Николай Зорин - Ловушка памяти
– О чем ты, папа?
– Потом я, может быть, тебе расскажу. – Отчим нахмурился, помолчал. – Не сейчас, потом. Вероятно, все и так теперь всплывет. Зря и тогда я скрыл, зря избавил его от заслуженного наказания. Избавил, – отчим горько усмехнулся, – и бросил, не смог жить под одной крышей с чудовищем. И сделал из него в результате самого настоящего монстра. – Он опять немного помолчал. – Ладно, рассказывай дальше.
– Я ехала в машине домой, убегала, убегала. И тут в первый раз позвонил тот парень, шантажист. Включил запись моих пьяных излияний и сказал, что знает: Марину убила я. И добавил еще, что может это доказать.
– И ты бросилась собирать деньги?
– Нет, не бросилась, он ведь и сумму тогда, в первом разговоре, не назвал, о деньгах вообще не было речи. Я отправилась в бар. В тот самый бар, где мы с ним встретились.
– Разумно, ничего не скажешь!
– Я не пить туда пошла, а… Мне во что бы то ни стало нужно было вспомнить, восстановить события предыдущего вечера, и я подумала, что та же самая обстановка мне поможет. Но ничего не вышло, вспомнить я так и не смогла.
– Где ты с ним познакомилась?
– С шантажистом?
– Хм, шантажист… Говорю же тебе, он убийца!
– Тем не менее он меня шантажирует.
– Думаю, это какой-то тонкий ход с его стороны. Или шантажирует тебя не он, а кто-то другой. Тебя могли видеть соседи Марины, сопоставить и начать шантажировать.
– Да? – Такая мысль мне почему-то не приходила в голову. – Нет, не складывается – у него же пленка с записью моей пьяной исповеди. Ни у кого из соседей ее быть не могло, я ему изливалась.
– Ну да, верно. Так где ты с ним познакомилась? Ты почему-то упорно уходишь от ответа на мой вопрос.
– Вовсе не ухожу. Просто я до конца и сама не помню. Наверное, он подсел ко мне в баре. Или я к нему подсела. В тот период мне постоянно хотелось с кем-нибудь общаться. Вернее, не общаться, а… в общем, мне просто необходим был исповедник, человек, который просто бы меня выслушал.
– Почему же ты не пришла к нам с мамой?
– Как почему? Ты же сам прекрасно понимаешь, почему: не те у нас всегда были отношения, мне ведь не нравоучения были нужны, а просто хотелось высказаться, выплакаться, выкричать из души свою боль. Да и не могла я вам определенных вещей рассказать. Маме рассказать о Марине с Максимом? Как ты себе это представляешь?
– Да, ты права. Ей и сейчас мы ничего не скажем. Хорошо? – Отчим просительно на меня посмотрел. – Ей ведь будет очень тяжело такое услышать, непереносимо тяжело.
– Конечно, не скажем, само собой! А она не знает?
– Нет, я с Никитиным на кухне разговаривал, Тамара спала.
– Только… – Я вдруг опять осознала весь ужас своего положения. О чем мы с отчимом договариваемся, боже мой! Меня же не сегодня завтра арестуют, обвинят в убийстве, а я боюсь, что мама узнает о связи Маришки с Максом. – Они ей сами все расскажут.
– Ты имеешь в виду милицию?
– Кого же еще! Шантажист, раз я не смогу ему заплатить, у меня ведь только половина суммы…
– К шантажисту на встречу мы поедем вместе. Деньги, думаю, если моя догадка верна, вообще не понадобятся. Но… лучше бы я ошибался!
Отчим опять ужасно расстроился, мой бывший нелюбимый отчим, и мне опять его стало жалко, потому что нелюбимым он быть перестал сегодня вечером, почти ночью, когда кошмар мой достиг высшей точки. Мы с ним породнились душами: у него ведь есть свой кошмар, и он, как и мой, достиг высшей точки. Я подошла к отчиму и обняла его за плечи, и он меня тоже обнял, и тогда я вдруг ощутила себя маленькой девочкой: у нее тьма ее детских несчастий, и вот она приходит к своему отцу и все ему рассказывает. У меня никогда не было отца! То есть он был, но в таком глубоком детстве, что я совсем забыла, как это вообще – иметь отца.
– Спасибо, папа! – Я прижалась виском к его щеке, и мне показалось, что вся боль уходит из головы, из души. Душу можно вылечить! Вот что я поняла в тот миг. Можно, еще как можно! Нужно, только чтобы тебя кто-то любил и ты кого-то любила. Вот и все. Какой простой рецепт!
– Вот что, Наталья… – Отчим вдруг отстранился, и мне стало обидно и горько. – Я тебе помогу, постараюсь сделать все, что от меня будет зависеть. Ты даже представить себе не можешь, что это значит и как мне трудно… Я сейчас – только что! – принял решение. Да, я это сделаю, ради тебя и твоей матери, которую люблю больше всего на свете. Но мы должны выяснить, обязательно выяснить для самих себя, виновна ли ты в смерти Марины. Постарайся вспомнить.
