Валерия Вербинина - История одного замужества
Веточка, внезапно поняла она. Все остальное не имело значения, кроме веточки; и даже метрика, даже дышащее злобой письмо находились тут для отвода глаз.
Веточка, вот в чем дело.
«Я же знаю, что это такое, – подумала Амалия. – Знаю! Но тогда… тогда где же все остальное, черт побери?»
Она снова перерыла чемодан, заглянула во все ящики, но убедилась, что ничего нового в этой комнате ей обнаружить не удастся.
«В сущности, неважно… Рекомендательное письмо было тут, как и метрика, и, значит, тот, другой документ, тоже. Просто кто-то очень умный и хитрый забрал его и уничтожил… Да, просто уничтожил… И кольцо…»
Все вмиг стало понятно; все, все, до самого конца. Без доказательств на руках, основываясь только на веточке и своей интуиции, которая редко ее подводила, баронесса Корф поняла, кто, как и ради чего затеял все это. Потому что на кону стояла не жизнь Дуняши – вовсе нет; и даже не жизнь несчастной Пановой, которая была использована как обыкновенный реквизит. На кону стояло нечто большее, гораздо, гораздо большее…
«Все-таки стоит лишний раз навести справки у Колокольцева, ведь это он делал вскрытие… Хотя я уже не сомневаюсь, что я совершенно права».
…Дмитрий Александрович привык, что его иногда поднимают с постели, отрывают от дел и даже не дают толком позавтракать, как было в этом случае, когда в его доме появилась баронесса Корф и потребовала немедленно ее принять.
– Доктор, – выпалила баронесса, даже не соизволив присесть, – умоляю вас, ответьте мне только на один вопрос!
И, услышав его, Колокольцев так изумился, что даже уронил вилку.
– Право же, сударыня, я не понимаю, для чего вам… Ну хорошо. Да, я готов подтвердить, что Авдотья Фролова не была девушкой. Но…
– В два часа в «Кувшинках», – загадочно молвила Амалия, сверкнув глазами. – Приходите, доктор, вы не пожалеете. В конце концов, правосудие ведь должно восторжествовать, даже если мир рухнет, не так ли?
Глава 23. Разоблачение по всем законам жанра
– Госпожа баронесса, – в некотором изумлении промолвил Иван Иванович, – должен сказать, что я все же не понимаю…
– Расследование еще не закончено, господин Игнатов, – стальным голосом ответила Амалия, – и предписание, в соответствии с которым мы должны работать вместе, еще в силе. Поэтому сделайте так, как я прошу, и соблаговолите доставить к двум часам в «Кувшинки» обоих подозреваемых. Можете прихватить с собой любое количество полицейских и жандармов, мне все равно.
Сердясь, Иван Иванович сделал последнюю попытку усовестить баронессу.
– Но сегодня утром Ободовский уже признался в обоих убийствах! У меня есть на руках надлежащим образом заверенный документ…
– Иннокентий Гаврилович решил сыграть благородного героя, – сквозь зубы ответила Амалия, и ее глаза сверкнули. – А благородный герой ни за что не оставит в беде женщину, которую любит. Так или иначе, его признание все равно неправда.
– Амалия Константиновна!
– Милостивый государь, мне представляется, что мы тратим на бесплодные споры время, которое можно было бы употребить с куда большей пользой. – Амалия топнула ногой. – Щучья холера, да сделайте вы так, как я говорю, и я даю вам слово, что вы не прогадаете!
Следователь Игнатов хотел было возразить, что одного слова баронессы (которая, как он только что понял, ему окончательно разонравилась) ему недостаточно, но тут он поглядел на лицо Амалии – и сдался. Хотя Иван Иванович не слишком хорошо разбирался в женщинах, он все же чувствовал, когда именно лучше им уступать, иначе последствия могут оказаться непредсказуемыми.
«И что это взбрело ей в голову? Не понимаю, решительно не понимаю… Или она питает к этому Ободовскому какие-то чувства? Гм… Вот оказия, однако! Поначалу все было так хорошо, и вдруг…»
Итак, к двум часам в усадьбе баронессы Корф собралось множество людей. Был тут нервничающий Ергольский, его жена, как всегда казавшаяся самим спокойствием, и журналист Чаев. Явились изнывающая от любопытства Клавдия Петровна, которой Амалия лично пообещала нечто необычное, и Николай Сергеевич, который был слегка сердит, потому что ему не дали закончить новое стихотворение. Приехал Андрей Григорьевич Башилов с дочерью, который вовсе не хотел являться и сдался только тогда, когда Амалия пригрозила доставить его под конвоем. Наконец, из своих комнат спустились Анатолий Петрович, его сын и Серж. В углу комнаты, чувствуя себя совершенно не в своей тарелке, устроился доктор Колокольцев, а возле него – товарищ прокурора Желтков, который сильно недоумевал по поводу сборища, затеянного своенравной баронессой Корф, но поостерегся задавать лишние вопросы. Последним явился хмурый следователь Игнатов, за которым конвоиры ввели Ободовского и Екатерину Александровну; и, завидев актера, Клавдия Петровна привстала на месте и тихо ахнула. Куда девался непринужденный, уверенный в себе красавец, которого она так хорошо помнила по ужину у писателя? Сейчас под глазами Иннокентия Гавриловича лежали черные тени, черты бледного лица заострились, как у покойника, а на щеках проступила небритая щетина. Екатерина Александровна казалась совершенно растерянной и часто моргала. И, хотя на обоих преступниках не было ни наручников, ни цепей, их появление произвело на остальных крайне гнетущее впечатление.
