Анна Малышева - Сфинксы северных ворот
«Вы видели каменных сфинксов у северных ворот?»
«Так спросил Дидье… В „Доме полковника“ есть еще и южные ворота, ведущие на другую улицу, но их все равно что нет — они наглухо заперты, изнутри висит ржавый замок, подъезд зарос травой. И снова эта странная для такого заурядного домишки и ничем не примечательного двора помпезность: северные ворота… южные ворота! Как будто так уж важно, где располагаются эти ворота, на юге или на севере. Уверена, больше никому во всей деревне не придет в голову величать подобным образом вход на свой скромный участок. Северные ворота! Делавини как будто гордятся даже тем, что ворота выходят именно на север, словно только они одни во всем мире обладают такой привилегией! Что в головах у этих людей? Откуда у них подобное сознание собственного превосходства над окружающими?! Пожалуй, это единственное наследство, которое им действительно оставил знаменитый полковник… Весьма сомнительный клад!»
Александра не отводила взгляда от северной аллеи, ее губы беззвучно шевелились. Из орешника выскочила сойка. Сверкнув голубыми зеркальцами на крыльях, она перепорхнула на соседний куст, перелетев аллею, и уже оттуда с любопытством уставилась на женщину.
«Северная аллея. Северные ворота. Сфинксы, привезенные из парка, были установлены именно возле северных ворот. Эта семья помешана на неких маниакальных обрядах и соблюдает их с точностью. Скажем, дубы возле дома… Вот Дидье вновь их посадил возле флигеля, а возле старого дома не стал, потому что не мог посадить их на прежние места, где не выкорчеваны корни старых дубов. Быть может, северные ворота были выбраны полковником, установившим сфинксов, тоже не случайно? Но если так… Тогда он был сумасшедший, этот полковник Делавинь! Можно следовать действительным обрядам и соблюдать действительные традиции, но следовать вымышленным… Это свидетельство мании величия! Впрочем, он мог перенять эту болезнь от Наполеона…»
Она медленно двинулась по северной аллее, зорко поглядывая по сторонам, боясь пропустить запущенный поворот, который мог привести ее к гроту. Александра помнила, что в традициях регулярных парков было утапливать каменные сооружения подобного типа в естественном гроте, сформированном из деревьев. «Обычно эта композиция размещалась на стыке регулярного парка и леса… Но тут уже не разберешь, где парк, а где лес!»
Между тем, продвигаясь все дальше, Александра убеждалась, что и впрямь не ошиблась с направлением. В земле виднелись колеи от колес тележки, проложенные, судя по виду, недавно. Свежая трава еще не успела их полностью закрыть. «Значит, сюда возили материалы… И найденные в парке кости…» Слегка вздрогнув, женщина убыстрила шаги. Теперь она оглядывалась еще и по другой причине. Ей казалось, что парк одушевлен не только птичьим гомоном. Александре представлялись картины более чем двухсотлетней давности. Разъяренная толпа, ворвавшаяся в поместье, горящий замок, разгромленные погреба, вакханалия на лужайках парка, горящий склеп, выброшенные на поляну истлевшие останки прежних владельцев… По спине женщины то и дело проходил холодок, несмотря на то, что наступивший день был по-настоящему летним.
Внезапно кустарники впереди сильно поредели, и Александра разглядела за недавними вырубками поляну. С сильно бьющимся сердцем она почти побежала и спустя минуту оказалась на округлой лужайке, равной размерами той, где располагалась беседка со сфинксами. В глубине, на фоне леса, она увидела слегка отстоящую от опушки постройку, по обеим сторонам которой высились исполинские дубы, уходящие безлистными еще кронами в лазурное апрельское небо.
То была уменьшенная стилизованная копия циклопического египетского храма, лаконичная по формам, тяготеющая к простому кубу. В довершение сходства с египетским аналогом постройка была сложена из отшлифованных блоков желтоватого песчаника. По бокам зияющего темного входа высились пустые постаменты, на которых некогда помещались сфинксы. Неподалеку от грота под временным навесом, сооруженным из досок, лежал материал: кирпичи, куски распиленного камня, куча песка. Там же Александра заметила несколько перевернутых ручных тачек, груду какого-то тряпья, вероятно брошенного строителями, пару мешков, сложенные кирки и лопаты.
Александра сделала несколько шагов по направлению к постройке и остановилась, не сводя с нее глаз. Отсюда она уже отчетливо различала, что над входом на каменном блоке высечена какая-то надпись, но занимало ее не это. Картина, открывшаяся взгляду, была ей незнакома… И вместе с тем Александра не могла избавиться от навязчивого ощущения, что то же самое, до мельчайших деталей, она уже видела, и совсем недавно.
