Елена Арсеньева - Если красть, то миллион
В чувстве собственности и чувстве любви (а что такое любовь, как не достигший своего апогея инстинкт собственника, жажда безраздельного обладания женщиной?) европейца преобладают тщеславие и кичливость. Ему непременно надо, чтобы достоинства его возлюбленной были оценены посторонними людьми. Он выставляет ее напоказ, а потом удивляется, что красотка, привыкнув к поклонению, начинает крутить юбкой направо и налево. Человек Востока – вот истинный собственник. Ему вполне довольно той гармонии, которая воцаряется в его собственной душе при взгляде на обожаемую женщину. И восторг посторонних способен только оскорбить его, потому что разрушает эту чудную гармонию.
Джейсон вспомнил свою небольшую картинную галерею. В ней были истинные сокровища, доставшиеся от отца и деда. Ни тот, ни другой не жалели денег на картины русских художников. Разумеется, места футуристам или какому-нибудь там поп-арту здесь не было и быть не могло. Отец Джейсона высокомерно изрекал, что футуризм выдумали бездари, не умевшие держать кисть в руке. Они продали душу дьяволу, и дьявол дал им силу искусить малых сих. Что касается абстракционизма, старший Полякофф считал его отвратительным созданием тех, чья религия запрещает изображать человека.
"Ну мы-то, слава богу, православные христиане, – твердил он. – За каким же лешим нам разбивать лоб перед бессмысленным нагромождением красок и форм?
Нам подавай не самовыражение идиота, ценное лишь для него самого и его соседей по палате номер шесть, а безусловную кра-со-ту! Как бы я ни кобенился, изображая из себя прогрессивного знатока и ценителя нового искусства, не могу не набить оскомину перед черной мазней или летающими уродами. А погляжу на Сомова, или Серебрякову, или Бакста – не говорю уже о Сурикове или Васнецовых!
– и затрепещет сердце, и поклонишься невольно гармонии и красоте, и пожалеешь только об одном: что это принадлежит всему человечеству, а не тебе одному!"
Наверное, именно тогда и появилась у Джейсона мысль об еще одной галерее. Галерее-гареме! Галерее – тайной любовнице, посещать которую не сможет никто, кроме ее господина и повелителя.
Каким-то неведомым образом память о Соне сопрягалась с этой новой страстью, какой он подчинил свою жизнь. Ведь сама мысль о женитьбе на русской, родившейся в новой, опасной стране России, – да и сама эта заочная любовь исполнены риска. Решившись сделать предложение Соне, Джейсон как бы поставил на кон всю свою прежнюю жизнь. И точно так же он непрестанно рисковал, непрестанно ставил на кон судьбу, отправляясь в Амстердам или Париж, Киев или Санкт-Петербург за новым сокровищем для своей тайной коллекции. И все-таки было еще что-то, роднившее любовь к Соне с этой новой, возможно, порочной страстью тайного коллекционера. Это «что-то» гнездилось на самой обочине его сознания, кололо память тоненькой иглой невозможности…
За минувшее время Джейсон стал обладателем нескольких истинных сокровищ, бесследно покинувших по его воле музейные залы самых разных стран. И вот, приблизительно год назад, ему попался на глаза новый роскошный альбом «Живопись начала XX века в музеях России». Он содрогнулся, наткнувшись на репродукцию с картины Зинаиды Серебряковой «Прощание славянки».
Ну конечно! Об этом удивительном сходстве он подумал сразу, лишь только увидел Сонину фотографию!
Решение принял мгновенно. «Прощание славянки» должно пополнить его собрание. Нет, не так! «Прощание славянки» должно стать жемчужиной коллекции, султаншей его гарема! Ради этого он не пожалеет ничего, рискнет всем своим состоянием.
Но где, в каком конце огромной России, находится это сокровище?
Джейсон заглянул в указатель картинных галерей на последних страницах альбома – и не поверил своим глазам.
Художественный музей Северолуцка!
Именно в этом городке жила и умерла Соня…
– Булка! Сюда! – давя на горло Андрея, заорал сзади Семен, и Лада Мансуровна сунулась в карманы струмилинского халата, вышвырнула оттуда записную книжку, носовой платок и расческу, а потом проверила карманы брюк.
В следующую минуту Семен перелетел через нагнувшегося Струмилина и упал на пол, заодно сбив с ног владелицу «Ла ви он роз».
– Булка! – взвыла и Лада Мансуровна, вскакивая, как резиновый мячик. – Булка, ко мне!.. – Однако действующих лиц в комнате не прибавилось.
«Ждите ответа! Ай да Валюшка, ай да молодец, – подумал Струмилин, исподтишка наблюдая за Семеном, все еще лежащим на полу, нелепо шевелящим руками и ногами. – Иисусе! Уж не перешиб ли я невзначай парню позвоночник? Вот это и называется превышение необходимой обороны. Нет, слава богу, пациент скорее жив!»
