Анна и Сергей Литвиновы - SPA-чистилище
– А ведь ты, п-плъковник, – она снова перескочила на «ты», – м-можешь перед Ленкой в раскрытии одного уб-бийства отчитаться… К-кто ее отца убил, з-знаешь т-перь… На м-меня укажешь: вот она, типа, злодейка… Бабки свои отработаешь…
– Этого не будет, – твердо сказал Ходасевич. – Если вы сами захотите – признаетесь Елене и Ванечке. А я ни им, ни кому бы то ни было рассказывать вашу историю не стану.
Она вздохнула и протянула с пьяной откровенностью:
– А ведь я тебе верю…
Она жадно вгляделась в лицо спутника и повторила.
– В-верю… Эх, хороший ты человек, пълковник…
Она вдруг погладила Ходасевича по щеке.
– Х-хочешь – зайдем ко мне?
Он помотал головой:
– Нет. Извини, у меня много дел.
– Ну и ч-черт с тобой.
Она безвольно уронила руку, развернулась и стала взбираться на ступеньки крыльца.
Полковник, не оглядываясь, поспешил в сторону дома Аллы Михайловны.
***Часы показывали без двадцати девять.
Тихий вечер опускался на Листвянку.
Ветер улегся, и не шумели ни сосны с березой на участке, ни тополя на Советской. Ни одной машины не проезжало по главной улице, только откуда-то издалека послышался свист электрички и перестук ее колес. Луна еще не взошла, и небо усеяли холодные звезды.
Полковник, не заходя в Аллин дом, вышел на улицу. Джипа у ворот соседа не было. Далеко, за забором, за лесными деревьями светились огоньки дома музыканта Ковригина.
И в доме напротив – заброшенном – Валерию Петровичу вдруг почудились отблески света.
Он вспомнил о двух бомжах, выходивших с того участка нынче утром, и поспешил к себе. Там он взял телефон и фонарик – тот самый, с коим они вчера с Ванечкой совершили налет на ковригинский участок.
Интересно, пожалует ли к нему сегодня вечером Ванечка? Наверное, нет. Он обижен, расстроен, оскорблен. Скорее всего отправился домой в столицу.
И все-таки: кому понадобился Ванечкин телефон, чтобы потом звонить с него из Листвянки Алле за пять минут до того момента, как она в последний раз вышла из дома? Какая-то громоздкая игра, напоминающая… Полковник на секунду задумался. Ему решительно не хотелось формулировать, что конкретно напоминало ему происшедшее, но все же… Случившееся было очень похоже на спецоперацию.
Спецоперацию? Но против кого? Против дачницы-пенсионерки?
Полковник подошел к участку напротив.
Включил фонарик.
Вошел в прореху в заборе, миновал груду мусора, венчаемую скелетом «Запорожца».
В окнах второго этажа заброшенного дома – в грязных, полуразбитых, кое-где заделанных фанеркой окнах – отчетливо светились два неярких огонька.
Подсвечивая себе фонарем, Ходасевич поднялся по ступенькам крыльца. Дерево было трухлявое, старое, еле живое. Одна из ступеней треснула и едва не развалилась под его ногой. Дверь в дом, обитая дерматином с вылезшей кое-где ватой, была не заперта. Полковник потянул ее, она легко открылась. Он вошел в помещение.
На первом этаже, в огромной комнате, никого не оказалось. Луч фонаря выхватил старую панцирную кровать с грудой тряпья, пару ободранных плакатов на стене, кучу изломанных вещей – включая трехколесный детский велосипед.
На второй этаж вела лестница – и там, наверху, чувствовалось человеческое присутствие. Чье-то легкое движение и бормотание. Половица скрипнула под ногой полковника. Бормотание вверху настороженно стихло.
Ходасевич стал подниматься по ветхим ступеням, осторожно выбирая, куда наступать, и стараясь, чтобы они не провалились под его весом.
«Не получить бы по башке от обитателей сего дома», – подумал он и крикнул, адресуясь к тем, кто, верно, прятался на втором этаже:
– Я друг! Я не сделаю вам ничего плохого!
Он поднялся. На втором этаже и вправду обнаружились люди.
То были те двое безобидных с виду бомжей, что выходили отсюда сегодня утром. Видать, заброшенный дом служил им прибежищем.
Оба были похожи друг на друга обличием и фигурой: полненькие, коренастые, коротконогие – только одному было лет пятьдесят, а второму – пожалуй, около двадцати. «Неужели отец и сын?» – опять мелькнуло у Ходасевича.
Первый, постарше, стоял у стола посреди комнаты и дрызгался в тазу с грязной водой – мыл посуду, что ли.
Второй, помладше, торчал у окна, выходящего в сторону улицы Советской, и что-то раскладывал на подоконнике. Он даже головы не повернул в сторону вошедшего.
