Екатерина Лесина - Браслет из города ацтеков
Однако же многие волнения и мятежи смущали Альварадо, ибо мешиков было множество, а нас – горстка. Потому, когда обратились к Альварадо жрецы, прося дозволения провести праздник Тошкатль во славу их гневливого бога Уицилопочтли, Альварадо от имени Мотекосумы ответил согласием. Он поставил два условия. Первое – всем мешикам, кои желают праздновать, следует явиться без оружия. Второе – сам Альварадо желает увидеть празднование. И прочие из нас сказали, что если боги мешиков столь грозны, как то говорят, то и нам будет не лишним выразить свое им почтение. Мешики не посмели перечить.
Тотчас специальные женщины, которые целый год соблюдали строжайший пост, начали молоть семена мака. А другие женщины стали готовить статую в виде человека. Ее сделали из молотого зерна, смешанного с семенами мака, уложив смесь на каркас из прутьев.
Фигуру обернули тканями и украсили перьями, сделали лицо, каковое разрисовали поперечными полосами. Уши бога украсили мозаикой из бирюзы, а к ногам прикрепили золотые пальцы. На голову же Уицилопочтли поместили магический убор из перьев колибри. А плечи обернули накидкой в виде листьев крапивы, выкрашенной в черный цвет, на ней было пять пучков хвостовых орлиных перьев. В руках бог держал кремневый жертвенный нож из бумаги и тростниковый щит.
Когда же солнце озарило небосвод, возвестив о наступлении праздничного дня, жрецы открыли лицо идола и, расположившись вокруг, начали воздавать хвалу. А после вознесли его на вершину пирамиды.
Праздник начался.
Верно, не стоило мне говорить о том, что и я присутствовал в тот день, прозванный мешиками днем печали. Тлауликоли, прежде спокойный и даже в редких приступах ярости остававшийся сдержанным, ныне превратился в зверя. Не было внешних проявлений гнева, напротив, он будто бы заледенел и сидел долго, минуты две, неподвижен. А после глянул мне в глаза, и я увидел, что передо мной уже не человек.
Лучше бы он упрекал меня. Лучше бы спросил, чем оправдаю я случившееся. Тогда бы я имел возможность объяснить, что не имею оправданий и знать не знал, чем закончится сие празднование. Я шел туда, желая увидеть обычаи мешиков, чтобы после записать их, как записываю сейчас хронику кровавого дня, едва не уничтожившего нас.
– Тошкатль – праздник воинов, – мертвым голосом произнес Тлауликоли, и лицо его оставалось недвижно, а взгляд – устремлен в огонь. И даже ласковое прикосновение Киа не вывело Ягуара из того состояния, в котором пребывал он. – Открывается он танцем змея. Год готовятся те, кто идет во главе змея. И за ними стоят те, кто готовится два десятка дней. А после – прочие… мы пляшем и поем. Мы славим имя Уицилопочтли и силу его… Мне самому доводилось ступать на площадь, и поверь, что не было мгновенья прекрасней.
Было. Когда душа рвется ввысь и взлетает к куполу храма. Когда подхватывают ее крылья гимна, что поют мои братья. И грешная земля уходит из-под ног, а пречистое синее небо раскрывается перед тобой. Не остается ничего, кроме абсолютного счастья.
Но разве способны были дикари испытать подобную радость?
Нет! Их счастье вызвано дурманящими напитками, безумием, которое вызывала пролитая кровь, дымом отравленным…
А Тлауликоли, прервав меня, начал свой рассказ.
…В тот день я был рядом с моим другом и повелителем, который и мыслить не смел, что когда-нибудь примет Теночтитлан из рук дяди. Он желал присоединиться к пляшущим, однако три ночи кряду мне снился ягуар. Он скулил и хрипел, а шкура зияла многими дырами, которые сочились кровью. Я просыпался в холодном поту, не зная, жив ли сам. А на третью ночь увидел, что старая рана раскрылась. Тогда, откинув сомнения, вошел я в покои Куаутемока и, преклонив колени, сказал:
– Пусть гнев Уицилопочтли падет на голову мою, но я скорее умру, чем позволю тебе спуститься в город.
И Куаутемок, сдержав гнев – никогда прежде я не смел быть столь дерзким, – спросил:
– Почему?
Я рассказал ему о снах, боясь, что меня сочтут безумцем. Но Куаутемок выслушал меня и спросил:
– Веришь ли ты тому, что видел?
– Верю.
Он знал мою историю, как знал и то, что ягуар не единожды подавал мне знаки, подсказывая или упреждая. Куаутемок велел позвать жрецов, и уже им изложил я увиденное. Но что может человек, когда боги уже вынесли свое решение?
