Мария Очаковская - Портрет с одной неизвестной
– Ничего, Николай Ефремович, не надо отчаиваться. Не знаю, но мне почему-то кажется, что Брюллов найдется, я и Лизе так сказал, будто он где-то совсем близко, рядом, чуть ли не в соседнем доме.
– Да, – снова покачал головой Николай Ефремович, – ты пей чай-то, а то остынет. У тебя… друг мой, кхе-кхе, – неожиданно на его лице появилась хитрая улыбка, – с хозяйкой-то, с хорошенькой этой, случаем не роман?
Павел вопроса не ожидал и замялся.
– Можешь не отвечать, коли не хочешь. Я только вот что тебе скажу, никакая работа семьи не заменит.
– Это верно, но раньше как-то все не складывалось, а теперь… пожалуй, еще рано планы строить.
– Рано… хочешь, как я, всю жизнь бобылем… Да оставь ты наконец эту ложку, – сказал Николай Ефремович, глядя на то, как Павел усиленно размешивает в чае сахар. – А я ведь, знаешь, тебе сначала не поверил, когда ты мне позвонил и рассказал про портрет. Какой там у него Брюллов, думаю, откуда ему взяться. Кхе-хе… А потом вдруг в голову забрела та самая история про Мендельсона, рыбу и его кухарку.
– Я что-то не понял, вы о чем?
– Недоросль! Ты, стало быть, никогда не слышал, что единственный экземпляр партитуры Баха «Страстей по Матфею» был обнаружен совершенно случайно. Кухарка Мендельсона принесла из рыбной лавки карпа, завернутого в нотные листы. Их использовали вместо оберточной бумаги. Вот он господин Случай. Вот я и думаю, с Берсеньевым всегда что-нибудь эксцентрическое случается. От него всего, чего угодно, ожидать можно. Это, видно, у тебя в крови – удивлять. Пару месяцев назад письмо приволок…
– Нет, письмо я раньше приволок, еще весной.
– Не суть, все равно непонятно, откуда оно у тебя, у разбойника, взялось…
Николай Ефремович напомнил Павлу их разговор, состоявшийся несколько месяцев назад. В самом деле, как все удивительно сложилось. Тогда, вернувшись из Чехии, Павел и сам себе толком не мог объяснить, что с ним произошло и зачем он пришел с письмом к своему учителю. Вместо объяснений он, помнится, просто сказал:
– Если я вам расскажу, вы все равно мне не поверите. Так что лучше примите все как есть.
Николай Ефремович настаивать на объяснениях не стал, пробурчал только, что верит в порядочность Павла и, достав по обыкновению очки и лупу, принялся рассматривать пожелтевший листок. Оторвавшись наконец от письма, он с довольным видом потер руки и самым торжественным тоном произнес:
– Вид у твоей бумаженции вполне аутентичный. Я, конечно, не графолог, но письма ЕГО в руках держал и как-то даже в экспертной комиссии состоял. Мы как раз проверяли подлинность автографа Брюллова на одной сепии. Скажу только, если ты по-прежнему прислушиваешься к моему мнению, я бы такой бумаге поверил. Да ты и сам не лыком шит, сколько с него копий настругал, – Николай Ефремович разволновался, засуетился, принялся искать какую-то книгу, на худых скулах его вспыхнул румянец.
– Однако постой, в списках Ацаркиной ни о какой Элене Гомэш и помина нет. Не веришь, взгляни сам.
Павел, конечно, верил и безмерно ценил мнение своего педагога, который, если что-то утверждал, то уж наверняка, а если нет, никогда не боялся признаться в том, чего не знает. Именно поэтому Николай Ефремович был первым, к кому он пришел за советом, обнаружив у Лизы портрет.
Настойчивый тон Николая Ефремовича вернул Павла в сегодняшний день. Их тогдашняя встреча с письмом Брюллова вспомнилась не случайно, а натолкнула его на новую идею, которая, еще не окончательно оформившись, все зрела и зрела у него в голове.
– Ты просто иллюзионист какой-то. У тебя там случаем ничего больше не завалялось? Рокотов, Аргунов? Может, Ореста, моего любимца, тоже организуешь? Ведь сам подумай, метафизика какая-то. А иначе как все это объяснить! Сначала письмо, потом портрет, а сейчас пшик – и украли. Говорят, если по свежим следам не нашли – пиши пропало. Разве не так?
– Постойте, Николай Ефремович, я вот о чем подумал… Как преступник собирается доказать авторство Брюллова? Для нас с вами это факт непреложный.
– Ну, я бы так пока не говорил, не имея технологической экспертизы, хотя…
– Но все же, согласитесь, манера письма, авторский мазок и прочее… химический анализ красок, рентген, датировка холста, дерева на подрамнике, гвоздей и т. д. Даже все это, вместе взятое, еще не доказывает, что работа написана самим Брюлловым.
– Разумеется, существуют различные категории терминов «Attributed to…» «Studio of…», «Circle of…», а иными словами, работа, «возможно», была написана этим художником, либо кем-то из его учеников, либо неизвестным лицом, близко связанным с художником.
