Сергей Хелемендик - Группа захвата
Когда моя жена рассказала ему все, что знала сама об этом деле, а она знала только о смерти детей и письмах учителя, Леня, как он говорил мне потом, почувствовал, что я залез в самую пасть Минотавра. На свой страх и риск, не поставив в известность свое начальство, Леня устремился в этот городишко, вооруженный лишь удостоверением капитана КГБ, которое у него отняли, кстати, неделей позже. Отняли навсегда – вмешательство в эту историю стоило ему карьеры. И хотя он успокаивает меня и говорит, что это было лучшим исходом, потому что ловить убийц в милицейских мундирах он устал и, останься на той работе еще, сошел бы с ума, мне горько слушать его. На своей работе Леня был на месте. Спасая меня, он нарушил строгие правила своей игры. Хотя правда и то, что стоило ему поставить в известность начальство, и ему никто не позволил бы ехать. Сигнал направили бы по инстанции, а я… Я, вероятнее всего, не сумел бы написать этот роман – меня просто бы не было в живых. Так что Леня обменял свою карьеру на мою жизнь, и мы оба считаем, что это был достойный обмен.
Леня оказался возле пылающего дома дедушки Гриши в тот момент, когда прибывшие пожарные разводили руками и делали вид, что ищут гидрант, к которому можно подключиться. Дом горел, Волчанов молча созерцал пламя, пожарные лениво рассуждали, мол, хрен с ним, пусть горит, меньше хлама убирать придется…
Очевидно, имеют некоторые основания рассуждения о профессиональной интуиции разведчиков и следователей. Леня видел Волчанова первый раз в жизни, не знал ничего о нем, о доме, но то, как тушился этот пожар, встревожило его настолько, что он решился представиться Волчанову и взять на себя руководство тушением пожара. Кран сразу нашелся, и пожар почти мгновенно потушили. Дом успел сгореть лишь наполовину.
На его вопрос, кто живет в доме, Волчанов пожимал плечами и отвечал, что здесь жил какой-то старик-пьяница и с ним полусумасшедший учитель, но, говорят, они уехали в область еще в субботу. Леню поразило, как «беспокоился» (термин следователей, обозначающий состояние сильного стресса) Волчанов, отвечая на простейшие вопросы. Во время этой странной беседы Леня случайно заметил в канареечной машине тело Николая Волчанова с размозженной выстрелом головой. Он еще не успел опомниться от созерцания трупа и решить, как вести себя дальше, когда к дымящемуся дому подъехали две черные машины.
После отъезда Лени моя жена предприняла еще один дерзкий шаг. Вечером, накануне окончания рабочего дня, она позвонила главному редактору и многозначительно намекнула, что моим делом занялись друзья из органов и главный редактор может спать спокойно и не дергаться. Это было чисто женское решение, наивное, забавное, но, как ни странно, оно возымело действие. Главный переполошил массу народа, и в тот же вечер из одного высокого кабинета Москвы последовал звонок в областной центр с категорическим требованием немедленно выехать на место и разобраться.
Так два следователя областной прокуратуры, заместитель прокурора и оперативник оказались этой ночью рядом с догорающим домом дедушки Гриши. Их появление после приезда Лени окончательно потрясло Волчанова и его людей. Первым бросился наутек Филюков, за ним побежали два сержанта. Увидев бегство своих подчиненных, которые, кстати, вероломно угнали единственную уцелевшую машину, Волчанов вместо того, чтобы поспешить навстречу высокому областному начальству, тоже бросился бежать. Зампрокурора, не понимая, в чем дело, бежал за Волчановым чуть ли не километр, уговаривая остановиться. Но Волчанова охватил панический страх, он прибежал к себе домой и наглухо заперся внутри.
Единственным человеком, оказавшим реальное сопротивление группе из областной прокуратуры, оказался Волчанов-младший. Он поначалу прятался в кустах. Затем, когда рассвело и его обнаружили, начал стрелять из пистолета. Это выглядело, по словам Лени, как-то бестолково: к Геннадию Волчанову направился один из следователей областной прокуратуры, но не дошел буквально несколько шагов, как Волчанов-младший дважды выстрелил, ранив следователя в ногу, и бросился бежать. За ним погнался оперативник, загнал в какую-то заброшенную голубятню на окраине города, где и нашел свой конец Волчанов младший. Оперативник застрелил его, ибо тот отстреливался и при этом ужасно ругался матом.
