и Дюбрей изумленно переглянулись.
— Он приехал маршрутом 113 в четырнадцать часов и сразу прошел прямо в мою комнату. Он ушел в шестнадцать часов — ни минутой раньше, ни минутой позже.
— Вы знаете, где он теперь живет? — спросил де Пальма.
— Не знаю. Он мне этого не сказал: он не так глуп.
— Почему вы это говорите?
— Потому что вы полицейский. Значит, он сделал что-то нехорошее.
Де Пальма отступил. Дюбрей, несомненно, представил его как человека, близкого Отрану. Теперь все испорчено! Бернар начал все быстрее раскачиваться вперед и назад. Доктор сделал де Пальме знак уходить и сказал Бернару:
— Мы вас покидаем. Отдыхайте. Спасибо вам за помощь.
Бернар продолжал раскачиваться, глядя перед собой невидящим взглядом. При каждом движении он слабо стонал и втягивал ноздрями воздух. Потом он вдруг остановился и взял новую сигарету из пачки, лежавшей на подоконнике. Зажигалка лежала у него в правом кармане брюк.
Начался дождь. Де Пальма и доктор Дюбрей шли по крытым переходам в сторону центральной аллеи. Навстречу им медсестра провела девушку с безжизненным взглядом. Пижамные штаны пациентки волочились по земле.
— Вы верите в это посещение? — спросил Барон.
— Нет никаких причин не верить Бернару. Я должен признать, что его сообщение меня ошеломило. Отран приходил сюда!
— И никто этого не заметил!
— Разумеется, никто! Вход сюда свободный для всех. Его никто не мог узнать, кроме меня, а в прошлую среду меня здесь не было.
— В любом случае вы проявили поразительную интуицию, когда сумели разговорить Бернара.
— Иногда это помогает. Бернар не дурак, как вы уже могли заметить. Это очень чувствительный и умный человек. Он рассказал нам то, что знал. В определенном смысле он согласился сотрудничать с нами потому, что знает, на что способен Тома.
Из-за угла корпуса «Орион» внезапно вышел Бернар: должно быть, он вышел через другой вход и обогнул здание. У него было что-то в руках.
— Предоставьте это мне! — велел сыщику врач.
Он медленно подошел к больному, не сводя с него взгляда. Де Пальма шел на два метра сзади.
— Что-то не так, Бернар? — спросил Дюбрей.
Его голос внезапно стал властным.
Бернар забавно покачивался.
— Я не поздоровался как надо с этим господином, — сказал он и крепко пожал руку Барону. Глаза у него были красные. — Ваша машина стоит там, — произнес он со слезами в голосе. — Я жду вашего отъезда.
Де Пальма вернулся к своей машине — взятой напрокат «клио» — и отъехал. Больничный товарищ Тома Отрана провожал автомобиль взглядом. На правом сиденье полицейский обнаружил сверток, на котором было написано крупными буквами, с интервалами между ними: «ТОМА ОТРАН».