– Вот и я о том же. Для любого мало-мальски правдоподобного провенанса, а без него никак не доказать авторства, нужен исторический факт, а лучше документ, в котором кто-то упоминает об этом портрете. Допустим, если бы архитектор Каминский, живший в 50-е годы XIX века в Италии и удачно купивший для Третьякова портрет Микеланджело Ланчи, написал, что, помимо него, он видел еще и другую работу того же автора – женский портрет, желательно с описанием деталей, – и восхитился или, наоборот, разочаровался, то это дело другое. Но вы и тогда, и сейчас говорите, что упоминаний о портрете нет нигде, даже в самом подробном списке работ Брюллова ни слова. Ни в России, ни за границей о нем никто ничего не знает.
– Но у нас есть письмо Брюллова, – возразил Николай Ефремович.
– Вот именно, а у похитителей его нет! Это письмо – единственное, уникальное, документальное свидетельство, единственное непреложное доказательство его авторства. Если воры рассчитывают сорвать от продажи картины действительно большой куш, уже заранее смирившись с солидными потерями, – официальная продажа принесла бы им много больше – то во что бы то ни стало будут искать это письмо, чтобы доказать авторство Карла Брюллова. Полагаясь на мои слова, так опрометчиво произнесенные тогда на даче у Лизы, они начнут искать печатное издание с перепиской художника. А стало быть, пойдут по фондам, архивам и библиотекам.
– И ты, если я тебя правильно понял, намерен сделать то же самое?
– Да, разумеется, – буквально вскричал Павел.
– Получается, что они будут искать письмо, а ты…
– …а я буду искать грабителей.
Николай Ефремович потянулся к книжному шкафу, достал тяжеленный фолиант и принялся шуршать страницами.
– Где тут у нас библиография… ах, вот, собственно, и она. О-хо-хо-хо-хо… Я скажу, тебе придется потрудиться. Постой-ка. Во-первых, и в главных, Павлуш, есть достаточно объемный архив Брюлловых. Изданный, если не ошибаюсь, в начале века, не знаю, переиздавался ли он позже. Это Ленинка. Он включает письма разных лет самого Брюллова, его родственников, друзей. Затем дневники этого, ученика его, что все последние годы при художнике состоял, в путешествиях сопровождал… как его звали… ах да, Железнов, Михаил Железнов. Труд его называется, – Николай Ефремович заводил шишкастым пальцем по странице, – «Неизданные письма Карла Брюллова и документы для его биографии с предисловием и примечанием…». Он же составил «Живописное обозрение», на него тоже всегда много ссылок встречаешь. Есть еще Давыдов, Рамазанов, князь Гагарин, Мокрицкий, Лукашевич. Да-а-а…
– Многовато.
– А чего же ты хотел? Брюллов, выражаясь на современный манер, был настоящей звездой, медийной личностью, персонэлити, слава о нем по всей Европе прокатилась. Заказать у него портрет дорогого стоило, да и не за всякий заказ он брался. Опоздание на сеанс позирования даже императору Николаю не простил, ушел, не дождавшись. Все хотели его видеть, общаться, дружить, – Николай Ефремович оседлал своего любимого коня, – поэтому мемуаров, воспоминаний о нем как снега зимой. Переписка тоже обширнейшая. Так вот, то, что я тебе назвал, – лишь печатные издания. А ведь есть еще собственно рукописи, в смысле сами письма, и хранятся они в соответствующих отделах в той же Ленинке, в архивах Русского, Третьяковки, в библиотеке Академии художеств. Ну, да что тут рассуждать, список изданий я тебе прямо сейчас составлю.
– Если бы, например, я украл картину и мне необходимо было это письмо, – добавил учитель, продолжая писать, – я бы для начала пошел в Научную библиотеку Третьяковки… хотя нет, туда требуются специальные документы, а это риск быть обнаруженным.
В комнате стало темнеть, густые тени легли на книжные стеллажи, занимавшие все пространство небольшой гостиной. Павел щелкнул кнопкой выключателя.
– Может, еще чайку? – спросил Николай Ефремович, покончив со списком.
– Постойте, как это я раньше не сообразил… ай-ай-ай, – смутная догадка завертелась в голове, и Павел заходил по комнате, – а если… если все, о чем мы с вами тут говорили, они просто тупо скачают из Интернета?
39. Библиотечный детектив
Москва, сентябрь 20… г., картон/акрил
После вечера у Николая Ефремовича Павел решил привлечь свежие силы и подключил к поискам соседского подростка, юного виртуоза закачек и монстра нета с невообразимым именем Питимайк. На исходе трех суток камлания в инете, Питимайк изрек: «Паутина в сайленсе». На человеческом языке это означало, что там переписки Брюллова найти не удалось даже такому сверхдотошному юзеру. Павла это обрадовало: если оцифровка библиотечных фондов – дело будущего, значит, анонимный поиск письма через Интернет похитителям ничего не даст.
