Сергей Хелемендик - Группа захвата
– Дедушка… – прошептал я. – Я Кольку Волчанова срезал! Вы слышите?
– Видел! – откликнулся он. – Рихард Давидович сознание потерял… Патроны берегите! Всего два осталось…
– Знаю! – я свесился вниз посмотреть на учителя, но в это время из окон ударили пистолетные выстрелы. Я почувствовал сильный удар в левое плечо и прижался к лежанке печи. Они продолжали стрелять, пули попадали в печь, вгрызались в потолок. Мое плечо стало наливаться незнакомой странной тяжестью, но сильной боли я не чувствовал.
Геннадий Волчанов завозился по ту сторону баррикады, и я выстрелил на звук. Выстрел винтовки звучал куда более впечатляюще, чем пистолетные хлопки, и давал много дыма. Я быстро передернул затвор и ждал Возня за баррикадой прекратилась, я ощутил прилив радости, поверив, что попал снова. Но Геннадий Волчанов внезапно возник совсем рядом в полный рост с пистолетом в руке и безобразно перекошенным ртом. Я нажал на курок и услышал сухой щелчок.
– Осечка…
Это было мое последнее слово. У него в руке вспыхнуло пламя, и я почувствовал страшный удар в грудь. Больше я ничего не помню. Лучшая в мире винтовка дала осечку в самый важный, решающий миг…
ЧАСТЬ III
Первый раз я пришел в себя в больнице областного центра. Это осталось у меня в памяти как страшный сон – тупая, мучительная боль в груди, жар и ненасытная жажда. Я хотел только пить. Я просил воды и пил, пил, и вода эта не давала облегчения. В памяти осталось лицо Лени. Он о чем-то спрашивал, но смысл слов не достигал моего сознания.
Когда я пришел в сознание второй раз, то увидел много врачей. Они переговаривались, выстроившись полукругом. А потом появилась жена и, встретившись со мной глазами, радостно вскрикнула. Она сидела у моей постели, пока я не заснул. Я помню ее слезы, помню, как осторожно она целовала мою руку. Я тогда еще не понимал, почему она плачет, что со мной, почему я здесь и откуда эта странная, ни на что не похожая тяжесть в спине и груди.
Память возвращалась ко мне постепенно. На второй день после возвращения сознания я увидел перед собой лицо учителя и едва не вскочил с кровати. Его лицо мгновенно растворилось в сумерках больничной палаты. Я закричал, в палату вбежала сестра. Она не поняла вопроса, решила, что я в бреду. Но я постарался как можно спокойнее объяснить ей, что она должна найти людей, которые привезли меня сюда, потому что это очень важно. Речь идет о страшном преступлении. И тут же вспомнил лицо Лени и дал его телефон. Леня приехал очень быстро.
Не буду пересказывать наш бессвязный разговор. Восстановить последовательность событий той кровавой ночи в максимально доступной полноте деталей мне удалось только тогда, когда было закончено предварительное следствие по делу прокурора Волчанова и мне дали возможность ознакомиться с материалами.
Геннадий Волчанов, этот хилый подросток, к которому я отнесся с преступным, безрассудным пренебрежением, выстрелив в меня один раз, посчитал меня мертвым и разрядил всю обойму в учителя. К этому выводу следствие пришло на основании судебно-медицинской экспертизы. Все пули, извлеченные из тела учителя, за исключением одной, самой первой, были выстрелены из пистолета Геннадия Волчанова. Первую пулю в живот через окно учитель получил от Николая Волчанова.
Дедушку Гришу Волчанов-младший, возможно, посчитал тоже мертвым, иначе не объяснить тот факт, что он пожалел на него пулю. Судебные эксперты из Москвы обнаружили, что дедушка Гриша погиб от удушья, но раньше у него был обширный инфаркт, следовательно, в тот момент он мог находиться без сознания и очень походить на мертвого, особенно в темноте при свете фар.
Непонятным и таинственным остается при этом мое спасение. Меня обнаружили рядом с телом дедушки Гриши в погребе, причем мое лицо было обернуто влажной тряпкой, что, бесспорно, спасло меня от удушья. Старик же погиб именно от дыма, а не от инфаркта. Каким образом он сумел перетащить мои восемьдесят килограммов в погреб, не сломав позвоночник ни мне, ни себе, если у него был инфаркт? Или инфаркт произошел после того, как мы укрылись в погребе? Если это так, то почему дедушку Гришу не застрелил этот юный палач? Зная старика, я не могу поверить, что у него на глазах Геннадий Волчанов разряжает пистолет в учителя, а он притворяется мертвым. Так не могло быть.
