Анна Малышева - Сфинксы северных ворот
«Забавно, — думала она, невольно поддаваясь очарованию этого безлюдного места, которым, казалось, навсегда завладели птицы и солнечные лучи. — Когда-то ландшафтным архитекторам мало было просто соблюсти геометрию — они стремились целиком поработить природу, улучшить ее. А улучшить в ту славную эпоху абсолютной монархии и больших империй значило создать иллюзию увеличенных расстояний. Чем огромнее казался парк, длиннее аллеи, бесконечнее самшитовые боскеты — тем лучше! По идее, стоя здесь и глядя вдаль, я должна упираться взглядом прямо в горизонт, туда, где восходит солнце. Ось перспективы идет с запада на восток. Парк расположен на плоской равнине, склонной к заболачиванию, как и Версаль. Ничто не может задержать взгляд… Для регулярного парка — идеальное место!»
Солнце поднималось, уже забравшись выше самых высоких деревьев, скрывающих бывшую перспективу. Александра смотрела вдаль, в голубовато-изумрудное марево, застилавшее конец аллеи. «Я даже не способна оценить ее протяженность, — подумала художница. — Ясно одно — она пересекает весь парк. Если есть какая-то дорожка, или боковая аллея, или другая перспектива, она пересекается с главной аллеей. Значит, нужно снова пойти вглубь и быть внимательнее… За двести лет природа взяла свое. Она нарушила прямые линии, свела на нет все ухищрения с перспективой, которыми увлекался некогда архитектор… Но главное — план парка — должно было уцелеть. Грот над часовней выстроил последний владелец поместья, тот, кто установил сфинксов. Все это дань новой, романтической моде. Но сама часовня куда старше и потому изначально, при планировке парка, должна была быть вписана в план по законам регулярной композиции. А именно, к ней должна вести аллея или дорожка, и вокруг должны быть высажены деревья, которые сами по себе играют роль грота. Если часовню нашли при расчистке парка, значит, она где-то рядом. И расположение ее не может представлять ничего неожиданного. Регулярный парк вообще не место для неожиданных находок. В идеале, он должен быть весь прекрасно обозрим с террасы возле замка или с верхних этажей. Это английский пейзажный парк весь построен на сюрпризах: виляет между деревьев якобы случайно проложенная дорожка, и вдруг вот она, часовня или, скажем, беседка — там, где ее не приходилось ждать, в самом глухом места парка. Беседку можно было найти, блуждая наугад. Грот нужно искать, повинуясь принципам регулярной планировки…»
Александра еще раз оглянулась на развалины замка, которые отсюда выглядели как насыпь, увитая плющом. Она испытывала сладкую грусть, находясь в этом зачарованном месте, куда уже никогда не вернутся прежние времена и прежние хозяева. Двинувшись вглубь аллеи, она представляла себе, как прохаживались по террасе нарядно одетые хозяева замка и их гости, которые отсюда должны были выглядеть заводными куколками в музыкальной шкатулке. «Дамы были жесточайшим образом затянуты в корсеты, как и все насаждения в этом парке были заключены в жесткие рамки. Их прически представляли собой сложнейшие башни, с перевитыми локонами, умащенными душистым косметическим жиром, осыпанными голубоватой или розоватой пудрой, увенчанными цветами, фруктами, птицами и кораблями… И такие же сложнейшие „прически“ создавали садовники для кустарников и деревьев, выстригая из них самые фантазийные геометрические фигуры… Дамы едва могли передвигаться в своих туфельках на пятнадцатисантиметровых каблуках! Сен-Симон в своих „Мемуарах“ с изумлением описывает их виляющую, пьяную походку — бедняжки могли семенить, только согнув колени, отчего их попытки придать себе росту с помощью громадных каблуков заканчивались прямо обратным эффектом… В парке деревья выстригались так, чтобы близкое казалось далеким, а далекое — бесконечным… При ближайшем рассмотрении все оказывалось не тем, чем было. Природа, человеческая и растительная, была попрана и покорена, подчинена единому геометрическому принципу, во главе которого стоял абсолют: власть человека над природой, воли — над естеством…»
Размышляя, Александра заходила все дальше, пока не оказалась в том месте аллеи, достаточно отдаленном от замка, где основная ось разветвлялась натрое. То была знаменитая «гусиная лапка» — элемент регулярной планировки, когда три или пять аллей выходили из одной точки, расходясь в разные стороны под одинаковым углом друг к другу. В данном случае угол составлял ровно девяносто градусов. Будь аллей пять, угол расхождения составлял бы сорок пять градусов.