– Что вам надо? – глухо спросил нежданного визитера старший бродяга. В его голосе не прозвучало угрозы – только тоскливая безнадега.
– Я ваш сосед, – радушно и оптимистично откликнулся Валерий Петрович. – Из дома напротив. Зашел к вам в гости. Познакомиться.
Он демонстративно выключил фонарик и сунул его в карман куртки. Развел пустыми руками – извечный знак, что гость пришел с миром и не питает недобрых намерений.
– Чего там с нами знакомиться… – пробурчал старший с оттенком самоуничижения.
Второй, молодой, никакого участия в беседе не принимал. Он, не оглядываясь и что-то шепча, раскладывал по подоконнику какие-то предметы. Валерий Петрович пригляделся: то были пустые банки – из-под пива, колы, спрайта и коктейлей.
В комнате оказалось значительно теплее, чем внизу, и Ходасевич увидел почему: у дальней стены помещалась небольшая буржуйка. Труба ее была выведена прямо в окно.
В буржуйке потрескивали дрова. Сверху на ней стояли две железные кружки, над ними поднимался парок.
Кроме живого огня, видимого сквозь дверцу печки, помещение освещалось двумя крохотными светодиодными лампочками – видимо, где-то найденными или купленными на базаре у станции за десять рублей.
Несмотря на отопление, в комнате все равно пахло сыростью, затхлостью и еще – давно не стиранной одеждой. В углу у печки валялись два тюфяка с грудой драных одеял. В другом углу выстроилась шеренга пустых пластиковых бутылок.
– Можно присесть? – спросил Ходасевич. – Одышка мучит. Лестница у вас крутенькая.
Ему сразу показалось, что бомжи – люди совсем неагрессивные, а даже, возможно, чрезмерно добрые (потому, верно, и очутились в столь плачевной ситуации) – и он решил сыграть на сочувствии и жалости.
– Садись, коли не шутишь, – кивнул старший бомж на венский стул с обломанной спинкой.
– Меня Валерой зовут, – сообщил полковник, присаживаясь.
– Евгений я, – кивнул собеседник. – А это – сынишка мой, Пашенька.
Пашенька не обратил никакого внимания на процедуру представления. Он был поглощен расставлением на подоконнике использованных банок. При этом он все время бормотал себе что-то под нос.
– Тут женщина пропала, из дома напротив, – молвил полковник. – А я – брат ее. Пытаюсь ее найти.
– Мы ничего не видели, – даже не дослушав до конца, бросил старший бомж.
– Есть у меня версия, – продолжал Ходасевич, не обращая внимания на реплику, – что ее похитили… Может, вы какие-то подозрительные машины видели? Или людей?
Евгений закончил мытье посуды, подошел к окну, выходящему в сторону улицы Чапаева, отпер неразбитую половинку и выплеснул грязную воду наружу.
Младшенький между тем продолжал шептать, позвякивая банками. Полковник напряг слух. В монологе бомжика слышалась некая логика – но странная, не человеческая, а какая-то иная, от которой холодок пробегал по коже:
– Сорок один – ем один… Сорок четыре – стульчики… Сорок пять – баба ягодка опять… Сорок восемь – половинку просим… Сорок девять – семью семь… Пятьдесят – полтинник…
– Не видели мы ничего, – угрюмо повторил Евгений, возвращаясь с пустым тазиком к столу.
И тут его сын радостно выкрикнул:
– Папа, смотри! Опять получилось! Я построил!
Юноша оглянулся от окна, Валерий Петрович сумел наконец разглядеть его лицо и понял, что тот уже совсем не мальчик – ему, пожалуй, лет даже двадцать пять, но при том на лице его – явная печать отрешенности.
– Ох, ты молодец! – искренне обрадовался старший бомж и подошел к подоконнику.
– Смотри, – ликующе пояснил отцу больной юноша. – Первый ряд – четные. Второй – нечетные. В первом ряду справа налево повышается. Во втором – справа налево понижается.
Пользуясь случаем, к окну, что оккупировал Павлуша, подошел и Ходасевич.
Из него была прекрасно видна улица Советская – правда, небольшая ее часть: как раз «лежачий полицейский», ярко освещенный ночным фонарем.
– Ах, ты, мой умничка, – умилился отец. – Это ж по какому ты их параметру сгруппировал? По числам?
Слова «параметр» и «сгруппировал», прозвучавшие в устах старшего бомжа, свидетельствовали о том, что некогда этот человек был если не ученым, то инженером.
– Не-ет! – Лицо сына осветила гордость. – По сумме цифр. Можешь проверить.
– Я горжусь тобой! – возрадовался бомж-старший. – Только мне тебя три часа придется проверять, с калькулятором. А калькулятора – нет. Я верю, верю…
– А хочешь, я теперь по произведениям цифр отсортирую?