Все эти вопросы чрезвычайно важны для меня, но ответ на них не сумеет дать уже, вероятно, никто, потому что единственный очевидец, он же убийца, Геннадий Волчанов был убит в перестрелке несколькими часами позже…
Что бы ни случилось там, в доме, понятно лишь одно. Своей жизнью я обязан дедушке Грише. Пытаясь спасти меня от дыма, он не знал даже, жив я или нет. Он спас меня, а сам погиб от удушья. Когда я думаю об этом, мне хочется грызть себя за руку от стыда: я был несправедлив, чудовищно несправедлив к нему…
Еще одним спасителем была моя жена. Получив телеграмму, она немедленно связалась с редакцией. Главный редактор ее успокоил, сказав, что я недавно звонил и ничего особенного со мной не происходит. Но она не успокоилась, настаивая на том, чтобы кто-то немедленно занялся моей судьбой. Скрепя сердце, главный сделал то, о чем просил его и я сам в телефонном разговоре, – связался с чиновником прокуратуры и начал переговоры о том, как найти меня в этом, забытом богом, городишке.
На следующий день моя жена получила по почте фотографии и пришла в ужас. Как показал на следствии Волчанов, он в ту же ночь с оказией отправил компроматы на мой домашний адрес. Он объяснил этот поступок так: надеялся спровоцировать мою жену на какое-нибудь выступление, например, заявление в партком о моем аморальном поведении. «Нормальная женщина должна была поступить так!» – заявил Волчанов, поставив под сомнение нормальность моей жены. Кстати, на допросах Волчанов и меня называл не иначе, как «этот ненормальный».
К фотографиям была приложена записка, сообщавшая, что я таким образом развлекаюсь в командировке каждый вечер. Жена говорила мне, что когда открыла пакет и увидела первый снимок, то закричала от ужаса. На снимке я и в самом деле лежал, как мертвый. Потом она прочитала записку, посмотрела время отправления телеграммы и поняла, что я жив.
В тот же день жена начала поиски Лени. Это был единственно правильный шаг, и она совершила его, разыскав Леню по телефону в Сочи в тот же день. Ночью он был уже в Москве, утром следующего дня собрал всю информацию, которая была доступна, и в субботу вечером вылетел в … – скую область. К моему несчастью, самолет посадили на полпути – областной центр не принимал, – и Леня опоздал ровно на сутки… Каждому воздается по вере его. Вера в друзей воздала мне полной мерой, подарила жизнь тогда, когда я, казалось, был обречен.
Леня появился в моей жизни примерно десять лет назад. После четвертого курса университета я поехал на военные сборы, где два месяца мок в палатке и, как и все остальные, делал вид, что учусь разбирать и собирать автомат Калашникова. Леня был в другой роте – он учился на юридическом факультете. Наше знакомство началось со спора, кто первым станет под струю ледяной воды из крана – единственный способ помыться, предусмотренный для будущих офицеров запаса. Наш спор очень быстро перешел в потасовку, причем в драке приняли участие курсанты обеих рот. Одуревшие от скуки и безделья, наши товарищи были рады возможности встряхнуться. Кончилось это взысканием, наложенным на нас как на зачинщиков. Мы неделю вместе мыли вонючий пол в сортире, и это несчастье подружило нас.
Судьба Лени сложилась необычно. После окончания университета он стал следователем КГБ. Его выбрали из десятков кандидатов на это место. За что, ни я, ни он не знаем. Несколько лет Леня занимался валютными делами, но неожиданно в недрах этой организации родилось новое подразделение – специальная служба по борьбе с преступностью в милиции, и Леню взяли туда. Этим он занимался последние четыре года. Пока я был за границей, мы вяло переписывались, но когда я пришел в журнал, наша дружба оживилась чрезвычайно. Он был первым, кто дал мне объемное и правдивое представление о том, что есть правосудие в нашей стране.
«Бойтесь милиции!» – таким приветствием Леня встречал своих друзей, используя эту фразу вместо «здравствуй». По большому секрету он рассказывал мне о закрытых процессах, после которых расстреливали высших чинов милиции, которые обвинялись в немыслимых, кошмарных жестокостях. Среди них были маньяки, истязавшие, убивавшие и насиловавшие людей в течение многих лет. Леня не говорил об этом много, хотя входил в группу, которая занималась милицейской мафией в южных районах России, а затем в Средней Азии. Как-то он обронил фразу, которую я много раз вспоминал потом: «Там нечего расследовать, так как всем все известно, доказательства на виду. Просто все уверены, что так и должно быть». Леня участвовал в крупной войсковой операции, в которую превратился арест министра внутренних дел одной из республик.
