Анатолий Безуглов - Преступники
— Будем надеяться... Ранняя профориентация — это хорошо. Я свою первую табуреточку сколотил пацаненком. — Он показал рукой на метр от земли. — Сейчас хорошим бы мастером был. И сердечко не болело бы...
— От этого в Ессентуках лечились? — поинтересовался Чикуров.
— Язва желудка...
— А разве в вашей экспериментальной клинике не лечат?
Хозяин отхлебнул чай, помолчал.
— Предлагал мне Евгений Тимурович лечь к нему. Но предупредил, что придется поголодать... Эх, Игорь Андреевич, знаете, сколько я в своей жизни голода насмотрелся!.. Помню, когда наши отступали в сорок первом, жгли хлеба, чтобы немцам не достался... Так мы собирали горелые зерна и ели. Да и когда здесь партизанили, то, бывало, по нескольку дней голодали. Картофельные очистки считались за деликатес, кору деревьев варили. — Лицо Ганжи посуровело. — А Ленинград? Там у меня родственники были. Все в блокаду... — Он махнул рукой крест-накрест. — Пули не боюсь, бомбы никакой, а голод... Нет, не могу...
— Подлечили в Ессентуках?
— Вроде лучше. Я там и раньше бывал, правда, лет двадцать назад. Ну и город — не узнать! Разросся, похорошел, а вот порядки...
— В каком смысле? — не понял Чикуров.
— Даже за минеральной водой — Ессентуки номер четыре и семнадцать — очередь! Лечебную ванну получить — тоже надо отстоять бог знает сколько времени. Правда, за трояк — пожалуйста, вне очереди! В общем, куда ни сунешься... Настроение только портится. Разве это лечение? Помыться и то проблема. Простой воды не хватает.
— Да, мне говорил один приятель, — подтвердил Чикуров. — И обслуживающего персонала нехватка.
— Оно и понятно, — усмехнулся Ганжа. — Каждый день по радио объявляют: требуются нянечки, санитарки, даже официантки. А прогуляешься по городу — прямо на улицах и во дворах здоровые молодые девахи торгуют пуховыми платками, вязаными шапочками и прочим. А милиция — хоть бы хны. — Он вдруг спохватился: — Наверное, думаете, разворчался старый брюзга! Это ему не так, то не этак...
— Не думаю, Сергей Федорович, — сказал Чикуров. — Конечно, и в милиции встречаются разные люди. И равнодушных хватает. Все зависит от человека.
— Вот-вот! — подхватил Ганжа. — Каждый должен быть на своем месте! Уважать свое дело! Взять, к примеру, грязелечебницу в тех же Ессентуках. Чистота, порядок, тебя встречают с душой... Возглавляет ее человек, который любит то, чем занимается. Понимаете, любит! Я не удержался, зашел к нему, поблагодарил от всего сердца. Потому что он думает о больных и старается, чтобы каждая мелочь помогала им выздоравливать. Ведь врач, как я понимаю, — это не только выслушать легкие, сердце и выписать рецепт... Ну как тут не вспомнить Баулина! Доктор, целитель! Впрочем, у него было с кого брать пример — со своего учителя Троянова. Замечательный человек!
— Вы хорошо его знаете? — спросил Чикуров.
— Максима Савельевича? Еще бы! Это теперь он крупный ученый, светило! А я помню его как просто Максима, военфельдшера. Оба выходили из окружения, партизанили. Как раз в этих местах, где мы сейчас сидим... Я возглавлял партизанский отряд, а Максим штопал ребят, лечил их, — Ганжа вздохнул. — Туго нам приходилось. И ему. Бывало, посылаю партизан на задание, а он просит: «Братишки, берите у фашистов медицинские сумки...» Те отмахивались: сдались, мол, твои сумки, побольше бы оружия да боеприпасов! Потом поняли, что фельдшер прав. Не хватало ни бинтов, ни йода. Оперировал в землянке, где стены были обтянуты парашютным шелком. В основном ампутировал, иначе — гангрена. А инструмент? Обыкновенная плотницкая ножовка... Сколько раненых спас! Самого пуля не миновала, вывезли самолетом на Большую землю. Но остался без руки... Потом я потерял Максима Савельевича из виду. И вдруг лет пять назад приезжает к нам в Березки Баулин. Прежде всего зашел к Шуре Лозовой, нашей травнице. Передал от Троянова огромный привет. Ну, Шура прибежала ко мне: мол, Максим Савельевич отыскался... Вспомнили мы, как партизанили, товарищей боевых, тех, кто полег в землю...
Ганжа замолчал, печально глядя поверх головы следователя, словно видел там, в светлом небе, образы боевых друзей.
— После этого вы встречались с Трояновым? — спросил Чикуров.
— А как же! Сразу написал письмо. Максим с ответом не задержался. А как только поехал я по делам в Москву, наведался. — Сергей Федорович вздохнул. — Что делают с людьми годы! Сухонький, седой... Ходит с палочкой. Это после инсульта. Но как был рад меня видеть! Не удержался я, прослезился, — смущенно признался Ганжа. — Он о Шурочке расспрашивал, о тех, кто помогал нам с фашистами драться. Я сказал, что Лозовая жива-здорова, а сын ее — главный зоотехник у нас в Березках...
— Рогожин? — удивился Чикуров.
— Ну да, Юрий Юрьевич.
