Стивен Котлер - Азимут бегства
— Интересно, — продолжает Габриаль, — что в каждой монаде помещается крошечное отражение всей вселенной.
— Электрон вращается вокруг протона также, как планеты вращаются вокруг звезд, что-то вроде этого?
— Только в гораздо большем масштабе. — Габриаль берет в руку конверт. — Выглядит это так, как если ты смотришь на нее, а она отражает как в зеркале всю вселенную, почти неуловимо, но если ты знаешь об этом хотя бы немного — как это получилось, или что там внутри, или что это вообще может существовать, то ты понимаешь, что это совсем иной мир, он взаимодействует с миром, в котором живешь и пребываешь ты, но не является его частью.
— Но разве нельзя сказать то же самое о биологии или физике?
— Можно, если бы это были совершенно отделенные от нас миры, если смотреть на них как на традиционные науки. Вот мир Койота, — говорит Габриаль, высоко поднимая конверт, — как мне кажется, находится где-то не здесь, а абсолютно в другом месте.
Габриаль снова кладет конверт на стол и толчком посылает его Анхелю. На пути траектории скольжения конверта стоит чашка с утренним кофе, и Анхель поднимает ее, чтобы конверт беспрепятственно проскользнул до него. Растопырив пальцы другой руки, Анхель ловит конверт, который в противном случае неминуемо упал бы со стола. Из кармана куртки он достает маленький серебряный ножичек и вскрывает конверт. В пакете двенадцать страниц, включая фотографии. В верхней части первого листа проставлены четыре имени: Амброзе Сепульхри, Джордже Бруццо, Ив Ренуар, Кальвин Чумбава. Два итальянца, француз и нигериец. Все иезуиты. Все — сотрудники Ватиканского секретного архива, занимаются реставрацией и восстановлением древних свитков, текстов и томов Александрийской эпохи. На фотографиях два странных итальянца, у них редкие седые волосы, лица, словно никогда не видевшие солнечного света и сдавленные невидимыми тисками. Сняты только их лица на смазанном неразличимом фоне, как фото на документы. Один носит толстые очки с квадратными стеклами, оправа серебряная, а стекла толщиной в добрую четверть дюйма. У обоих острый колючий взгляд. Француз едва заметно улыбается, но виден ряд редких, скошенных под острым углом зубов. Он без сутаны, сидит в маленьком итальянском кафе и потягивает вино с какими-то спутниками. Снимок сделан телеобъективом, поэтому фон тоже смазан. Нигериец на фотографии изображен стремительно идущим по коридору в развевающейся сутане. Лицо у него темное, жесткое, решительное. Он выглядит моложе остальных, хотя наверняка этого не скажешь, так как снимок сделан в профиль. У него мощная челюсть и козлиная бородка. Руки раскинуты в стороны, пальцы растопырены, словно он хватает воздух, чтобы, отталкиваясь от него, идти еще быстрее.
Анхель сбрасывает ноги со стола и встает. Пододвинув к себе кружку с кофе, он раскладывает фотографии по столу. Вот они — люди, продавшие свои жизни Богу. Поставившие веру превыше всех других выборов. Согласившиеся на такую жизнь, на такую традицию, на такой единственно праведный путь. На любое сверх того путешествие, если того потребует тайна Бога.
— Может быть, нам повезет, и Койот сегодня уже узнает одного из них, — говорит Габриаль.
Анхель отрицательно качает головой.
— Нет, не узнает. Это не те люди.
Габриаль поворачивается, чтобы взглянуть на Анхеля, может быть, это игра света или усталость прошедших недель, но Габриалю вдруг кажется, что что-то в Анхеле напоминает этих людей, но сходство это все же не полное.
Анхель делит досье на четыре стопки, каждая из которых ложится на одну из фотографий.
— Я беру нигерийца и француза, а ты — итальянца.
Во второй половике дня наконец возвращается Койоте очередной встречи с Самуилом. Койот заходит в комнату с большим коричневым упаковочным рулоном, какие используют для пересылки постеров или чертежей.
— Еще карты? — спрашивает Габриаль.
— Еще того же самого, — отвечает Койот. — Мы рассмотрели шесть версий, ничего не изменилось. Хорошая новость одна — швейцарские гвардейцы строго придерживаются одного и того же порядка смены караулов, они очень добросовестны, но если мы правильно рассчитаем время…
Койот разводит руками, словно говоря: «Все возможно в этом мире».
— И что ты думаешь? — спрашивает Анхель.
