Анатолий Степанов - Привал странников
— От своего имени? — изволил пошутить Вадик.
— От моего имени, от имени московской милиции, как тебе удобнее. Ну что, пошли?
— Берегись, Алексеич, раскую я тебя на все четыре копыта. Год будешь мне алименты от своей милицейской зарплаты отстегивать!
Лики музыкальных гениев по стенам, лица знакомых интеллигентов в рядах, и Курт Зандерлинг с Бетховеном в обнимку. Ах, хорошо! Роман Казарян прикрыл глаза. Красивым голосом Всеволод Аксенов ритмично излагал последний монолог, и взрывами врывалась музыка.
Вот он финал. Ах, хорошо, ах, хорошо! Хорошо вспомнить, что можно испытать наслаждение от музыки, хорошо ощущать себя в душевном единении с теми, кто вместе с тобой испытывает это наслаждение, хорошо сидеть в кресле с закрытыми глазами и просто слушать. Все. Конец Эгмонту, конец первому отделению.
Роман открыл глаза. Поднялся с кресла. В шестом ряду, справа, вставал Миша Мосин. Роман направился к нему.
— Ромочка! — обрадовался Миша Мосин. — Сколько зим, сколько лет!
Гуляли в фойе, разговаривали об искусстве.
Идя в Большой зал консерватории, Казарян полагал, что после первого отделения возьмет Мишу Мосина под руку и выведет на улицу Герцена, где задаст ему ряд интересующих его, Казаряна, и Московский уголовный розыск вопросов. Но пожалел и этого не сделал. Не Мосина пожалел. Во втором отделении была Девятая. Договорились встретиться после концерта.
Кончилось все. Ослабленные и невнимательные, они закуривали в скверике, в котором еще не поселился размахивающий руками Чайковский. Подбежала дамочка в очках, схватила Мосина за рукав, защебетала оживленно.
— Мосенька, сегодня Курт был неподражаем, не правда ли?
— Иначе и не могло быть. Он с нами прощался, Лялечка.
— Это не трепотня, Мося, это действительно так? — жалостно спросила дамочка.
— Это действительно так. Днями Курт Зандерлинг навсегда уезжает от нас в ГДР, — торжественно доложил Мосин.
— Горе-то какое! — деловито огорчилась дамочка, поцеловала Мосина в щеку, подхватила на лету падавшие от удара о мосинский нос очки и убежала.
— Миня, а почему тебя Мосей стали звать? — поинтересовался Роман.
— Ты с успехом мог бы задать другой вопрос: Мося, а почему тебя Миней назвали? — раздраженно ответил Мосин. — Но мне кажется, что ты отлавливал меня не для того, чтобы задать этот вопрос. А совсем-совсем другой. По палагинскому делу. Так?
— Проницателен ты, Миня.
— Профессия такая.
— А какая у тебя профессия?
— Юрист, Рома.
— Не юрист, а юрисконсульт фабрики канцтоваров "Светоч". Это не профессия и даже не должность. Это крыша, голубок мой.
Мося засмеялся и смеялся долго. Отсмеявшись сказал:
— Господи, до чего же милиционеры одинаковые! Сразу пугать.
— Я не пугаю тебя. Я позицию определяю, с которой ты и должен выступать в разговоре со мной. Я — представитель правоохранительных органов, а ты — жучок, существующий и существующий неплохо на сомнительные доходы.
— Из пушек по воробьям, — как бы "а парт" кинул реплику Мосин.
— Воробей — это ты?
— Выстрел-то мимо меня и поэтому по воробьям. — Вопросы будешь задавать? — с места в карьер начал Мосин.
— А как же! — обрадовался Казарян.
— Тогда без предисловий начинай. Я тороплюсь, меня симпатичная гусыня ждет.
Казарян взял его под руку и вывел на улицу Герцена, и пошли они к Манежной площади.
— С палагинской коллекцией хорошо знаком?
— Да.
— И знаешь, как она хранилась в доме?
— Да.
— Через тебя никто не пытался начать переговоры с Палагиным о продаже коллекции или части ее?
— Палагинской коллекцией интересуются только специалисты и фанаты. И те и другие знают, что Палагин ничего не продает. Так что подобной попытки не может быть в принципе.
— Кстати, Миня, а сам-то ты что-нибудь коллекционируешь?
— Конечно. Но моя страсть — сугубо по моим средствам. Я по дешевке собираю русскую живопись начала двадцатого века, которая стоит копейки и которая через двадцать пять лет сделает меня миллионером.
— А хочется стать миллионером?
— До слез, Рома.
— При такой жажде можно и форсировать события, а?
— Какие, собственно, события?
— События, приближающие тебя к миллионам.