Долго говорил Куаутемок, убеждая жрецов не пускать теулей в город, однако пленение Мотекосумы связало нам руки. И в назначенный час празднество началось.
Сердцем рвался я к тем, кто пришел на площадь, а было их великое множество…
…И я, брат Алонсо, подтверждаю, что десять тысяч мешиков собрались почтить бога Уицилопочтли. В тот миг, когда все они вошли в храм и оказались на площади, запертой меж внутренних строений, Педро де Альварадо подал тайный знак.
В сей же миг его люди перекрыли все входы и выходы. Одни стали у Ворот Орлов и маленького дворца, другие – у Акатльийакапана и Зеркал Змеи. Слаженно и быстро действовали они, и вот уже спустя мгновенье никто не мог покинуть главную площадь.
Снова подали сигнал. И солдаты двинулись на танцующих, окружили, тесня щитами, а некоторые бросились к музыкантам. Я видел, как напали они на человека, что бил в атабали, и отрубили ему обе руки. Он закричал, а меч Альварадо уже отсек голову. И был тот удар такой силы, что голова покатилась далеко. В тот же миг ожили прочие солдаты, начали колоть и рубить, тыкали копьями и мечами, рассекая головы, раня руки и плечи.
Это была невиданная резня, оправданий которой у меня нет и быть не может. И хоть был у меня меч, я стоял с ним, прижавшись к стене, и молился за души бедных моих соотечественников.
Мешики же пытались спастись бегством, однако выходы были перекрыты, и стоявшие там солдаты добивали раненых. Были и те, кто пробовал прорваться в храмовые постройки или же падал на землю, пытаясь притвориться мертвым или раненым. Но по приказу Альварадо всех, кто хоть как-то шелохнулся, добивали.
Кровь воинов-мешиков лилась ручьями, текла повсюду, как вода во время сильного дождя, образуя лужи. Тошнотворный запах распоротых внутренностей стоял в воздухе. А солдаты рыскали по храмовым постройкам, протыкая занавеси и громя мебель.
Тут и раздался клич:
– Люди, люди… поспешите сюда! Скорее бегите сюда! Мертвыми лежат наши военачальники, мертвыми лежат наши воины!
И страшный крик поднялся в городе. Выли люди, ударяли себя по губам и раздирали ногтями груди…
…Я слышал этот крик, стоя рядом с моим другом Куаутемоком. Сердца наши полнились печалью, а перед внутренним взором моим вставал ягуар. Зверь умирал, хотя сил в его теле оставалось достаточно, чтобы разорвать охотника.
Куаутемок же велел собирать войско, и приказ его был выполнен с превеликой охотой. Многие уже знали о том, как осквернено было празднество, и желали выпустить кровь пришельцам.
Мы слаженным строем двинулись к площади, и многие из горожан, не бывших воинами, присоединились. А Куаутемок не велел их гнать, признав их право на гнев и месть.
Теули встретили нас выстрелами, но боль и ярость застили страх. Тысячи стрел вспороли воздух, обрушиваясь на головы лжецов. Тысячи дротиков устремлялись вниз, ища добычи. И небо стало темным, а земля содрогнулась.
Куаутемок велел наступать, отрезая людей Малинче от их убежища, однако те оказались быстры и сумели скрыться. Запершись в постройках, они успешно сдерживали наши атаки. Бой длился семь дней, а когда иссякли и наши, и их силы, началась осада.
Не желая гибели людей, Куаутемок велел окружить дворец и расширить каналы, отрезая теулей от города. Он ждал, что те, осознав неизбежность исхода, сдадутся.
Куаутемок не собирался дарить им милость, ибо стало мертво сердце его, как были мертвы дети мешиков. С прежним упорством и при поддержке многих осаждал он дворец. Но чем дольше длилась осада, тем чаще звучали голоса в поддержку Монтесумы. И многие стали называть Куаутемока лжецом и обвинять его в захвате власти. Это и позволило лжецу-Малинче вернуться в Теночтитлан. Он вошел в город, как хозяин, и хоть оставшиеся верными Куаутемоку люди пытались противостоять вам, но было их слишком мало…
…ах, если бы Кортесу хватило сил обождать. Однако он был зол и на Педро, допустившего резню, и на мешиков, что никак не желали успокоиться, и на Мотекосуму, что не сумел предотвратить беду. Ко всему мы были измотаны осадой и мелкими стычками, что случались постоянно. Наши союзники-тлашкальцы дрожали, готовые в любой миг отступить. А продовольствия с каждым днем доставляли все меньше.