Оперативник говорил потом в свое оправдание, что он всегда чувствует, можно взять преступника живьем или нет. В этом случае он почувствовал, что юнец живым не дастся. Возможно, профессиональное чутье не обмануло оперуполномоченного из уголовного розыска, но Геннадий Волчанов, этот юный палач, остался для меня совершеннейшей загадкой. Я многое бы отдал, чтобы поговорить с ним или хотя бы услышать, как он говорит. Увы, таковы привычки наших розыскников: они, уж если почувствуют, что живьем не возьмут, так и не возьмут…
Под занавес в городе появились армейские машины. Как оказалось, Бульдог, услышав стрельбу, сел на мотоцикл, направился к командиру расквартированной по соседству воинской части и сумел убедить его послать в город дежурный взвод. Могу себе представить, что говорил Бульдог. Удивительно, как он не свел с ума несчастного полковника, стараясь внушить ему, что из Москвы прибыла группа захвата с заданием взять прокурора Волчанова и его семейство, а он, командир полка, должен немедленно оказать группе захвата помощь. Взвод прибыл в город, когда огонь был уже потушен. Именно солдаты обнаружили обгоревшее тело учителя, а затем извлекли из погреба меня и дедушку Гришу.
Когда Леня увидел, как меня волоком тащили два солдата, он решил, что я мертв. Обгоревшее, изуродованное тело учителя вынесли только что, и он уже успел увидеть его. По словам Лени, я выглядел не намного лучше. Но Леня попробовал у меня пульс и нашел его! К тому времени он уже успел предъявить работникам областной прокуратуры свой сильный документ, что произвело на тех действие взорвавшейся бомбы. И по его категоричному требованию меня перевезли в областной центр на матине с сиреной и поместили в обкомовскую больницу. Оттуда вместе со мной и чиновником из Москвы, прибывшим на место происшествия через день, Леня вылетел в столицу, чтобы ещё через три дня расстаться с погонами офицера. Его поступок сочли нарушением устава, долго угрожали судом, но затем все же оставили в покое, уволив из органов.
Волчанова арестовали в его собственном доме, где у него обнаружили коллекцию порнографических снимков детей, среди которых были все восемь погибших, включая и мальчика Ваню. Сейчас Волчанов в тюрьме, ждет суда. Все время пишет письма, умоляя сохранить ему жизнь. Он утверждает, что убивали его сыновья, а он был настолько запуган этими бандитами, что не смел пискнуть…
* * *
Я поправился довольно быстро. Через полтора месяца после того кровавого воскресенья мы с Леней выходили из самолета в аэропорту областного центра. Нас встречал у трапа самолета заместитель прокурора области на черной «Волге». Вид этой машины произвел на меня тяжелое впечатление. Наверное, мне суждено ненавидеть эти черные машины до гробовой доски.
Зампрокурора был подчеркнуто вежлив. Он представил нас прокурору области, затем официально допросил, тщательно оформил протокол допроса и проводил в гостиницу. Он обращался к нам как к равным, и все же время от времени тайком косился на моего спутника. Он явно не мог уразуметь, как Леня посмел сделать то, что сделал, хорошо зная, что ему придется расстаться с погонами. Леня почувствовал это и в гостинице сказал мне, что зампрокурора смотрел на него как на душевнобольного.
– Понимаешь, милиция нас, – он по привычке продолжал относить себя к органам, – считает чем-то вроде белой кости. Аристократами, так сказать! А этот зам пришел в прокуратуру из милиции. Он никак в толк не возьмет, как можно добровольно уйти из КГБ, потому что для него попасть туда – предел мечтаний. Кроме того, он знает, что в КГБ его никогда не возьмут: туда уже лет двадцать вообще не берут людей из милиции. Ни под каким предлогом! Скорее, какого-нибудь инженера возьмут, чем из милиции…
На следующий день утром мы вместе с замом прокурора выехали в этот забытый богом городок – опять на черной машине. Предстояло показать и рассказать все на месте. Подъезжая к городу, я испытал чувство, которое мне не с чем сравнить. Это была удушающая тоска и острый страх за свой рассудок. Была минута, когда я едва не потребовал остановить машину. Это чувство слегка притупилось, когда впереди показался дом, который, впрочем, было трудно узнать: он сгорел наполовину, сгорела именно та его часть, что была видна с улицы, поэтому издалека он показался грудой обгоревших бревен. Но когда мы зашли во двор, я увидел, что другая половина дома осталась нетронутой, уцелела и печка, лежа на которой я из лучшей в мире винтовки всадил пулю в лоб Николая Волчанова. Написав эти слова, я невольно содрогнулся, ибо до сих пор иногда не верю в то, что смог сделать это.