«Вне всякого сомнения, это был регулярный парк, — улыбнулась Александра. — И его в основе не коснулась новая мода, которая пришла во Францию из Англии перед самой революцией. Тогда все поголовно взялись переиначивать парки в „естественном“ ключе, утверждая власть природы над человеком, уничтожать геометрию старых садов, их симметричность, такую наивную в своей правильности, такую прелестную в своей игрушечной красоте… Сколько таких „гусиных лапок“ было безжалостно отрублено! Чуть позже принялись рубить головы владельцам парков… Этот сад был не тронут до революции, а уж после никто не стал бы заниматься перепланировкой… Значит, почти вне всяких сомнений, грот должен располагаться где-то в конце одной из этих аллей!»
Женщина вновь оглянулась на пройденный путь, в конце которого виднелся совсем уже неузнаваемый холм — груда развалин, оставшихся от уничтоженного замка. Солнце стояло высоко, время близилось к полудню. Повернувшись на восток, Александра вглядывалась в чащу, казавшуюся непроходимой из-за груд бурелома. Три вонзавшиеся в нее аллеи, расчищенные начерно, ничем не засыпанные, явно куда более узкие, чем были изначально, выглядели одинаково нехоженными.
«Да и неудивительно, — заметила про себя Александра, тщетно пытавшаяся вычислить следы человеческого присутствия на этих запущенных тропах. — Работы приостановлены, как призналась Симона. Трава стремительно растет, и уж после таких ливней никаких следов не найти. Все аллеи выглядят одинаково. Придется пройти их все…»
Она попыталась вспомнить известные ей случаи включения гротов в парковые регулярные ансамбли, чтобы хоть немного облегчить себе задачу. После блужданий по росистой траве и раскисшей земле мокасины вновь промокли насквозь, джинсы отсырели. Щека горела — по ней хлестнула ветка, которую художница неловко отвела рукой, пробираясь одной из тропинок. Александра ощущала возбуждение охотника, не знающего толком, какую дичь он преследует в чаще.
«Могла ли перспектива заканчиваться гротом и фамильным склепом? — рассуждала она. — Это вряд ли… Слишком мрачная параллель с замком. Это уж, скорее, в духе романтизма — постоянно сопоставлять смерть с жизнью, вести их рука об руку в сюжетах, архитектурных и литературных… Этот парк планировался в более жизнерадостное время, культивировавшее любовь и наслаждения больше всех христианских добродетелей… Солнце было живым божеством, король был солнцем — ось перспективы обращена на восток, с террасы замка хозяева и гости любовались восходом. Склепу вовсе не место на этом отрезке, да он и останавливал бы взгляд, устремленный в поддельную бесконечность, чего архитектор парка никогда бы не допустил. Не зря ведь тогда были изобретены знаменитые потайные рвы на границах парка и остальных земель. В эти рвы утапливалась ограда, которая мешала проникновению на территорию парка посторонних людей и скота… И в то же время ограда — это грубое напоминание о конечности всего земного и о ее практическом предназначении, — была не видна избалованному зрителю, наслаждающемуся видом зеленеющих далей… Как не видна была прислуга, накрывавшая в подвале на стол королю и его интимным друзьям, пировавшим в комнате наверху. Полностью сервированный стол поднимался туда с помощью механизма…»
Прямо над головой у Александры пронзительно закричала птица и, сорвавшись с ветки, скрылась в чаще, несколько раз шумно перепорхнув с дерева на дерево. Вздрогнув всем телом, Александра очнулась от сковавшего ее задумчивого оцепенения.
«Значит, это может быть лишь боковая аллея. Та, что ведет на север, или та, что ведет на юг… Которая? И насколько они могут быть длинны? Невозможно понять…»
Аллея, ведущая на юг, была более заросшей и запущенной, плохо обозримой. Некогда она, несомненно, являлась украшением перспективы. На южной стороне парка деревья и кустарники росли быстрее и выглядели лучше, так что садовники всегда уделяли этому направлению более пристальное внимание. Северная аллея, обсаженная старыми дубами, терялась в тени. Александра стояла на перекрестке и оглядывалась, не находя никаких внешних подсказок. Ее беспокоило недавнее воспоминание, незначительное, мимолетное, изначально показавшееся неважным. Но теперь, в глубине огромного запущенного парка, которым полностью завладели птицы, где не слышно было человеческой речи, каждое произнесенное слово приобретало особенное значение.