— Дорогой Рома, при твоем ли роде деятельности заниматься эвфемизмами? Спроси коротко и ясно: "Гражданин Мосин, не вы ли за соответствующее вознаграждение навели уголовников-домушников на коллекцию Палагина?"
— Считай, что спросил.
— Не я.
— Жаль. — Казарян обнял Мосина за плечи. — А то как бы было хорошо!
— Не столько хорошо, сколько просто. Для тебя.
— В общем, я тебе, Миня, верю. Хотя нет, все наоборот. В общем, я тебе, Миня, не верю, но в данном конкретном случае верю.
— Тоже мне Станиславский! Верю! Не верю!
— Хватит блажить-то. Давай вместе подумаем. Я поначалу был убежден, что наводка зрячая. А вот окружение прошерстил и усомнился.
— А если темная, Рома?
— Откуда? Среди окружения фофанов для темной наводки нет.
— Есть идея, Рома.
— Поделись.
— А что я с этого буду иметь?
— Миня, могу тебя заверить: от моих благодеяний миллионером станешь.
— Да я шучу, шучу! Хотелось бы просто от тебя в знак признательности небольшой сувенирчик. У твоего папаши в чулане лентуловский этюд пылится. Только и всего!
— Договорились. А ты мне в ответ — театральный экскизик Добужинского. Я помню, у тебя их несколько.
— Это же баш на баш! Мне-то какая выгода?
— Как знаешь, Миня, как знаешь!
Мосин отчаянно махнул рукой:
— Ну, что мы с тобой, право, как на базаре! Бери идею задаром.
— Значит, Лентулов менять прописку не будет.
— Как это не будет? — возмутился Мося. — Мы же с тобой договорились: ты мне Лентулова, а я тебе — Добужинского.
— Ладно. Отдавай идею задаром.
— Вы в своей конторе на Петровке небось думаете, что вы самые умные и проницательные. А у некоторых на плечах тоже не кочан капусты.
— Кстати, насчет эвфемизмов. Некоторые — это ты?
У казаряновской альма-матер — юрфака — они перешли на другую сторону улицы, свернули налево и мимо старого здания МГУ, мимо американского посольства выруливали к "Националю".
— Абсолютно верно. Я. Так вот, у которого на плечах не кочан капусты вне зависимости от вас размышлял о краже и пришел к выводу, что наиболее вероятный источник о палагинской коллекции и о квартире — обслуга. Прикинул: жактовские деятели, приходящая прислуга, персональная портниха жены и, наконец, столяр-краснодеревщик, который уже много лет строит Палагину разнообразные вместилища для его коллекции.
Слесаря, водопроводчики, домработница, портниха, электрики, конечно же, могут дать кое-какие сведения о квартире Палагина. Но исчерпывающие сведения, а главное — все о коллекции, может дать только Петр Федосеевич, краснодеревщик. Я его знаю сто лет, Палагин его знает сто лет, все его знают сто лет, и поэтому почти с уверенностью можно сказать, что на сознательную зрячую наводку он никогда не пойдет. А вот втемную его использовать могли.
— Завтра с утра мы с тобой, Миня, в гостях у Петра Федосеевича.
— А ты сегодня Лентунова подготовь. Там масло, ты пыль влажной тряпочкой сотри, подсолнечным маслом протри и опять насухо вытри. — Мосин подошел к окну кафе, глянул в щель между неплотно задвинутыми гардинами, сообщил: — Юрий Карлович с Веней кукуют. Обрадовать, что ли, советскую литературу?
— Валяй. Подкорми классиков с доходов праведных.
— Компанию не составишь?
— Мне, Миня, пьянствовать в общественных местах не положено. Особенно с тобой.
— Грубишь, хамишь, а зачем?! Будь здоров тогда. — И Миня небрежно кивнул Казаряну. Наказав Казаряна за милицейскую грубость, он тут же добавил, ибо не забывал ничего и никогда: — Завтра в девять часов утра я жду тебя у метро "Дворец Советов".
У Александра было прекрасное настроение, потому что Ларионов подходил к концу своего доклада о проделанной по делу о палагинской краже работе.
— Кое-что о Леониде Михайловиче Берникове я подсобирал. — Ларионов сверился с бумажкой, — Л.М.Берников, 1896 года рождения, образование незаконченное среднее, с 1933 года постоянно работает в системе промкооперации, в основном в должности председателя различных артелей. К судебной ответственности не привлекался, однако в знаменитом текстильном деле сорокового года фигурировал как свидетель. В настоящее время заведует производством артели "Знамя революции", изготовляющей мягкую игрушку.
— Похоже, Сережа, похоже, — оценил ларионовскую работу Смирнов. — Я понимаю, у тебя времени не было, но все-таки… В УБХСС на него ничего нет?
— Я по утрянке к Грошеву успел заглянуть. Говорит, что единственное у него — подозрения.
