Нора Робертс - Искушение злом
Помимо красивой внешности он обладал глубокой и искренней симпатией к женскому полу вообще. Он вырос в семье, где было много женщин, и с детства любил их за их мягкость, силу, суетность и проницательность. Он с одинаково искренним интересом относился и к пожилой матроне с подсиненными волосами, и к стройной секс-бомбочке, хотя причины тяготения были разные. Именно эта прямота в отношениях с женщинами и принесла ему успех в постельных делах и в бизнесе.
Но Анжи была его единственной любовью, хотя и не единственной любовницей. На то, чтобы убедить ее в этом а также и в преимуществах традиционного брака, у него ушло почти два года. Он не сожалел ни об одной минуте из них.
Легким движением он прикрыл ее руку своей, снова направляясь вперед по той дороге с двусторонним движением. — Jet aime, — сказал он, как делал это часто. Улыбнувшись, она поднесла его руку к своим губам. — Я знаю. — «Он чудесный, — подумала она. — Даже несмотря на то, что он мог выводить ее из себя». — Просто предупреди меня, если снова решишь остановиться и любоваться козлами или другими животными.
— Ты видишь то поле?
Анжи выглянула из окна и вздохнула. — Как же я могу не видеть его. Там больше ничего другого нет.
— Я бы хотел там, на солнце, заняться с тобой любовью. Не спеша. Сначала ртом попробовать тебя всю на вкус. А затем, когда ты начнешь дрожать и страстно звать меня, ласкать тебя руками. Одними кончиками пальцев. Сначала твои восхитительные груди, а затем там внизу, внутри, где будет так влажно и горячо.
«Четыре года, — подумала она. — Прошло уже четыре года, а он по-прежнему мог вызывать у нее дрожь». Она искоса взглянула на него и увидела, что он улыбается. Посмотрела вдаль на дорогу и поняла, что вполне искренен в своей фантазии. Поле больше не пугало ее.
— Может быть, Клер укажет нам поле, расположенное не так близко к дороге.
Фыркнув, он сел прямо и запел в унисон с голосом радиопевца.
Сильно нервничая, чтобы работать. Клер занялась посадкой петуний вдоль дорожки. Если Анжи и Жан-Поль выехали из Нью-Йорка в десять, как собирались, то они в любую минуту могли подъехать. Она была в восторге от предвкушения увидеть их и показать им все вокруг. И в ужасе при мысли, что надо будет показать им свою работу, которая вдруг представится никудышной.
Все, что она делала, никуда не годилось. Она просто обманывала себя, так как ей совершенно необходимо было верить, что она еще способна сделать что-нибудь стоящее из обрубка дерева или обрезков металла. «Поначалу все давалось слишком легко, — подумалось ей. — И сама работа, и успех. После этого можно было только скатиться вниз».
— Клер, вы боитесь успеха или неудачи? — Голос доктора Яновски отдавался у нее в голове.
И того, и другого. Разве не так и у всех? Уходите же. Каждый имеет право на свой маленький личный невроз.
Она постаралась прогнать мысли о работе и сосредоточиться на посадке цветов.
Этому научил ее отец. Тому, как ухаживать за корнями, соединяя вместе торфяной мох, удобрения, воду и любовь к цветам. Тому, какое удовлетворение и покой может принести выращивание живого растения. В Нью-Йорке она забыла, что за радость и умиротворение связаны с этим.
Мысли ее были беспорядочны. Она подумала о Кэме, о неистовстве их любви. Каждый раз. Всегда. Это была какая-то глубинная потребность. В их жажде друг друга было что-то ненасытное, животное. Ни с кем другим она не испытывала такого, ну скажем, вожделения.
«О, Боже, — подумала она с усмешкой, — как много она упустила!»
Сколько времени это продлится?
Пожав плечами, она продолжила свои садовые занятия. Она знала, что чем мрачнее и сильнее страсти, тем скорее они должны истощиться. Она не могла допустить, чтобы эти мысли омрачали ее голову. Не хотела. Сколько бы их отношения ни длились, она не будет об этом сожалеть. Потому что в настоящее время ей трудно было прожить даже час, не воображая себя с ним вместе.
Она любовно утрамбовала почву вокруг красных и белых петуний. Когда она покрывала землю прелой соломой, солнце изо всех сил жарило ей спину. «Они вырастут, — подумала она, — И будут тянуться вверх и цвести до первых холодов. Они долго не проживут, но пока они живы, ей будет так приятно любоваться ими».
При звуке мотора она подняла голову и снова присела на корточки, увидев, как грузовик Боба Миза въезжает на ее дорожку.
— Привет, Клер.
— Привет, Боб. — Воткнув лопату в землю, она поднялась.
