Борис Штейн - Маленький мудрец
Я решил ознакомиться с рабочим местом Ивана Никитича, а если повезет – то и с его супругой, главным бухгалтером фирмы.
Кулибин принял нас с Евгением в небольшом скромном кабинете в одном из немногих сохранившихся старых двухэтажных домов недалеко от Третьяковской галереи. На работе Иван Никитич выглядел совсем по-другому, чем возле нашего журнального столика. Он был полон какой-то веселой энергии, говорил легко и ясно, легко и ясно, вот что удивительно! При этом у него не было прихожей с секретаршей, то есть доступ в кабинет был свободен. Никто этим, однако, не злоупотреблял. Если человек заходил, то по какому-то конкретному вопросу, показывал бумаги, получал разъяснение или подпись и быстро удалялся.
Секретарша, впрочем, наличествовала. Она сидела в этом же помещении за отдельным столиком с компьютером и принтером. Среднего возраста, очень серьезная и очень занятая. Поодаль у стенки стоял копировальный аппарат, связанный кабельной косой с компьютером. Кулибин часто говорил по телефону, разговоры были короткими, деловыми и – по мобильнику. Я подумал, что при фиксированном тарифе руководителю удобней иметь одну линию связи, чем несколько. К тому же с секретаря снимается нагрузка допуска-недопуска абонента к уху шефа.
– Кофе? – спросил хозяин кабинета.
– Да, спасибо, не откажемся.
– Минуточку.
И Иван Никитич сам (сам!) включил электрочайник и достал из шкафчика посуду, сахар и растворимый кофе. Каждый из нас получил свою чашечку в руку, поставить ее можно было только на подлокотник легкого кресла. И никаких конфет-печений. Все это не располагало к неторопливому кофепитию, а, напротив, ускоряло процесс. Казалось, вся обстановка говорила: «Мы ведь собрались здесь дело делать, а не кофе смаковать». Тем не менее он получал явное удовольствие от этого «офисного» напитка и вообще был в приподнятом настроении.
– Я не стану утомлять вас подробностями нашей работы. Скажу только, что сегодня мы совершили сделку, которая, возможно, преобразит лицо нашей фирмы. И ее масштаб. У меня есть отдел информации. Он находится в отдельной комнате и состоит из одного человека. Каковой человек добыл информацию о том, что некая международная компания желает приобрести офисный особняк в центре Москвы. Мощная компания, Большие деньги. Очень большие деньги. Я ухватился за эту идею, стал ее прорабатывать. В принципе мы, конечно, можем построить особняк. То есть привлечь проектные и строительные фирмы. Есть договор о намерениях с компанией-покупателем. Есть банковский кредит, он практически не ограничен. Есть все. Вернее, было все кроме земли. И я нашел землю! Буквально у себя под носом. В двух шагах от Ордынки. Там такое старое двухэтажное строение, не являющееся архитектурной и исторической ценностью. Теперь внимание! Первое. В нем располагалась научно-этнографическая библиотека. Второе. Состояние здания сверхаварийное. Часть бесценных научно-этнографических раритетов вообще гнила в полузатопленном подвале. И третье. Библиотека эта готова переехать в удобное, просторное, сухое помещение. В порядке обмена. Дальше ясно: мы получаем сгнившее это строение, сносим его и строим на этой земле вышеупомянутый особняк. Вы понимаете: кроме денег (а деньги немалые) это – творческое достижение. Потому что коммерческое творчество – тоже творчество. Вам понятно?
– Кроме одного. Вы сказали – в порядке обмена. Обмена – на что?
– Так на магазин спецодежды! Я купил разорявшийся магазин спецодежды. Вместе с остатками спецодежды и с долгами за электричество, газ и тепло. Сухая, теплая, стандартная пристройка к девятиэтажке. С сухим подвалом и грузовым лифтом. Правда – не в центре. В Медведково. Но раритетам не нужен центр. Им нужно сухое, теплое пространство. Я сделал там косметический ремонт и заменил электропроводку. Более того: я взял на себя обязательство перевезти своими силами содержимое этой научно-этнографической библиотеки со всем хозяйством. Сегодня все бумаги подписаны, завтра начинается переезд.
Я посмотрел на Евгения, Евгений посмотрел на меня.
Кажется, мы подумали об одном и том же. Евгений начал осторожно:
– Вообще земля в центре старой Москвы, наверное, большой дефицит?
– Еще бы! – согласился Кулибин.
– И что, у вас не было в этом деле конкурентов?
– Долго не было, – помедлив, ответил он. – Мы все втайне старались делать, без огласки. Но слишком большой круг лиц…
– Тайное стало явным? – догадался Евгений.
– Именно.
