Евгения Михайлова - Разрушительная красота (сборник)
Время шло. Никто не звонил, никто не стучал в дверь. В кармане джинсов лежали телефон, деньги, носовой платок. Наверное, она пошла без сумки, чтобы руки были свободны. Она собиралась ими обнимать город. Кристина напряженно решала технические задачи. Последствия… Болезни, беременность, какие-то следы. Она вошла в ванную, осмотрела себя перед большим зеркалом. Лицо белое с красными пятнами на скулах, как будто она выскочила из пожара, на бедрах синяки, на внутренней стороне струйки крови. Боль от внутренних разрывов. Открыла аптечку: там бинты, пластырь, йод. Не то. В ее дорожной сумке всегда лежала косметичка, которая считалась аптечкой. Но она редко туда заглядывала и не обновляла ничего, конечно. Давно никуда не ездила. Открыла. Там был валидол в таблетках, который ей когда-то положила мама, и много пакетиков с марганцовкой. Тоже от мамы.
Кристина трясущимися руками выковыряла одну таблетку валидола, таблетка рассыпалась в ее пальцах. Она вздрогнула от холодного, химического запаха, бросила упаковку на пол. Марганцовка. Мама считала это самым лучшим антисептиком… В каких случаях? Раны и царапины. Кристина вернулась в комнату, включила электрический чайник, пока закипала вода, поставила перед собой высокую термокружку для кофе с эмблемой издательства и стала механически разрывать один пакетик за другим, высыпая в кружку ржавый порошок. У него был тоже резкий и химический запах, но более горький и беспощадный. Он, наверное, на самом деле убивает все. Кристина залила это кипятком. Посмотрела на столик у окна. Там в вазе стояли для нее белые розы, на блюде лежал розовый с золотом виноград «дамские пальчики». Стояла высокая бутылка мандаринового сока с узким горлышком. Кристина отпила несколько глотков, остальное вылила прямо в вазу с виноградом. И вдруг подняла самую большую гроздь, сжала ее, так что потекла его розовая кровь на пол, на ее пальцы ног. Она поблагодарила благоуханный город за гостеприимство.
Затем взяла кружку и вылила жидкость точно в горлышко бутылки. Руки больше не дрожали. Она легла в ванну, прямо на белый голый, холодный кафель без воды, раздвинула ноги и залила в себя этот кошмар, эту смесь для убийства инфекции. Может, все и сожгла внутри, хотя она немного разбавила холодной водой. Все равно уже ничего не чувствует. Вытекала из нее эта черная жидкость темно-малиновыми струями. То ли инфекцию вымывала, то ли ее кровь, то ли ее женскую жизнь с концами.
Потом Кристина дрожала в очень горячей ванне, в которую тоже высыпала ржавый порошок, потом оказалась под легким белым одеялом на крахмальных белых простынях. Как они помешаны на белом! От поминальных или свадебных мелодий, откуда-то налетевших красивой атакой голосов а капелла, вдруг заработала голова. Мысли затрещали тихо, как хворост, который подожгли. Что произошло? Почему она так сломалась? В ее жизни бывало всякое. Она — не ребенок, не знающий жестокости мира. Она взрослая женщина, у нее сын заканчивает школу в Англии, у нее опыт с разными мужчинами, она не новичок в страданиях, мягко говоря. А это… Она даже не очень пострадала. Даже если… Все поправимо. Почему ей кажется, что это конец? Потому что никто не знает в теории, что это такое на самом деле — насилие. Насколько это страшнее убийства, боли, увечий, голода и нищеты. Это нельзя никому объяснить, и жить с этим неизвестно как. Кажется, ночь дает ей поблажку. Она засыпает… Да, ей уже снится сон, и она понимает, что ей снится сон… В нем она идет в белой-белой одежде. Она идет… О боже.
Эта длинная очередь обнаженных людей — очередь в газовую камеру. Это Дахау. Она хотела путешествовать параллельно с Ефимом Лазаревичем, он ее взял с собой. Кристина идет очень медленно, она видит четко все лица. Все живые голые тела. Человек с гордым профилем, с кудрями, отливающими серебром, он спокойно и целомудренно прикрывает свою наготу усталыми, интеллигентными руками с длинными пальцами, — это же ГБ. Он смотрит на нее печально, он прощается. Кристина поворачивается, видит за собой надсмотрщика в черном костюме и белой рубашке. Она его узнала сразу. Это тот, из парка, насильник, который был в центре. Она молча задает ему вопрос, и он кивает. Он ей разрешает увести с собой из этой очереди в смерть ее учителя, ее нежного мужчину. Кристина протягивает к нему руку, она говорит:
— Пойдем.
— Нет, — отвечает ГБ. — Ты можешь взять только одного. А я хочу туда, куда меня ведут. Мне интересно улететь дымом и остаться на земле пеплом. Возьми ее, она не может больше идти. Видишь, она упала, они сейчас будут бить ее прикладами.
