Виктория Платова - Тингль-Тангль
Тишина.
Тишина длилась секунду, вторую, третью. И по мере того, как они наползали друг на друга, складывались в минуты, Васькой овладевало оцепенение, она и сама – холодела. Смерть может быть заразна, подумала Васька, смерть может быть заразительна.
Стоит ли это открытие гибели птицы? – большой вопрос.
Стоит ли это открытие гибели самой Васьки?..
Тогда она и вправду была близка к гибели – или ей казалось, что близка. Ухо примерзло к груди Ямакаси, скрюченные пальцы рук не разгибались, тонкие ледяные иглы покалывали кожу, что ей теперь делать и чего не делать? Волевым усилием оторвать себя от тела, затрясти его, закричать, зарыдать, вызвать скорую?..
– Опс, – насмешливый голос Ямакаси прозвучал как гром с ясного неба. – Что случилось, кьярида? Ты как будто чем-то взволнована?
– Кто научил тебя этому дурацкому слову? – от неожиданности она задала самый глупый вопрос из всех возможных.
– Парень, у которого я одолжил эспарденьяс, – странно, раньше шла речь о подарке. – Так что же все-таки произошло?
– Ничего. Мне просто показалось, что… что у тебя не бьется сердце.
– Решила, что я умер? – Ничего я не решала.
– Не переживай, я не умру, кьярида. А если умру – то совсем не так, поверь мне.
– Я верю.
Васькино ухо по-прежнему покоилось на груди Ямакаси, и по-прежнему в ней была тишина. Пустота. Ни одного звука. От осознания этого у Васьки путались мысли: даже у птиц есть сердце и вряд ли чудесная Кетцаль – исключение. А если сердца нет…
– Ты удивлена, что не можешь его найти? – искусством влезать в чужие головы он овладел в совершенстве, чертов клоун. Вот и сейчас: влез, взялся за кончик утка, взялся за кончик основы – и быстренько все мысли и распутал.
– Ничего я не удивлена.
– Ты просто не там ищешь.
– Что значит – не там?
– Сместись правее.
Васька не совсем понимала, к чему клонит Ямакаси, но послушно сдвинула ухо правее. А потом – еще правее и еще – пока наконец не услышала долгожданное тук-тук.
Тук-тук.
Тук-тук-тук.
Тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук.
– Ничего не понимаю…
– Я совсем не такой бессердечный, каким ты представляешь меня, детка. Просто сердце у меня справа.
Васька была сражена наповал этим неожиданным признанием. Чудесная птица Кетцаль с сердцем с правой стороны – это уже слишком. Слишком даже для птицы.
– Вот черт, как такое может быть?!
– Может, как видишь. Внутренние органы расположены зеркально, только и всего. Не такой уж редкий в медицине случай.
– Но и не частый, – среди Васькиных знакомых нет никого с зеркальными внутренними органами. Ямакаси и без этого был личностью исключительной, теперь же его котировки взлетели до небес.
– В этом есть и свои преимущества, поверь. Во всяком случае, если кому-нибудь придет в голову выстрелить мне в сердце, они не найдут его в положенном месте. Мое сердце ускользнет. Разве это не потрясающе?
– Потрясающе.
Оно ускользнет в любом случае, вне зависимости от того, придет ли кому-нибудь в голову выстрелить в сердце Ямакаси, пырнуть его ножом или просто попытаться поймать его в силки; Ваське становится грустно, уж не влюбилась ли она?
Определенно нет.
Иногда Ямакаси исчезает.
Не слишком надолго, этого времени хватило бы, чтобы добраться до Петродворца, бросить монетку в фонтан, съесть мороженое, пофотографироваться с белками в парке, искупаться в месте, где «купание запрещено, проход судов», – и вернуться. Этого времени хватило бы, чтобы посмотреть в спортбаре футбольный матч, а потом финал Уимблдона, а потом – королевскую регату, – и вернуться. Этого времени хватило бы, чтобы сесть в поезд дальнего следования и отъехать от Питера километров на триста. Что расположено в трехстах километрах от Питера?
Таллин, Хельсинки, Бологое.
Насчет Таллина и Хельсинки Васька не совсем уверена.
Как не совсем уверена, что Ямакаси будет возвращаться всегда. Единственное, что хоть немного ее успокаивает, – он никогда не берет с собой рюкзак. И все вещи в нем находятся на своих местах, ни одной не пропало. Васька уже сто раз подолгу держала в руках каждую из вещей, за исключением записной книжки, просто книги и буклета с самолетами. У нее даже появились свои любимцы: китайские шары, например, их можно вертеть в руке и при этом они издают тихий мелодичный звон. Затем идет зажигалка «Зиппо» с кактусом и койотом, воющим па луну. В зажигалке отсутствует кремень, Васька выяснила это опытным путем.
