Владимир Кашин - Тени над Латорицей (Справедливость - мое ремесло - 3)
- Уверены, что ее нельзя доказать?
Гострюк на этот вопрос не ответил, но Коваль видел, как весь он напрягся, как налились кровью его восковые глаза. Дмитрию Ивановичу подумалось, что если бы "брат Симеон" владел искусством телекинеза, то даже стул - и тот развалился бы под его взглядом.
Он специально передвинул стул, который все время рассматривал Гострюк, и сел на него.
- Получается не очень утешительная картина. Вы - человек, которого условно оставили на свободе, и сейчас говорите неправду. Почему боитесь подтвердить свой приезд двадцать шестого июня?
- Что касается прошлого... так это было и быльем поросло. Во время войны был молод, ошибался, наделал глупостей, но теперь живу смиренно, никого не обидел - какие ко мне претензии? А за старые грехи на божьем суду ответ дам.
- Да. Это было давно, - согласился Коваль. - И не это главное в нашем разговоре, я просто напомнил вам кое-что, гражданин Гострюк. Чтобы вы не разыгрывали невинно оскорбленного и униженного. Двадцать шестого июня вы здесь были. Это установлено. Сейчас пригласим людей, которые видели вас.
Коваль кивнул на дверь, и капитан Вегер, отложив ручку, поднялся из-за стола.
Но бывший монах опередил его - неожиданно вскочил и сказал:
- Не надо свидетелей. Я приезжал сюда двадцать шестого.
- Не надо так не надо, - с деланным равнодушием согласился Коваль и даже отвернулся к окну и принялся неторопливо рассматривать почту, телеграф, магазин, столовую, серые от пыли акации, липы... - Так зачем вы сюда приезжали? По какому делу? К кому?
- Ну и что, что приезжал? Приезжал и приезжал, - пытался избежать прямого ответа Гострюк. - Жил когда-то здесь. В молодости. Вот и приезжал. По личным делам.
Бублейникова этот ответ едва не заставил вскочить - как будто бы под ним взорвалась бомба.
Коваль видел, что "брат Симеон" уже лишился своей точки опоры. Бывший монах терялся в догадках, не зная, зачем его привезли и допрашивают: то ли что-то случилось двадцать шестого июня, то ли раскрыты его старые злодеяния.
Подполковник чувствовал: нельзя давать ему новой точки опоры, необходимо, не мешкая, развивать целенаправленное наступление. Он очень медленно, нарочито медленно подошел к сейфу. "Брат Симеон" искоса наблюдал за ним.
- Я хотел бы, чтобы вы опознали одну безделушку. Она вам должна быть знакома...
Мгновение спустя на ладони Дмитрия Ивановича лежал перстень, найденный в доме Каталин Иллеш после убийства.
Бывший монах долго смотрел на ладонь подполковника, на перстень, - по выражению его лица нельзя было понять, что творится в его душе.
- Можете не торопиться, подумайте, - сказал Коваль.
Наступила напряженная тишина.
"Можете не торопиться! - когда, наоборот, нужно не давать опомниться, чтобы не успел чертов чернец что-нибудь придумать!" - Бублейников рьяно протыкал бумагу, и только шумные "тычки" нарушали тишину.
- Так чей это перстень?
- Я боюсь ошибиться, - наконец выдохнул Гострюк, и его бесцветные глаза как-то странно блеснули.
- Вспомнили? - от Коваля не скрылся этот блеск.
- Мне приходилось видеть за свою жизнь много перстней и колец, "брат Симеон" все еще не мог понять, откуда ветер дует и как себя вести.
- С сапфиром?
- С разными камнями.
- Вы себе можете повредить, гражданин Гострюк. Мы-то ведь знаем, чей это перстень. Секретов вы нам не раскроете. Сейчас важна ваша искренность.
- Я боюсь ошибиться, - повторил Гострюк. - Кажется, видел сей перстень в доме у Локкеров. Карл Локкер носил его. Когда был жив.
- Ну вот, - подытожил Коваль, - значит, вспомнили и Карла Локкера, и, очевидно, его жену. Хорошо ее знали?
- Катарин? Теперь вспомнил. Верующая была. Богобоязненная, смиренная, ближних любила, как самое себя, заповедей не нарушала.
Коваля словно что-то толкнуло, когда услышал он ответ бывшего монаха: Гострюк назвал убитую "Катарин", так, как, по свидетельству прохожего, кто-то звал ее, стоя у калитки в ту роковую ночь.
- Так зачем вы приезжали двадцать шестого июня? Ведь с самой войны вас здесь не видели. Неужели ностальгия только теперь разыгралась?
- Раньше не мог. Не имел права. Не заслужил. Душа не пускала.
- Ну, допустим. Но вот в этот приезд, двадцать шестого, виделись с Каталин, или, как вы ее называете, Катарин Иллеш?
- Иллеш? - переспросил монах. - Какая Иллеш?
- Не знаете, что Катарин Локкер после смерти своего Карла вторично вышла замуж и сменила фамилию на Иллеш?