– Вспоминала! – Я села на диван от него подальше, он мне опять стал неприятен. – Не могу вспомнить. Все факты указывают на то, что я там была и убила, но я ничего такого совершенно не помню!
– Так бывает, но крайне редко. Гораздо реже, чем хотят представить. Я имею в виду, редко бывает у здоровых людей, а ты совершенно здорова. Значит, ты либо обманываешь меня, либо себя…
– Я не обманываю!
– В таком случае, вероятней всего, ты не убивала.
Я ему поверила. Сразу поверила. И опять ощутила то блаженное состояние своей невиновности, но уже без всякой горечи и боли.
– У меня есть небольшие сбережения, тысяч десять наберется. Да больше, думаю, и не понадобится. Мы наймем частного детектива. Никитин показался мне вполне толковым парнем, и по душевным качествам он, кажется, человек неплохой, хоть разговор, который происходил между нами, был мне крайне неприятен и тяжел. Мы наймем детектива – на милицию надежды никакой! – и он выяснит, кто заказал Максима.
– Ты считаешь, что его кто-то заказал?
– Иначе быть не может.
– А Марину?
– Скорее всего, ее убили потому, что Максим переслал ей фильм и она обратилась к Вениамину. Наверное, об этом как-то узнали.
– Но зачем Максима убили таким сложным способом? Если он кому-то помешал – хотя я даже представить не могу, кому и чем он мог помешать, – могли ведь просто застрелить.
– Думаю, именно затем, чтобы на заказную его смерть не походила. Милиция ведь даже не заподозрила убийства.
– Ну… они пытались выяснить, дело завели.
– Нет, если бы они что-то заподозрили, то и стали бы копать, а так… Никитин найдет заказчика. А исполнителя… – Отчим запнулся, губы его задрожали, мне показалось, что он сейчас заплачет. – Исполнителя я им сдам, – выдохнул он и откинулся на спинку стула, как будто тело его без опоры не могло больше удержаться.
– Ты его знаешь? – тихо-тихо спросила я, почувствовав, что тут-то и заключается для него главное страдание.
– Знаю. – Отчим немного помолчал, словно собираясь с силами или раздумывая, говорить или нет. – Он мой сын.
Глава 9
Дина
Мы просто снимаем кино. Если повторить эту волшебную фразу десять раз подряд, станет легче. Я проверяла – повторяла каждый раз после завершения очередного Димкиного фильма, после завершения очередного Димкиного убийства. Садилась к окну, закрывала глаза и начинала повторять, твердить как заклинание: «Мы просто снимаем кино. Мы просто снимаем…» Привычка садиться к окну, когда все так плохо, так плохо, что хуже и быть не может, осталась с детства. Во дворе гуляла Юля – она была там всегда – ее существование примиряло меня с жизнью, делало ее терпимой при любых обстоятельствах. Теперь ее нет, а мы снимаем кино.
Вот и еще один фильм завершен, десятый по счету. Десять смертей плюс три, которые не увековечились в кадрах. Всего тринадцать – несчастливое число. Димка скажет: надо срочно довести до четырнадцати, а то нам не повезет, – с недавнего времени он стал суеверен. Нет, не скажет, уже не скажет, потому что четырнадцатая смерть услужливо протянула уже свою руку.
Я приоткрыла глаза, чуть-чуть, на маленькую щелочку, воровски посмотрела во двор. Глупо! Зачем я себя обманываю? Там нет никого. Да и двор этот – не тот двор, мы давно переехали. Не от воспоминаний убегая, а для того, чтобы снимать кино. Юли нет, Юли больше нет, ни здесь, ни в каком другом дворе. Нигде ее нет. Потому что…
Я прижата к раскаленной крыше – Димка подмял меня под себя, навалился всем телом и не отпускает. Он что-то кричит, но я не понимаю что, совсем не понимаю, потому что бордюр пуст, на бордюре не сидит больше Юля. Наконец мне удается сбросить с себя Димку, я встаю на колени и ползу к краю крыши.
– Не надо! Не надо, Динка! – Он обхватывает меня за шею, как будто собирается задушить, и тянет назад. Я не удерживаю равновесия и падаю на спину, Димка снова наваливается сверху, прижимает мои руки к телу, чтобы не могла вырваться. – Нельзя туда, Динка! Туда нельзя! – Лицо его, красное и потное от напряжения, нависает надо мной. – Все, все, все! Все кончилось, успокойся, я прошу тебя, Динка!
Я рвусь, рвусь, рвусь, хочу ударить головой, разбить ненавистное его лицо, но силы кончаются. Я просто лежу, тяжело дышу. Димка тоже тяжело дышит, но не ослабляет хватку еще долго. Большой и сильный Димка, убийца Димка!