– Коль я говорю, что негативов у меня нет, значит, так оно и есть, и совсем незачем хватать меня за горло и всякие другие места, – укоризненно сказал Струмилин, на всякий случай отступая к стене, чтобы обезопасить спину, и выстраивая впереди баррикаду в виде спинки стула. – Бояться меня вам совершенно незачем, как, впрочем, и Лиды. Вообще с чего вы взяли, что в этом деле каким-то боком замешаны именно мы? Что, больше никто не догадался заглянуть в этот ваш «черный зал» с фотоаппаратиком? Насколько я понимаю, там был настоящий проходной двор. Или мужиков туда пускали строго по списку?
– Заткни свою пасть! – заорал Семен, держась за поясницу. – Тебе все равно никто и никогда…
– Тихо! – скомандовала Лада Мансуровна, резко взмахнув рукой. – Значит, мужики сюда ходили? Значит, по списку? – Ее небольшие и очень темные глаза так и бегали по лицу Струмилина, оставляя впечатление снующих по нему липких мушиных лапок. – Хорошо! Пошли. Тебе полезно кое-что увидеть. Да не бойся, сейчас тебя никто не тронет. Нет надобности, – пояснила она, уловив выражение явного недоумения в глазах неприятеля. – Придержи лапы, Семен. Этот лох ничего не знает.
– Кстати, а вам известно, что такое на самом-то деле лох? – заносчиво спросил Струмилин, несколько обиженный тем, что Лада Мансуровна так мгновенно раскусила: он и в самом деле не знает ничего, и даже меньше, чем ничего. – Лох, на профессиональном языке рыбаков, – это выметавший икру лосось. А поскольку икру мечут, как вы понимаете, только самки, значит, это слово имеет большое отношение к роду женскому, чем к мужскому. И называть лохом мужчину некорректно.
– Грамотный, да? – У Семена вдруг стали белые глаза. Так он не злился, даже когда Струмилин качественно шваркнул его об пол. – Книжки читаешь, да?
– Есть такое дело, – покладисто кивнул Андрей. – Ну, так мне вроде что-то хотели показать?
– Покажем, покажем. – Лада Мансуровна, выходя, поманила его за собой. – Тебе будет очень интересно.
Сделали несколько шагов по коридору, потом спустились в подвал. Запах краски здесь стоял просто ужасающий. Мимо, чихая, прошагал тщедушный паренек, толкая перед собой каталку с манекенами в вечернем прикиде. Дамы с пустыми глазами гордо демонстрировали умопомрачительные платья, джентльменам также повезло приодеться.
Струмилин невольно фыркнул, вспомнив, как в «Мастере и Маргарите» везут в клинику знаменитого психиатра, профессора Стравинского, коллектив какого-то учреждения, на который Фагот, он же Коровьев, напустил неистребимую страсть к пению. Помнится, страдальцы стояли в грузовике, держась за плечи друг друга, выводя мелодию: «Славное море, священный Байкал!» – и прохожие думали, что это экскурсия едет за город.
Правда, здешние дамы и господа не пели.
Лада Мансуровна открыла дверь в небольшой зальчик и заговорила преувеличенно-громко, словно хотела, чтобы ее услышал не только Струмилин, но и маляры-штукатуры-работяги, споро орудующие мастерками и прочим инструментом во всех углах зальчика:
– Теперь у нас здесь будут проводиться презентации модной одежды. Мы пришли к выводу, что эстрадный зал нерентабелен, да и наши клиентки ищут у нас не столько шума, сколько тишины, поэтому решили устроить еще одну комнату отдыха. Дамы могут расположиться вот здесь, в креслах, а на сцене перед ними пройдут лучшие модели города. Установим здесь также манекены, подобные тем, какие вы только что видели. Надеюсь, у санэпидстанции не окажется претензий?
Парочка работяг без особого интереса оглянулась на парня в белом халате и снова вернулась к своему занятию.
Лада Мансуровна прикрыла дверь и с торжеством воззрилась на Струмилина:
– Понял? Все, больше никто и никогда… Лопнул шарик, ясно тебе? Шарик лопнул! А на «Ведомости» подадим в суд. При поддержке Порываева, жену которого грязно оклеветали. Обыкновенный фотомонтаж! Причем эта неврастеничка Оксана станет свидетельницей обвинения. Так что даже если ты все же имеешь отношение к фоткам, тебе никто не поверит. Можешь идти на хер со своими обвинениями!
Струмилин пожал плечами.
– Простота человеческая не имеет границ, – приветливо сказал он Ладе Мансуровне. – Вы уверены, что оскорбили меня? Между тем слово «хер» в данном конкретном случае не имеет ничего общего с непристойностью. «Хер» – старинное название буквы X. Перечеркнуть какой-то текст двумя чертами крест-на-крест – нарисовать на нем букву X. Хер, стало быть. Отсюда и слово «похерить». И, как последующая модификация, – послать на хер. «На хер тебя!» – просто-напросто: исчезни, сгинь, как перечеркнутый текст. Все чинно и благородно. Это уже потом развращенное человеческое воображение превратило невинную букву Х в синоним неприличного слова из трех букв. Так что… каждый понимает вещи согласно своей испорченности.