– У вас оспаривали право на эту сделку?
– Если бы только!
– Угрожали?
Иван Никитич тяжело вздохнул:
– Угрожали.
– Вам или библиотеке?
– Библиотека государственная. Там начальство высоко сидит. Не наугрожаешься. Мне. Мне лично.
– Ну вот, – сказал Евгений. – Как нехорошо.
А я спросил:
– У вашей жены охрана тоже есть?
– Да.
Помолчали.
– А как часто вы виделись с вашим старшим сыном?
– спросил я.
– В последнее время стали чаще видеться, – нерешительно произнес Иван Никитич. Он тяжело вздохнул и покраснел. (Опасно покраснел!) Подошел к полке, сказав: «извините», налил себе воды и выпил.
– А он был в курсе этой вашей чудо-сделки?
– Так получилось, что был в курсе.
– И как – одобрял?
– Нет, отговаривал.
– Почему?
– А кто его знает! И как он может судить… – он осекся.
– Как он мог судить… Он же не в курсе моих дел был…
Я увидел, что Кулибин опять разволновался и решил, что пора сменить тему.
– А ваша супруга… Нельзя ли с ней познакомиться?
– Отчего же.
Подошел к столу и позвал жену по селектору. Значит, не только сотовая связь, подумал я. Все рационально!
В комнату вошла миловидная женщина лет тридцати пяти в глухом свитере и расстегнутой жилетке. У нее были усталые глаза.
– Галочка, познакомься, это господа из сыскной компании «Луч». Я тебе рассказывал.
Галочка назвалась Галиной и подала нам по очереди руку. Наступила неловкая пауза.
Я сказал:
– Спасибо за теплый прием. Нам хотелось побывать у вас… для полноты картины.
И мы уехали.
«Над островом метель мела
И окна порошила густо…»
Как там дальше? И вообще – что это за стихи? Чьи и откуда? Не припомню. Надо бы вспомнить, раз уж они пришли на память. «На острове метель мела…» Островной городок становится белым и пушистым – забудем о сарказме этого выражения. Белые крыши домов и желтые окна, как на рождественской открытке. Да, он такой, мой родной остров: он полон поэзии, и ратуша на маленькой заснеженной площади похожа на средневековую сказку. И старый замок датского епископа, окруженный рвом с застывшей водой… Ров застелен толстым одеялом из белого пуха, одеяло делается все толще и толще, потому что метель все метет и метет, и уже не верится, что можно запросто пройти по дощатому мостику и проникнуть в замок, купив элементарно билет за десять эстонских крон – для осмотра экспонатов краеведческого музея. В такую метель ни во что реальное не хочется верить. В такую метель экспонаты, конечно же, исчезают из замка датского епископа, и высокие залы заселяются привидениями в белых одеждах, они бродят по замку, легко поднимаясь по винтовым лестницам и бесшумно распахивая стрельчатые окна. Под самой крышей они выходят на поветь, грубо струганный деревянный балкон, монахи, воины и латифундисты, но их невозможно различить на фоне метели: она скрывает белые балахоны. Он такой, мой родной остров, он полон поэзии и фантазии, несмотря на практическую хватку моего народа.
«Над островом метель мела
И окна порошила густо,
Являя дивное искусство
Утихомиривать дела».
Откуда взялись эти строки, из какой книги? Понял! Верней – догадался! Верней – сообразил! Не из какой не из книги, а из московской метели, которая гуляет за окном в Орехове-Борисове. Из метели, в которую вплелись мысли о родимом крае. Взялись из метели, а сложились в моей собственной голове. Выходит, я – поэт? Да нет же. Поэт жил, можно сказать, в прошлом веке. И он-то поймал в силки музыку метели:
«Мело, мело по всей земле,
Во все пределы…»
А я? Должно быть, я еще не до конца выздоровел. Забежал без вызова доктор Игорь Павлович и сказал, что да, не до конца. Температуры нет, но есть остаточные явления. Слышны хрипы. Евгений налил доктору стопочку. Игорь Павлович опять отказался от бутерброда.
Я лег, повернулся лицом к стене, стал думать.
Дети Кулибина… Как тут не вспомнить «Дети Ванюшина»? Ни к чему, ни к чему эти литературные знаки. Могучая русская литература, безусловно, всегда решала важнейшие вопросы. Но не столь конкретно, не столь конкретно! Почему Кулибин категорически не рассказывает о детях? Боится. Чего боится? Угрожали? Угрожали. Кто? Кто угрожал? Представители какой, с позволения сказать, организации? И что с охраной этого бывшего магазина, в котором произвели ремонт? С некоторых пор отношение к ремонтам сложилось очень подозрительное, курат!