— Думаю о том, о чем я всегда думал. — Койот подходит к столу и берет в руку фотографию Ива Ренуара. — Серьезный парень.
Он подходит к Анхелю, извлекает из пачки в его нагрудном кармане сигарету и, прикуривая, произносит:
— Думаю, нам надо выбрать иезуита и последить за ним, посмотрим, что нам удастся выяснить. Может быть — я говорю, может быть, — мы сможем использовать его в своих целях. Если ничего не получится, то мы пытаемся проникнуть в архив по туннелю, а если и из этого ничего не выйдет, то, вероятно, мы все умрем, а как я слышал, в загробном мире масса чтива, так что зачем нам печалиться из-за какой-то маленькой книжки.
Койот кладет на стол фотографию Ива и начинает медленно перебирать остальные снимки. На всякий случай он смотрит их дважды.
— Что говорят нам их досье?
— Француз воевал во время Второй мировой войны, нашел Бога в линии Мажино или в ее падении, вот в чем суть, — говорит Анхель. — Как только в Европе наступил мир, он присоединился к иезуитам. Кажется, он не очень вникает в содержание древних текстов, его дело — ремесло.
— Если испорчена часть текста, то требуется просто ремесло, но серые чернила — это та вещь, которая нужна настоящему мастеру.
— Если речь идет об этом, то все они настоящие мастера, — вставляет свое слово Габриаль.
Анхель согласно кивает.
— Но Ив дошел до того, что изобрел свои оригинальные инструменты. — Он поднимает со стола досье француза и авторитетно потрясает им в воздухе. — Он изобрел изогнутое перо, похожее на косу. Это наполовину лезвие, наполовину перо. Инструмент позволяет ему соскребать часть пергамента под испорченным текстом. Он полагает, что так чернила высыхают более равномерно.
— Он амбициозен? — спрашивает Койот.
— В его досье об этом не сказано, но я не думаю. Думаю, что он вполне доволен своим положением. Это человек, который стал иезуитом, чтобы избежать какого-то страшного греха, и он думает, что если поднимется выше, то это будет искушением дьявола.
— Амбициозность является нам в лице Джордже Бруццо. — Габриаль берет со стола портрет. Джорджо и его толстые очки, за стеклами которых тьма, происходящая от слабости. Койот берет в руку фотографию и долго рассматривает узкий подбородок, глаза и белый невыразительный фон.
— Кем он хочет быть — Папой или кем-нибудь еще?
— Глядя на Джорджо, можно сразу сказать, что это стопроцентный иезуит. Он хочет занять более высокое положение в ордене иезуитов, но не желает быть генералом ордена, я бы рискнул предположить, что он хочет быть региональным ассистентом. Мозг, управляющий куклой. Он более консервативен, чем его братья, но он не традиционалист. Это очень хорошее и устойчивое сочетание, из которого получаются отличные архивариусы. Он видит новое в свете традиции, но пропитался книжной пылью достаточно для того, чтобы понимать, что история — это вечный переход.
— Не может ли такой характер повредить его карьере? Не скрытый ли он идеалист? Не мучает ли его какая-то вина со времен Второй мировой войны? Может быть, это было предательство?
— Этот парень — сирота, он вырос на улице, у него были трудные детство и юность. Возникали и нелады с законом. Судья увидел, что мальчишка совсем не образован, и предложил ему выбор — строгая иезуитская школа или тюрьма. Он пошел в школу, и, странное дело, суровая дисциплина пришлась ему по вкусу. Оказалось, кроме того, что он так же хорошо может разбираться в книгах, как и в уличных потасовках. Он стал человеком, который доверяет книгам гораздо больше, чем людям. Совершенный иезуит. Некоторое время ему не решались доверить миссионерскую деятельность, поэтому отправили в библиотеку и начисто забыли о его существовании. Он работал как проклятый, не отрывая задницы от стула, и продвигался в своем мастерстве все выше и выше. Ему сейчас около сорока пяти, но выглядит он старше своих лет, к тому же он старший архивариус, конечно, это не исключение, но довольно быстрая карьера. Для человека с такой судьбой и поздним стартом — он окончил школу в тридцать один год — такое продвижение по служебной лестнице можно считать головокружительным. У него достаточно знаний и коварства, чтобы стать нашим человеком, и, вероятно, у него достанет сил на такое дело. Он жаждет власти, он хочет доказать, что он лучше других, но это чувство его обманывает. Распространение информации о секретных документах, особенно тем способом, каким это делается, требует особого рода изящества, а это, как мне думается, не в стиле Бруццо.
— В чьем же это стиле?