Глаза Гострюка погасли и снова уставились в одну точку, на этот раз на стене.
- Катарин - правильно, немка была, - проворчал он, чтобы хоть что-нибудь ответить на вопрос.
- Но ведь с этой семьей у вас были старые связи. Неужели, находясь в этих краях, не зашли проведать?
- Не понимаю, о чем вы говорите?
- Потом поймете... Ну, а еще раз не приезжали сюда, Латорицей полюбоваться?
- Когда же еще? Приехал разок, побродил по родимым местам, земле поклонился и в Киев вернулся, на работу.
- Кого же конкретно вы здесь повидали? С кем говорили?
- Ни с кем. Никого уже нет. Горам, Латорице, земле, на которой грешил, поклонился.
"Дурачками нас считает!" - подумал Бублейников и громко произнес:
- Вы нам, гражданин Гострюк, грехами и горами зубы не заговаривайте! Лучше скажите, зачем приезжали сюда второй раз? Тоже горам кланяться?
- Я был здесь только двадцать шестого июня.
- К Каталин Иллеш заходили?
- Когда?
- Какой бестолковый, а?! - проапеллировал майор к Ковалю. - Когда, спрашивает! Значит, еще раз были?! А может, и не один раз?
- Нет, второго раза не было, - упрямо стоял на своем бывший монах.
Он взглянул на разъяренного майора, заметил укоризненный взгляд Коваля и неожиданно бросил в застывшую, как клей, тягучую тишину:
- Ладно. Заходил к Катарин. Допустим.
Капитан Вегер перевел дыхание и снова склонился над протоколом. Выпад Бублейникова возымел действие.
Коваль почувствовал, как гулко застучало его сердце. Все шло как по писаному. Значит, это он, этот "брат", звал Каталин! Но разве этот старый седой человек, сидящий сейчас на стуле посреди комнаты с невинным выражением на лице и погасшими глазами, мог зверски убить двух девочек? В конце концов, Каталин - это одно, а дочь его бывшего приятеля - совсем другое. А юная Илона? Да и Каталин задушена опытным убийцей. Не так-то легко было это сделать.
- Ну, допустим, навестил, раз уж приехал, - повторил монах. - Зашел. Минут на пять - десять. Не вижу в этом никакого криминала. И незачем допрашивать меня в милиции!
"А как же тогда Длинный и Клоун? Не мог же этот бывший монах общаться с ними и быть третьим в их компании. А если он сам по себе, независимо... Значит, правду говорят парни на допросах!"
Коваль заволновался и, опасаясь, что его волнение заметит Гострюк, опустил глаза и, стараясь сохранить твердость в голосе, переспросил:
- На пять - десять минут, говорите? Это в первый приезд?
- Так я же только раз приезжал! - наконец потерял спокойствие Гострюк. - Один раз, понимаете?! Боже мой, боже!
Бывший монах произнес эти слова с такой искренностью, что Коваль засомневался в своих выводах.
- Скажите, а зачем вы заходили к Каталин Иллеш? По какому делу?
- Какие там дела! Просто вспомнил ее, дай, думаю, загляну, узнаю, как живет.
- В котором часу вы были у нее?
- В котором? Точно не скажу - где-то перед поездом, днем.
- А не вечером?
Гострюк покачал головой.
- И не ночью?
- Днем, говорю, перед поездом на Киев.
Коваль вспомнил, что и Ховаш свидетельствовал о встрече с Гострюком на вокзале перед отходом киевского поезда.
- Ну, если все так, как вы утверждаете, зачем же тогда битый час отрицали свой приезд? Почему сразу не сказали: был, приезжал, походил по улицам, навестил знакомых?
- Я приезжал не для того, чтобы кого-то навещать. К Катарин зашел случайно.
- Еще к кому-нибудь заходили? К старым друзьям?
- Здесь нет у меня друзей.
- У него здесь только старые враги, - заметил Бублейников и взглянул на капитана Вегера, ожидая поддержки. - Удивительно еще, что не побоялся нос сюда сунуть.
- Это верно, - согласился Вегер. - В свое время навредил здесь людям немало.
- Значит, просто так зашли, - продолжил допрос Коваль, - поболтать с вдовой. И, кстати, даже не поинтересовались ее новой фамилией. Она что скрыла от вас, что вторично замужем была?
- Не интересовался, - согласился Гострюк. - Суета сует.
- Так зачем же все-таки скрывали свою поездку? Вы не ответили на мой вопрос, - напомнил подполковник.
- Боялся. Зачем, думаю, привезли и расспрашивают? Я человек потерпевший, во всем осторожный. Не знаю, что вы от меня хотите.
"Ловко выкручивается. Вот все и объяснил", - Коваль на мгновение задумался.
А Бублейников внезапно спросил Гострюка:
- Вы в шахматы не играете?
"Коваль подумает, что я свихнулся", - мелькнуло у него в голове, когда увидел, как подполковник улыбается.