— Вы семью эту хорошо знаете?
— Еще с тех времен, когда воевал тут... Шурочка — теперь-то она Александра Яковлевна — у нас в партизанском отряде за медсестру была. А дед ее, Прохор Лозовой, помогал Троянову лечить раненых. В роду Лозовых все травниками были, знали, какую травку от какой болезни пользовать. Я же говорил, что с лекарствами в отряде туго было. Простенькое ранение могло обернуться большой бедой... Так дед Прохор разные снадобья и мази готовил из того, что природа-мать дала. — Он обвел рукой вокруг. — Не совру, если скажу, что многие наши ребята обязаны Лозовому жизнью... Одним словом, настоящий кудесник был. Знаете, какую бы хулу ни возводили на тех, кто занимается врачеванием по рецептам народной медицины, у меня свое определенное мнение. Верю! Потому что сам видел, какие чудеса творил Лозовой... Но раненому не только лекарство нужно, но и уход, слово задушевное. А это уж Шурочка умела! Не знаю, что больше лечит... Шурочку все любили, молодые заглядывались. А выбрала она Юру Рогожина, сержанта, будущего отца главного зоотехника...
— Судя по возрасту сына, они поженились в отряде? — спросил Игорь Андреевич.
Ганжа помедлил с ответом, вздохнул.
— Тут такая история, — начал он неспешно. — Как сейчас помню, дело было накануне какого-то немецкого праздника... Готовились и мы его отметить. Своим партизанским салютом... Заходит ко мне в землянку сержант Рогожин... Он ладный парнишка был. Из студентов. Стихи здорово читал, газету выпускал партизанскую... Образованный! Так вот, смотрю, мнется наш Юрий. Потом говорит: Сергей Федорович, я по личному делу. Валяй, говорю. А он: хочу, мол, жениться на Шурочке. Я спрашиваю: она согласна? Отвечает: согласна-то согласна, только у нее нет паспорта, она не успела его получить, потому что наши оставили Березки... Хорошо, говорю, а сколько ей годков? Я раньше как-то не интересовался. Оказалось — семнадцать. Подумал я: почему бы и нет? А что война, так ведь сердцу не прикажешь. Жизнь продолжается... Хорошо, говорю, женитесь. Он прямо засиял весь... Но задание — сегодня ночью подорвать фашистский склад — остается в силе. Пошли поздно вечером. Жених с ними. Вдруг видят, на здании, где раньше размещался исполком поселкового Совета, флаг со свастикой развевается. Немцы, значит, к своему празднику повесили... У ребят такая злость вспыхнула! Решили сорвать. Сержант Рогожин взялся... Флаг-то сорвали, но тут — ракета! Немцы заметили партизан. Началась перестрелка. Двоих наших ранило, Юру — в живот... Подхватили их ребята — и в лес... Фашисты пустились в погоню с собаками... Ребята, естественно, все ходы, все тропки знали. Короче, ушли от погони. Принесли Рогожина на базу еще живым... Как ни хлопотали над ним Троянов, дед Прохор и Шурочка, а поделать ничего не могли... Солнышко встало, а Юра скончался... Похоронили честь по чести. Помянули за столом, который приготовили для свадебного пиршества. Не знаю, что получилось — свадьба или поминки... Язык не поворачивался назвать Юру неживым... Шурочка ни слезинки не проронила, сидела словно каменная... Через неделю прилетел самолет с Большой земли. Мне было приказано вылететь в Москву... Я получил назначение в полк и в отряд не вернулся... Дошел до Берлина. Воевал в Японии. Потом, как уже говорил, дослужился до генерала. А когда вышел в отставку, выбрали депутатом. Затем стал секретарем облисполкома... Из дома вышла Таисия Никаноровна.
— Сергей, — обратилась она к мужу, — может, подать что-нибудь посущественнее? Одним чаем сыт не будешь...
— А что, Игорь Андреевич, перекусим? — спросил Ганжа. — Время обедать...
— Благодарю вас, чая вполне достаточно, — отказался Чикуров.
Таисия Никаноровна укоризненно покачала головой и ушла в дом.
— Что же получается? — спросил Чикуров. — Формально, то есть по документам, Лозовая не является вдовой Рогожина?
— Погодите, погодите, — остановил его жестом Ганжа, — я не все еще рассказал... Когда я был уже секретарем облисполкома, докладывают мне как-то, что председатель Березкинского исполкома поссовета самовольничает. Документы неправильно выдает и так далее. А облзагс был как раз в моей епархии, да и тогдашнего председателя исполкома поссовета знал как облупленного. Ведь он наш, партизанский. Ну, скажу вам, такого взрывника надо было поискать!.. Звоню в Березки, интересуюсь, что он там натворил, если люди жалуются? Документы какие-то выдал без всякого основания... А он мне: основание — наша совместная борьба с фашистами, товарищ Ганжа... Оказывается, Шура Лозовая пришла к нему и попросила выдать свидетельство о браке с сержантом Рогожиным. А на основании этого получила в милиции новый паспорт, потому как она решила взять фамилию мужа. И эту же фамилию получил сын... Поехал я в Березки, чтобы разобраться на месте. Встретился с Шурой. Она показала маленького Юрку. Вылитый отец! Деда Прохора, правда, уже не было в живых. Фашисты убили... Вот вы, Игорь Андреевич, юрист, как скажете: нарушил председатель закон?