И еще календарик.
Иногда Ваське кажется, что схема метрополитена, нарисованная на нем, меняет свою конфигурацию. Да нет же, она совершенно уверена в этом! Еще вчера красная и желтая линии сходились вместе под углом в сорок пять градусов, а сегодня идут параллельно друг другу. Еще вчера черная и синяя линии пересекали желтую, а сегодня черная исчезла и осталась одна синяя. Ваську злит, что все судьбоносные для неизвестного ей метрополитена события происходят помимо нее. Она часами вглядывается в календарик, стараясь схватить линии за руку в момент их трансформации – куда там! Они всегда находят способ объегорить Ваську.
Глазение на календарик часто вводит ее в состояние некоего транса. Тогда границы матовой поверхности календаря раздвигаются, зажеванные углы перестают существовать, и Васька явственно видит черноту туннелей, светофоры, стрелки для перевода рельсов, проносящиеся мимо платформы и даже людей на платформах. И даже таблички с названиями станций. Названия на них прочесть невозможно (редкая психологическая особенность Васьки и здесь даст о себе знать), но…
В этом «но» все и дело.
Ей кажется – нет, она уверена! – что могла бы их прочесть. Могла, могла! – при определенном стечении обстоятельств, под определенным углом зрения, в определенное время суток; единственное необходимое условие: Васька должна быть в этом чертовом метрополитене!
Она должна найти чертов метрополитен. Или хотя бы узнать, в каком городе он расположен. Она отправится в тот город (где бы он ни находился), и тогда проблема, столько лет мучившая ее, разрешится сама собой.
Сумасшедшая на первый взгляд идея овладевает Васькой настолько, что она не возвращает календарь на место, а оставляет себе. И мысль о том, что этот поступок выставит ее перед Ямакаси в невыгодном свете соски-недоумка, роющегося в чужих вещах, больше не волнует Ваську. Едва добравшись до работы, она поочередно показывает календарь сразу нескольким людям из «Ноля» с просьбой прочесть надписи на линиях, под линиями и, если удастся, – на обороте.
По-моему, тут написано по-английски, после недолгого изучения календарика говорит официант Ив, Уточни у Виталика, он в этих делах волочет.
Васька терпеть не может Виталика, порочную тварь, отдаленно напоминающую сторчавшегося Джонни Деппа, к тому же Виталик ходит в друзьях блаженной дурочки Мики. Она бы в жизни с ним не заговорила, но календарь заставляет ее с легкостью отступить от принципов.
– Это не английский, – после минутного молчания заявляет Виталик, нимало удивленный вниманием Васьки. – Это скорее, немецкий. Видишь эту букву с двумя точками сверху?
– Вижу, – цедит Васька, ей очень хочется вломить Виталику по морде, да так, чтобы оказался задействованным его красный мокрый рот и чтобы кровь брызнула из него фонтаном. И залила бы к едрене-фене не только Виталикову физиономию, но и опознанную им букву с двумя точками сверху.
– В английском таких нет, как ты сама понимаешь.
– Понимаю.
– Это точно немецкий… Вот здесь, внизу, одна из станций заканчивается на «-штрассе». А штрассе – это как раз и будет улица по-немецки. Ферштейн?..
Он еще издевается, подонок. Сейчас побежит докладывать пауку, что сестра совсем взбесилась и пристает ко всем со схемой метро.
Подонок и есть.
– Шайзе! – с энтузиазмом произносит Васька. Виталик с не меньшим энтузиазмом вытягивает губы в трубочку и причмокивает им, имитируя поцелуй:
– Пупхен!..[30]
Ваське ничего не остается, как направиться к Ральфу.
Ральф, еще один обмылок, еще одно человеческое недоразумение. Младший из четырех совладельцев «Ноля за поведение», он до смерти влюблен в паука. И в то, что сооружает паук на своей дьявольской паучьей кухне. Ральф-мямля, Ральф-рохля, Ральф-тюфяк – таким он видится Ваське. И если Виталик представляет собой самодостаточное шайзе, то Ральф становится таковым лишь в контексте ее блаженной дурочки сестры. А сам по себе он вполне безобиден, и даже местами симпатичен, такой себе немчик с типичной баварско-саксонско-вестфальской физией и аккуратными очочками на кончике носа. Ральф – главный вассал паука, он занимается снабжением кухни, (а в свободное от кухонных дел время) сидит в маленьком темном закутке, отделяющем кухню от общего коридора и с вожделением наблюдает за ведьмовскими манипуляциями. Специально для этих целей в закутке установлен барный стул, и все знают, что это – стул Ральфа, и не тревожат его. Ну разве это не сумасшествие, не полный распад личности?..