– Итак, дамы и господа, – Амалия, лучезарно улыбаясь, вышла в центр комнаты, – я полагаю, что раз это дело началось, как какой-нибудь роман, было бы только справедливо поставить в нем точку, как это сделали бы в романе. – Ее тонкая рука описала в воздухе изящный жест. – Ну, вы понимаете, в одной комнате собирают всех подозреваемых, и проницательный сыщик предъявляет доказательства и изобличает преступника. Не так ли, Матвей Ильич?
Услышав свое имя, Ергольский вздрогнул и нехотя кивнул.
– Если дошедшие до меня слухи верны, – мрачно бросил Колбасин, – истинный преступник окончательно изобличен.
И он выразительно покосился на Ободовского.
– В деле открылись новые обстоятельства? – быстро спросил Павел.
Клавдия Петровна напряженно подалась вперед.
– Совершенно верно, – сказала Амалия, – и эти обстоятельства окончательно прояснили ситуацию. Но так как я вижу, что Георгий Антонович уже хмурится, недоумевая, почему именно я взяла слово, а не господин Игнатов, мне придется сначала кое-что объяснить. Во-первых, я состою в Особой службе.
По рядам слушателей пробежал гул интереса.
– Во-вторых, меня прислали сюда с просьбой разобраться, не является ли случившееся – а именно убийство Евгении Викторовны Колбасиной, сценический псевдоним Панова, – ловкой провокацией, направленной против присутствующего здесь господина Башилова, а также против интересов Российской империи.
– Однако! – вырвалось у Чаева.
– Вы все больше и больше изумляете меня, сударыня, – процедил сквозь зубы Башилов. – И к какому выводу вы пришли?
– Изучив все обстоятельства, – продолжала Амалия, – я вынуждена ответить положительно. Да, происшедшее некоторым образом имеет отношение к господину Башилову, но… вовсе не в том смысле, в каком предполагало мое начальство.
Андрей Григорьевич откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.
– Если вам угодно намекать, что я имею к убийствам хоть какое-то отношение… – начал он.
– Мы до этого еще дойдем, милостивый государь, – безмятежно отозвалась Амалия. – А пока я, как обычно делается в романах, обращаюсь к настоящему убийце Евгении Пановой и Авдотьи Фроловой. Я знаю, что этот человек находится в этой комнате. – Слушатели стали с изумлением переглядываться. Желтков сидел как на иголках, Игнатов был сосредоточен и хмуро покусывал изнутри нижнюю губу. – Я прошу преступника признаться в содеянном, потому что… Матвей Ильич, какие доводы обычно выдвигают ваши герои?
– В романе я бы написал о чудовищном грузе на совести, – отозвался беллетрист, – и необходимости облегчить душу. Но так как мы все же не в романе…
– Ну да, и, как я вижу, преступник все равно не горит желанием сознаться. – Амалия насмешливо улыбнулась. – Хорошо. Тогда, с вашего позволения, дамы и господа, я кратко напомню канву событий с самого начала.
– Мне показалось или она смотрела на вас, когда говорила о преступнике, который не хочет сознаваться? – с подозрением шепнула поэту Клавдия Петровна.
– Я-то тут при чем? – сделал тот большие глаза.
– Итак, – продолжала Амалия, – однажды вечером Матвею Ильичу Ергольскому пришла в голову фантазия описать ряд убийств на примере присутствующих на ужине. Стоит особо отметить: это был экспромт, никто специально не наводил разговор на эту тему, все получилось само собой. При разговоре, детали которого с тех пор обсуждались уже сотню раз, присутствовали: сам Матвей Ильич, его супруга, друг дома господин Чаев, актриса Панова, ее муж, режиссер Колбасин, их сын Павел, друг сына Сергей Иванович Карпов, а также Клавдия Петровна Бирюкова, Николай Сергеевич Свистунов, Андрей Григорьевич Башилов и его дочь, а кроме вышеперечисленных лиц – актер Иннокентий Гаврилович Ободовский. Также разговор могла слышать Екатерина Александровна Бузякина, которая в этот момент оказалась в саду и стояла за открытым окном.
