Евгения Михайлова - Разрушительная красота (сборник)
У себя в номере Кристина поняла, как правильно она поступила, вырвавшись из Москвы, из каторги дел, из плена работы, из нервотрепки отношений. Она примет ванну, поспит, погуляет по городу. А завтра с утра позвонит по грузинской группе контактов. Это телефоны еще с тех пор…
Первый раз ее, дипломницу Литинститута, привез сюда ее руководитель диплома — ГБ. Так все называли главного редактора литературного журнала Григория Борисовича Кенегена, человека со сложным и запутанным генеалогическим древом. В роду у него были и русские дворяне, и немцы, и евреи. И все отразились в его внешности, в его повадках — повадках смелого, особенного человека и осторожного зверя, чующего свои инстинкты. У него был гордый и немного надменный профиль с породистыми носом и внушительным подбородком. У него были непокорные кудри, в которых блестело серебро, морщины на впалых щеках. И он делал то, что хотел. Был демократичным и свободным. Только инстинкты держал в клетке и цепях. Когда выпускники выбирали темы дипломов, он предложил Кристине тему грузинской семьи в мировой литературе и кинематографе. И такой интересный ход. Обзоры, анализ произведений и документальные авторские куски — отрывки сплетенных семейных саг современных, простых, как правило, многодетных семейств. В низких, густо заплетенных виноградом домах живут разные поколения, и там главное слово за древними стариками, а самые уважаемые члены семьи — несмышленые дети.
— Ты увидишь, — сказал ГБ, — ты поймешь, что такое может быть только там. И больше нигде.
— Я туда поеду? — спросила Кристина. Она никак его не называла, ГБ — неудобно, по имени-отчеству почему-то еще неудобнее. На «ты» не получается, он даже не в два раза старше, на «вы» — почему-то тоже сложно.
Они до этого предложения не были знакомы. Он подошел в коридоре, когда она стояла с однокурсниками. Ее выбрали его инстинкты.
— Мы поедем, — ответил ГБ. — Я тебе покажу Тбилиси, познакомлю с людьми.
И Кристина поехала с ним. Отвезла перед этим маме сына, которого родила на втором курсе, посмотрела мимо мужа, сообщая ему лишь о том, что едет за материалом для диплома. Собственно, так оно и было. Мужа она разлюбила через месяц после свадьбы. Когда выяснилось, что у него полная беда с инстинктами. Они были не такими, которые она могла бы принять.
…Кристина вышла на лоджию, ее душа ахнула от томления и восторга. Посмотрела на синее, не такое, как в Москве, небо и спросила у Ефима Лазаревича, как проходит его полет над жизнью. Она его не забыла. Наоборот, нашла место, чтобы поговорить на посошок… Чтобы оторваться от надиктованного, напечатанного текста.
А под взглядом сверху с собой не лукавят. Конечно, ГБ повез ее не только для работы. Перед этим они встречались в его квартире, чтобы составить список материалов, необходимых в работе. Посмотреть фильмы. Составить план и конспект, найти места для грузинской саги, которую она спишет со своих чувств и глаз… Все очень хорошо складывалось. Он был редким профессионалом. Во время работы он заваривал черный-пречерный чай. Ей наливал в большую белую фарфоровую чашку, себе — в высокий тонкий стакан, который никогда не мыл. Точнее, всякий раз мыл свежим черным-пречерным чаем. Этот стакан был как прокаленное стекло, сквозь которое смотрят на солнечное затмение. У него и было затмение. Кристина знала тогда только одного мужчину, своего мужа. От него родила сына, он разбудил в ней женщину… И она каждый вечер в тоске слушала его дыхание. Она мечтала, чтобы он уснул. И это никогда не сбывалось. Кристина задыхалась от отвращения и ненависти. Такие чудовищные у него были инстинкты. А он — молодой, красивый.
Кристина быстро переоделась, то есть поменяла джинсы и майку на другие и побежала в этот город, к запаху магнолий, кофе, чебуреков, расплавленного сыра в хачапури. Она заходила в кофейни, пила, ела, разговаривала и смеялась с людьми. В одном месте гуляла свадьба, и пели а капелла мужчины. Это было чудо, не разгаданное в веках. Как они поют! А потом мелодию повела женщина, голосом гортанным и волшебным. И девушки сбросили туфли и поплыли в танце. У Кристины заболело сердце, заныли глаза от такой красоты.
Она бессознательно шла только по тем местам, где они гуляли с ГБ. А они уходили далеко. Туда, где кончались люди и кончался день. И день на самом деле стал прощаться с Кристиной, когда она смотрела со скамейки в парке на заходящее солнце. Смотрела сквозь тот прокаленный стакан, стекло, сквозь которое смотрят на солнечное затмение. А потом встала и почти побежала в глубь темнеющих тополей. Она так не хотела, но она вспомнила это. Как они прощались в его московской квартире, завершив очередной кусок работы. Он ее уводил в темную спальню. Он не говорил, не признавался ни в чем, ни о чем не просил. Он просто ее целовал. И в этом был такой контраст с инстинктами мужа. ГБ ждал ответа от ее инстинктов, но она тоже умела держать их в клетке и цепях. Так они не подошли друг другу. Он медленно ее раздевал и только целовал. У нее горели и распухали губы, и тело страдало в томлении. А его рот стонал все ниже и ниже.
Потом он смотрел, как она быстро одевается и бежит к двери. Он старел на глазах. Он ей однажды сказал. Уже после Грузии: «Я постарел на сто лет». Потому что здесь, в этом городе, в этом страстном городе, в который он ее привез, чтобы сломать клетки и разорвать цепи, ничего не изменилось между ними. Она не ответила на зов его инстинкта. Или ответила, но скрыла от него этот ответ.
В Москве она вынесла истерику мужа, который приехал ее встречать в аэропорт. Она просила этого не делать, уезжая. ГБ написал за нее диплом, весь — от первого до последнего слова. Она дома прочитала текст, оставила только фактический материал и цитаты, а все остальное переписала. От первого и последнего же слова. ГБ пригласил ее, чтобы отредактировать этот, ее, текст. Читал внимательно и пристрастно. Ловил ее между строк.
— Это «отлично», — сказал, не исправив ничего.
Прощаясь, поцеловал в лоб, как покойницу. Диплом она защитила на «отлично». ГБ перестал звонить. Кристина как-то набрала номер его журнала, ей сказали, что он там уже не работает. Вроде куда-то уехал. И все. А Кристина промучилась с нелюбимым мужем еще несколько лет. После развода позвала друзей в ресторан с грузинской кухней. Тут тоже было все. Потом она несколько раз приезжала в Тбилиси в командировку, на какие-то встречи. Но только сейчас тот город вернулся к ней. Завтра она позвонит грузинской группе контактов. А этот день завершит одна. И она не спеша пошла в гостиницу.
Они шли ей навстречу, стройные мужчины в черных брюках и белых рубашках. Наверное, пели сейчас где-то на свадьбе. Тот, который шел в центре и немного впереди, улыбнулся ей приветливо. Она ответила. Он подошел слишком близко. Остальные их плотно окружили…
Ей показалось, мелькнуло всего мгновение. Она лежала в темной, холодной траве, смотрела в чужое враждебное, грозовое небо и страстно, безумно звала смерть. Это было самое сильное желание за всю ее жизнь. Потом она вспомнит детали, боль, слова и запахи. Потом поблагодарит смерть за медлительность. Но этот момент, или час, или год, разломал ее жизнь пополам. Вдруг ее перестали терзать чужие руки и живые орудия убийства, голоса зазвучали иначе. Она слышала крики, рядом с ней пролилась не ее кровь, она узнала по запаху, — и наступила тишина. И упала южная ночь.
Кристина поднялась, не видя и не чувствуя собственного тела, нашла в траве джинсы, осмотрела их, облегченно вздохнула, точнее, облегченно всхлипнула: они чистые и не рваные. В них можно добраться до норы. Она оказалась в гостинице, с ней приветливо поздоровались охранники и дежурная на рецепшене. Кристина поднялась в свой номер и повесила с наружной стороны двери табличку: «Прошу не беспокоить».
Закрыла дверь на два оборота изнутри, сбросила с себя все и сползла на пол, легла, подтянув колени к лицу, зарыла в них звериный рык, как недобитая волчица. И опять прошли минуты, часы или годы… А она все жила.
Когда вернулась способность соображать, первой мыслью было: если их взяла полиция, если полиция сейчас придет, чтобы она дала показания, нужно сказать, что она не выходила целый день. Нет, ее же видели в холле. Сказать, что была в ближайшем кафе на свадьбе. Потом поняла, что полиция ее бы не бросила. Это было что-то другое. Но если есть у нее какая-то защита, то пусть никто об этом не узнает. Перед глазами замелькали лица: приветливые лица людей, которые ей улыбаются здесь, лица соседей и знакомых. Кристина слышала за спиной: «Она приехала из России, чтобы отбирать наших мужей. Они все такие, их во всех странах зовут «наташками». «Она ездила в Грузию, потому что мало наших мужиков. Они все такие, интеллигенты, блин».
Время шло. Никто не звонил, никто не стучал в дверь. В кармане джинсов лежали телефон, деньги, носовой платок. Наверное, она пошла без сумки, чтобы руки были свободны. Она собиралась ими обнимать город. Кристина напряженно решала технические задачи. Последствия… Болезни, беременность, какие-то следы. Она вошла в ванную, осмотрела себя перед большим зеркалом. Лицо белое с красными пятнами на скулах, как будто она выскочила из пожара, на бедрах синяки, на внутренней стороне струйки крови. Боль от внутренних разрывов. Открыла аптечку: там бинты, пластырь, йод. Не то. В ее дорожной сумке всегда лежала косметичка, которая считалась аптечкой. Но она редко туда заглядывала и не обновляла ничего, конечно. Давно никуда не ездила. Открыла. Там был валидол в таблетках, который ей когда-то положила мама, и много пакетиков с марганцовкой. Тоже от мамы.