— Красивые у тебя тут цветы.
— Спасибо. — Она вытерла испачканные землей руки о джинсы.
— Помнишь, я сказал, что завезу лампу, как только найдется свободная минута.
Лоб ее сначала наморщился, потом, когда она вспомнила, разгладился. — О, да. Ты как раз вовремя. Мои друзья вот-вот приедут. Теперь у них в комнате будет лампа.
«И какая лампа», — подумала она, когда он вытащил этот предмет из грузовика. Около пяти футов в высоту, красным абажуром-колоколом, украшенным бисером и бахромой, водруженным на изогнутом, золоченом столбике. Она могла бы стоять в каком-нибудь борделе прошлого века. Клер ужасно хотелось верить, что так оно и было.
— Она еще лучше, чем мне помнится, — сказала она, мучаясь вопросом, заплатила ли она ему за лампу или нет. — Можешь пока поставить ее в гараж? Потом я отнесу ее наверх.
— Никаких проблем. — Он внес ее внутрь гаража и остановился, разглядывая инструменты и скульптуры. — Наверное, люди здорово платят за такое.
Она улыбнулась, решив, что в его словах больше удивления, чем критики. — Иногда.
— Моя жена любит искусство, — сказал он, рассматривая прищурившись, ее скульптуру из бронзы и меди. «Современная дребедень, — подумал он, ухмыляясь про себя, но так как он торговал старыми вещами, то знал, что никогда нельзя угадать, за что люди готовы выкладывать свои кровные. — У нее перед входом в дом стоит этот гипсовый ослик с тележкой. Ты делаешь что-нибудь в таком роде?
Клер прикусила кончик языка. — Нет, — торжественно произнесла она. — Совсем нет.
— Ты можешь зайти и посмотреть на нашу скульптуру, если тебе понадобятся новые идеи.
— Спасибо за приглашение.
Когда он двинулся назад к грузовику, так и не дав ей счета, Клер сообразила, что должно быть уже заплатила за лампу вперед. Он открыл дверь грузовика и поставил ногу на подножку. — Ты, наверное, слышала, что Джейн Стоуки продала ферму?
— Что?
— Джейн Стоуки, — повторил он, засовывая большой палец за пояс. Его настроение заметно улучшилось, когда он понял, что первым сообщит ей эту новость. — Уже продала, или вот-вот собирается. Говорят, что она, похоже, уедет в Теннеси. Там у нее сестра.
— А Кэм знает?
— Не могу точно сказать. Если и не знает, то уж к вечеру точно будет в курсе. — Он задумался, нельзя ли будет как-нибудь невзначай заглянуть в контору шерифа и сообщить, как бы между прочим эту потрясающую новость.
— Кто купил ее?
— Какой-то прыткий торговец недвижимостью из Вашингтона, как я слышал. Наверное, следил за некрологами и узнал о смерти Биффа. Говорят, он предложил ей хорошую цену. Надеюсь, черт побери, что там не настроят еще каких-нибудь домов.
— А разве это можно?
Он сжал губы и нахмурил брови. — Ну, теперь это считается сельскохозяйственным районом, но ведь никогда не знаешь наверняка. Стоит кому надо сунуть взятку, и все может измениться. — Он замолчал и, закашлявшись, отвернулся, так как вспомнил про ее отца. — Так ты, похоже, устраиваешься здесь надолго?
Она заметила, что взгляд его устремился вверх, к чердачному окну. — Более или менее.
Он снова перевел взгляд на нее. — А ты не боишься привидений, одна в этом доме?
— Трудно испугаться привидений в доме, в котором выросла. — И где все привидения были такими знакомыми.
Он старательно стер пятнышко на боковом зеркале грузовика. — Пару раз в окне чердака видели свет. Кое-кто очень хотел знать, чем это было вызвано. — Наверное, раз ты сейчас накупаешь столько всего, то собираешься пожить здесь подольше.
Она почти забыла, как важно было для обитателей маленького городка знать все о всех. — У меня нет определенных планов. — Она пожала плечами. — в этом-то и состоит удовольствие — не быть связанной.
— Надо думать. — Сам он слишком долго был связанным, чтобы это понять. Он посчитал, что очень хитро и как бы между прочим приблизился к главной цели своего посещения. — А занятно, что ты снова здесь. Я вспоминаю, как первый раз пригласил тебя на свидание. Тогда был карнавал, верно?
Глаза ее потускнели, щеки покрылись бледностью. — Да, карнавал.
— Это было… — Он оборвал себя на полуслове, как будто только что вспомнил. — Боже мой, Клер, — он заморгал, и в его глазах сквозила искренность. — Прости, ради всего святого. Не могу понять, как это я мог забыть.