И Кристина видит древнюю красавицу-старуху, которая почти лежит на земле, прижав руки с пульсирующими жилами к погасшей груди.
— Пойдем, — говорит ей Кристина.
— Нет, дочка, — отвечает старуха. — Я смогу дойти. Я устала. Я замерзла. Я там согреюсь. Возьми ее, она еще не умеет ходить.
Кристина поворачивает голову и видит большую семью. Они все очень похожи. Молодые женщины и их мужья, красивые и темноглазые, с ними дети, которые идут так же серьезно, как взрослые. Никто не плачет. Грузный человек с седым ежиком несет на руках совсем маленькую черноглазую кудрявую девочку. У нее в глазах паника и понимание, у этой крошки. Но она крепко обнимает за шею деда. И не смотрит назад. Она, как вся ее семья, смотрит туда, вперед, куда их ведут. Кристина протягивает к ребенку руки, но дед говорит:
— Нет, мы должны быть вместе. Наши дети нужны только нам. Я не оставлю девочку на муки.
Кристина заплакала и встала перед ним на колени.
— Это неправильно. Я ее полюбила. Я стану ее семьей.
И подошла худая седая женщина с ясными очами. Она сказала:
— Отдай ей ребенка, Ефим. Ты просто не можешь разжать руки, я тебе помогу. Почему муки? Ева пойдет с этой женщиной по земле. Она научится ходить по земле. Ты понял?
И он отдал ребенка. Кристина целовала ему руки. Прижимала к себе теплое маленькое сердце, вдыхала запах сразу родных кудрей.
— Они уйдут не навсегда, — шептала она в маленькое ушко. — Они когда-нибудь обязательно к тебе вернутся. Вот увидишь.
Затем поворачивается к надзирателю — палачу-насильнику и требует:
— Открой нам ворота.
Он хмуро кивает. Но вдруг Кристина оглядывается на зов. Нет, ее не окликнули, ее остановили взглядом. И она помертвела. Это же ее Василек. Ее голубоглазый, золотоволосый, светящийся от худобы Василек. Он не в английской школе, они его схватили! И он молча смотрит, как она уносит чужого ребенка из очереди за смертью.
Кристина бросается к палачу, не выпуская из рук Еву. Она просит, она говорит:
— Это мой сын!
Палач молча кивает ей на девочку. Чтобы она ее вернула в эту очередь, и тогда ей отдадут Василька… Все смотрят молча и сурово. И тогда Кристина спускает с плеч свой белый балахон, он падает у ног, кладет на него ребенка и ложится перед палачом на голую землю. Раздвигает ноги.
— Возьми меня, как там, в парке, или я разорву тебе горло. Зубами, руками. Ты не успеешь меня убить.
Он смотрел на нее тупо, напряженно. И вдруг что-то блеснуло в его тусклых глазах. Что-то блеснуло. Ну, не слеза же. У него не может быть слез, как не было бы крови, если бы она впилась в его горло. Он кивнул. Кристина взяла Василька за руку, тот протянул ладони, и она положила в них Еву, надела белый балахон. Они пошли к открытым воротам. Переступили в жизнь, оглянулись. Очередь в смерть подняла им на прощанье белые, светящиеся руки.
Кристине казалось, что она проснулась, потому что она ясно видела лица и слышала голоса своих московских соседей, людей, которых встречала каждый день во дворе. Но нет… Они втроем еще на выжженной пустынной дороге. Она просто видит свой дом и своих соседей. Там происходит что-то страшное. Люди в черной форме стучат прикладами в двери, отбрасывают детей, отталкивают женщин, они хватают книги и швыряют их в окна. Они топчут ногами детские ноутбуки и планшеты. Или идут грубыми ботинками по ярким игрушкам… Женщины тихо стонут, дети плачут. Бывший одноклассник Василька прячет лицо и сжимает беспомощные, длинные руки подростка в коленях. Он стыдится своего страха, он не может защитить мать и младшую сестру. Рядом его молодой учитель с белым лицом. Эти фашисты в черном, наверное, сейчас поведут всех соседей в ту очередь, откуда Кристина ведет детей. Черные типы поворачиваются рожами к Кристине. Она узнает их. Как их не узнать. Они живут в одном с ней доме. Вот этого — рыжего, с плоским лицом и узким лбом, зовут как ее сына — Василий. Его не держали больше года ни на одной работе, он пропивает то, что осталось после матери, которую вогнал в гроб. Кристина обходила его с брезгливостью из-за ужасного запаха. То ли он не моется, то ли не отмывается, то ли это его запах, как у скунса, чтобы не перепутали с человеком. От него все шарахаются. Значит, Васька-рыжий нашел работу и друзей.
Кристина устроила Еву на правой руке, прижала крепче к груди, девочка уже засыпала, левой сжала руку своего сына и сказала:
