Светлана Алешина - Акула пера (сборник)
— А это уже пошла поэзия, — заметила я и снова обратилась к Кряжимскому. — Так, значит, у него и сын есть, Сергей Иванович? — спросила я. — Вы что-то говорили про детей, но я забыла.
— Женатый сын? — тут же потребовала уточнений Маринка.
— Есть у него дети, да. Два сына и дочь, — ответил Кряжимский. — Разумеется, это уже взрослые люди. У Петра своих двое детей, Аркадий не женат, и дочь Варвара тоже не замужем.
— И сколько детишкам годочков? — спросила Маринка. — Если этому старому Гогену под семьдесят, то детки, наверное, совсем маленькие. По пятьдесят лет? Поменьше?
— Поменьше, — ответил Кряжимский. — Петру, наверное, за сорок, я его однажды видел. Он занимается каким-то бизнесом. А второй, Аркадий, медик, педиатр.
— Лучше бы было наоборот, — заметила Маринка. — Бизнесмен — неженатый, а педиатр — да хоть семеро по лавкам.
— Что есть, то есть, — сокрушенно вздохнул Кряжимский и поправил скривившиеся на лице очки. — Вид у меня непрезентабельный. Немножко.
Виктор подрулил к металлическим воротам, выкрашенным все в тот же зеленый цвет, и остановил «Ладу». Мы выгрузились.
Маринка осторожно подошла к воротам и прислушалась.
— Вроде собак не слышно, — сказала она, — это утешает.
— Они в засаде лежат, — сказала я и увидела кнопку звонка сбоку от воротной калитки. — Звоните, Сергей Иванович, вы же у нас гид.
— Путеводитель, — добавил Ромка и хихикнул.
Кряжимский кашлянул, надо думать, для смелости, пригладил ладонью волосы и нажал кнопку звонка.
Ничего не произошло.
Ничего не произошло в том смысле, что я вовсе не ожидала, что должен послышаться звонок, но собачий-то лай в сельском доме должен был прозвучать! А не прозвучал.
Мы постояли и уже начали негромко переговариваться на тему, стоит ли или не стоит еще раз звонить, но тут калитка приотворилась, и из нее выглянул высокий худой и взлохмаченный старикан.
С первого взгляда было ясно, что перед нами великий живописец. У него в руках не было мольберта, но на голову был натянут черный бархатный берет, уже старый, поистрепавшийся, как и его хозяин. На старикане была надета широкая черная блуза из вельвета. А на ногах — знаменитые и не выходящие из моды боты под красивым названием «прощай молодость!».
Для тех, кто не знает, поясню: у нас в Карасеве на большие праздники такую обувь обычно надевали заслуженные доярки. Это теплые ботинки из войлока с длинной «молнией» впереди. Поразительно уродливый фасон! Я-то, по наивности своей, думала, что никогда в жизни больше этой гадости не увижу, да привелось.
— Вы к кому, молодые люди? — Старикан прищурился сперва на меня, потом на Маринку, потом снова на меня. Немного подумав, старикан все же вернулся к Маринке, всех прочих проигнорировав напрочь.
— Здравствуйте, — сказала я, запнулась и, покопавшись в памяти, выдала то, что там от долгого повторения лежало на ее поверхности: — Я главный редактор газеты «Свидетель» Ольга Юрьевна Бойкова. У нас с вами была договоренность… — я снова запнулась, потому что подумала, что старикан запросто может оказаться не самим Траубе, а его соседом, коллегой, братом, сватом или даже внучатой племянницей.
Шучу.
— Помню, — коротко бросил старикан и снова уставился на Маринку. Маринка даже заволновалась, но, немного приосанившись, приняла рассеянный вид и, как бы великосветски, произнесла:
— Добрый день… сударь.
Это она точно от растерянности, обычно она себе таких фокусов не позволяет.
— Я буду вас писать! — утвердительно заявил старикан и протянул руку к Маринке. На безымянном пальце у него сверкнул камешек в перстне. — Таких, как вы, в нашей юдоли еще не бывало. Вы кто?
— Я… — Маринка замялась и несколько раз осторожно взглянула на меня, — я журналистка. Из газеты «Свидетель».
— Четвертая власть? Или пятая? Или пятая колонна, как вас правильно называют? — Старикан откровенно пялился на Маринку, как покупатель в магазине на приглянувшийся ему товар. — Я напишу сельскую мадонну. Это будет парафраз из Венецианова! Вы — среди травы, рядом козленок, рядом корова, позади подруга, — тут только старикан снова обратил внимание на мое существование. — А вы — не стильная! Нет в вас чего-то умиротворяющего. С вас только Жанну д'Арк писать… Но я этим не занимаюсь…
Произнеся эти слова, старикан словно очнулся. Он на мгновение задумался, потер лоб и как бы себе сказал:
— А времени-то и не хватит. Успеть бы с каталогами. — Совершенно без перехода он шагнул назад, распахнул калитку и уже другим тоном, равнодушным и обыденным, произнес: — Проходите, молодые люди, что же вам на улице-то стоять?
Старикан, не оглядываясь, повернулся и затрусил внутрь двора. Мы все вошли, причем Маринка как-то умудрилась оказаться в самом конце нашего шествия, что было странно. Только что ее выделили из нашего общества, а она не пользуется таким успехом!
Я пропустила вперед Кряжимского с Виктором и подождала Маринку.
— Ну ты что, колхозная матрона, то есть мадонна, почему прячешься? Я так понимаю, что именно ты становишься нашей отмычкой к сердцу Траубе.
— Да ну его, — Маринка опасливо посмотрела вслед живописцу, углубившемуся в сад и не пошедшему к дому. — Я что-то его боюсь!
— Ну замуж-то мы тебя выдавать за него не собираемся, — пообещала я. — По крайней мере сегодня это в наши планы не входит.
— Идите сюда! — крикнул нам старикан, остановившийся за первыми же яблонями. — Вам же нужно видеть, как работают живописцы! Или нет?
— Да, Федор Аполлинарьевич, — угодливо ответил Кряжимский и потрусил к нему.
Виктор с Ромкой даже не старались скрыть скуку, отчетливо нарисовавшуюся у них на лицах.
Дом Траубе остался стоять в десяти, наверное, метрах впереди, и мы повернули влево. В конце концов, если мы приехали посмотреть на классика, то будем смотреть на классика.
Мы с Маринкой замыкали шествие. Тут из-за угла дома показалась женщина.
— Подождите, пожалуйста, — сказала она нам.
Мы с Маринкой остановились. Женщина приблизилась. На вид ей было лет тридцать или чуть больше. Среднего роста брюнетка, вся в черном. Одета она была просто и элегантно, как оно, впрочем, и должно быть.
— Я Варвара Федоровна, здравствуйте, — представилась женщина.
Мы с Маринкой тоже назвали себя.
— Если вам не сложно, я хотела бы вас попросить, — Варвара опасливо взглянула в сторону папы, — отец уже немолод, если бы вам удалось хотя бы через полчасика переманить его в дом, я была бы вам очень благодарна. Хорошо? У нас дома много картин и всяких интересных вещей. И обед скоро будет готов.
— Хорошо, постараемся, — ответила я, в общем по-житейски понимая Варвару.
— Кто это там? — послышался мужской голос.
Возле дома стоял высокий мужчина в кожаном плаще, накинутом на плечи. Он курил сигарету и нервно сплевывал на землю.
— Кто это, Варька? — повторил он.
— Пресса к папе, — ответила Варвара.
Мужчина ничего не ответил, смазал нас с Маринкой неприязненным взглядом, отщелкнул сигарету, повернулся и вошел в дом.
— Это Петя, брат, — извиняющимся тоном пояснила Варвара. — Он тоже волнуется за папино здоровье. По-своему.
Она помолчала и спросила:
— Ну, мы договорились?
— Конечно, — ответила Маринка.
— Спасибо.
Варвара тоже пошла в дом, ну а мы с Маринкой побрели к нашим мужчинам, уже вставшим в кружок вокруг большого мольберта, установленного на треноге. Старый могиканин, судя по его доносившемуся громкому голосу, уже что-то вещал.
— Интересуетесь, молодые люди? Или как? — крикнул он нам.
— Или как, — шепотом сказала Маринка, но в полный голос крикнула: — Очень!
— Ну так подходите, не стесняйтесь! У нас тут собралась слишком уж мужская компания. Слишком много Янского элемента, как сказали бы в Китае.
Мы с Маринкой подошли. Я, конечно же, прошу прощения, но скажу правду. Мне уже было скучно, а судя по вдохновенной физиономии Траубе и перекошенной от сдерживаемой зевоты мордочке Ромки, я поняла, что мне сейчас станет и вовсе тоскливо.
В общем, так оно и получилось.
Мы встали рядом с мольбертом. Справа под яблоней я заметила лежащую на земле пачку эскизов. Посмотрев на нее, я тут же повернулась к мольберту, потому что Федор Аполлинарьевич, взмахивая руками, продолжил свою лекцию:
— Грунт — это основа основ. Хороший грунт накладывается неторопливо, слой за слоем. Очень важно дать каждому слою высохнуть. Это время. Но зато потом вам не грозит провал цвета, ничего не пожухнет и не уйдет в никуда. Цвета останутся такими, какими вы их положите, навсегда. Положив хороший грунт, вы получаете возможность сработать что-то для вечности. «Нет, весь я не умру, душа в заветной лире мой прах переживет!» — продекламировал Траубе.