Она с изумлением узнавала все: и здание, и охранявшие его по бокам дубы-великаны, чьи кроны сплетались в лазурном небе, высоко над крышей склепа. Александра боялась шелохнуться, так сильна была эта непостижимая иллюзия, так боялась она ее разрушить сменой ракурса. «Я видела это, но как такое возможно… — Ее сердце колотилось, и не оттого, что она бежала. — Как такое могло случиться? Этот склеп… Эти древние дубы… Этого же не может быть…»
И пока художница увещевала себя, что поразительное ощущение дежа вю создало возбужденное последними событиями воображение, рассудок настаивал на одном: иллюзия была реальностью.
Перед нею было место, изображенное двести лет назад на оловянном медальоне, прибитом к потолочной балке в «Доме полковника».
Глава 11
«На медальоне изображен вовсе не дом — то здание слишком мизерно для дома, а склеп! Теперь склеп кажется меньше, потому что дубы стали выше… Но изображено это самое место, нет сомнений!»
Придя к такому заключению, Александра внезапно успокоилась. Сознание того, что она совершенно одна в этом огромном парке, уже не тревожило ее. Мысли, бросившиеся было врассыпную, возвращались и становились в строй, словно школьники, набегавшись на перемене, готовились войти в класс.
«Так и должно быть, — сказала она себе. — У одного из сфинксов лицо Дидье. Дидье посадил возле флигеля дубки, выкопанные в этом парке. Те, первые дубы, которые сажали при полковнике, наверняка были взяты здесь же. В этой семье все повторяется, из поколения в поколение, словно заклинание, которое никак не подействует… не разрушит чары, которые над ними тяготеют и всех отравляют. Держат в подчинении всю округу! Мне нужно ответить на все вопросы „почему“? Почему на медальоне, который изготовил полковник Делавинь, изображен чужой родовой склеп? Почему у сфинкса, охранявшего некогда этот склеп, лицо его потомка? Почему даже сами эти сфинксы были установлены полковником у северных ворот дома — как и здесь, на север от замка? Почему все это имело для него несомненно огромное значение?»
Александра сделала несколько шагов по направлению к склепу и остановилась. Пятна солнечного света, вздрогнувшие от внезапного порыва ветра в лесу, пришли в движение на траве и показались ей одушевленными. «Я начинаю видеть то, что ожидаю увидеть… — сказала она себе, прикрыв на мгновение глаза. — Это опасно! Кончится тем, что и я увижу в парке привидение…»
Теперь она могла прочитать фразу, высеченную над входом. Надпись была сделана на латыни.
Immortalis immortalem custos.
«Бессмертный… Бессмертные… — повторяла она про себя. — Это понятно. Есть еще цветы под названием иммортели — бессмертники. Но последнее слово мне неизвестно…»
Еще несколько шагов, и женщина оказалась у входа в грот. По-летнему жаркий день вдруг показался ей холодным: из тенистого проема тянуло сыростью. Здесь был особенно отчетлив запах разворошенной земли, острый и сладковатый. Александра замерла не в силах двигаться дальше. Ей вдруг вспомнилось побледневшее лицо Симоны, застывший взгляд, которым та следила за тенями, сгущавшимися между деревьев в тот первый вечер, когда они познакомились и когда новая хозяйка поместья показывала ей беседку со сфинксами. «Она сказала тогда, что, может, призраки существуют… Вид у нее был такой, словно она в этот миг видит нечто, чего не вижу я. Как можно здесь жить, среди чужого прошлого, среди оскверненных могил, если всерьез верить, что призраки бывших владельцев замка могут появляться в парке? Что за радость от такой жизни? И ни к чему не приведет покупка сфинксов у Делавиня, если эта операция все-таки осуществится. Симона будет бояться по-прежнему, а может, сильнее. Если она будет знать, что сделала все возможное, чтобы умилостивить призраки, и все же ничего не достигла, у нее не останется никакой надежды на спокойную жизнь…»
Преодолев себя, художница переступила порог склепа. Внутри ее обняла сырая прохлада и особенная тишина, создаваемая сводом, сложенным из блоков песчаника. Земляной пол был утоптан до каменной твердости. Свежая известка в швах, следы шлифовальной машины на стенах — все говорило о том, что работы здесь уже проведены. Задняя стена склепа представляла собой перегородку из кирпичей, на вид очень старых, потемневших почти до черноты. Посредине зиял проход такой же ширины, как и вход в склеп. Коснувшись стены, Александра убедилась, что кирпичи некогда были обожжены сильным пламенем. «Следы того давнего пожара…» Ей представилась разъяренная толпа, врывающаяся в склеп, оскаленные рты с потрескавшимися губами, искаженные яростью лица, голодные глаза, сверкающие ненавистью. Где были в тот момент владельцы поместья? Успели ли они бежать?
