Инна Бачинская - Два путника в ночи
– Помню! Еще как помню! Сейчас так уже не говорят. Разве что, старшее поколение. Галка… – Я внезапно смолкаю.
– Что?
– Подожди! Подожди, дай сообразить. Дай мысли оформиться.
Галка выжидающе смотрит наменя.
– Кажется, я поняла, в чем дело. Да!
– Что? – выдыхает Галка почти испуганно.
– Галь, ты когда-нибудь задумывалась о том, что каждый человек говорит на своем языке?
– На родном?
– Нет, на языке своего класса, своей социальной группы, понимаешь? На языке, к которому он привык с детства. Можно, правда, поменять статус, получить образование, расширить кругозор, но все равно, в языке останутся словечки, которые выдают его происхождение. Помнишь «Пигмалиона»?
– Это где профессор обучал уличную девушку?
– Почему «уличную»? Элиза Дулитл не была уличной девушкой. Она была просто девушкой с улицы. Две большие разницы. Но не в этом дело. Я недавно встретила вдову профессора Вербицкого, помнишь, они жили в нашем старом доме, на втором этаже? Профессор был такой большой, красивый старик, помнишь? Ходил с палкой, чуть прихрамывал.
– Помню. И что?
– Ты помнишь, как он говорил?
– Как?
– Он говорил «фенумен», с ударением на втором слоге, «виноват-с», «простите великодушно», маму мою называл «милостивая сударыня», а нас – «молодыми барышнями». И еще одно словечко говорил – «реникса»! «Форменная реникса». Помнишь?
– «Реникса»? Не помню! Что такое «реникса»?
– Слово «чепуха», прочитанное как будто по-латыни. Это из рассказа Чехова. Учитель написал на сочинении ученика «чепуха» – по-русски, а тот прочитал как «реникса», по-латыни, и не понял, что это значит.
– И что?
– А то! А Сеню из первой квартиры помнишь? – воодушевленно продолжала я. – Он в доках работал. Сеня говорил «е-мое», «ехай сюда», «елы-палы», «калэмэнэ». Однажды у него болел ребенок, он пришел к маме за консультацией и рассказал, что «у малого дно подорвало – срет и срет без продыху кажинный день, уже цельную неделю»! А гражданин мира Юра Швальбе! У него речь вообще воляпюк. «Шлемазл», «о’кей», «поц», «крейзи», «булшит» от зубов отскакивают. А возьми твоего Павлушу! Ты обращала внимание, как он говорит? «Юзер», «комп», «апгрэйдать» или… «программа глючит»! Типичный профессиональный сленг. Или актриса Элла, например! Она сказала мне тогда: «Я продрогла!» Я этого слова лет двадцать не слышала! Говорят «мне холодно» или «колотун». Мой дядька, например, говорил «зусман». «Зусман как на псарне!» А ты как бы сказала?
– Я? – Галка задумывается. – Я бы сказала – замерзла, как последняя собака!
– Вот видишь! А Элла сказала «продрогла» или «озябла»… Не помню точно. Эти слова сочетаются с такими, как «дружочек», «кофеечек» – тоже из ее лексикона, понимаешь? В нашем вузе был преподаватель истории, умница, диссертацию писал, работоголик, родом из какого-то маленького городка, из простой, видимо, семьи. Он говорил «пинжак», «ложить» и «электрическая ризетка». И годы учебы не помогли. А один депутат в тэвэ все время говорил «преригатива». Раз десять повторил. Отпад полный! А возьми братков! «Забить стрелку», «конкретно», «наехать», «о чем базар», «в натуре» и «по жизни».
– Катерина, опомнись! – не выдержала Галка. – При чем тут братки? Так все сейчас говорят. И в газетах так пишут, и по телику.
– Ты права. Но я не об этом!
– А о чем же? – удивилась Галка. – Наследница-то здесь каким боком?
– Я о том, что человек, который говорит «трындец», «оттянуться», «прикид», вместо «одежда», а также «жрачка» и «мебеля», не станет говорить «вообразить себе невозможно», «психология бедняка», «ветчина со слезой», понимаешь?
– Не очень!
– Она сказала: «Мне безумно жаль тетю». Так могла бы сказать Элла. А через минуту говорит «завязать» или «сделать ноги». Понимаешь? Элла никогда бы так не сказала.
– И в чем прикол? – Галка недоуменно смотрела на меня.
– А прикол в том, что, если бы она не была пьяна, то следила бы за речью и не мешала бы в кучу язык Эллы и братков, что есть противоестественно.
– И что? – все еще не понимала Галка.
– А то, что твоя новая подруга везде сойдет за свою!! – завопила я, потеряв терпение. – Неужели не понятно? Плюс коммуникабельность, искренность и честные глаза! Устоять невозможно! Человек без лица! Везде свой!
– Очень заумно, Катюха, – сказала Галка с сомнением. – У меня соседка – учительница русского языка, когда ссорится с мужем, знаешь, как его называет? Биндюжник покраснел бы!
– Не знаю. Ладно, бог с ней! Знаешь, Галюсь, ты, наверное, права. Бытие определяет сознание. Мы гимназиев не кончали, как говорил герой отечественных писателей-юмористов. А, кроме того, мы подбираем язык к ситуации. Как платье. Сейчас – один, через минуту – другой. Язык перестал быть классовой категорией.
– Катюха, что с тобой? – Галка остановилась, всматриваясь в мое лицо.
– Не знаю. Ничего.
– А тебе она понравилась?
– Нет. Не мой человек, как говорит Юра Швальбе. Но в искренности ей не откажешь.
– Ой! Семерка! – закричала вдруг Галка. – Катюша, привет! Завтра перезвоню! – И, чмокнув меня в щеку, помчалась догонять свой троллейбус.
А я задумчиво побрела домой…
Глава 23
Мнимый убийца
Владимир Михайлович Фоменко сидел на пороге своего дома, опираясь спиной о косяк двери. Был он в одной рубашке и с удовольствием ощущал резковатую свежесть раннего утра. Рядом на крыльце дымилась большая кружка крепкого чая. Взгляд его рассеянно скользил по грядкам, которым не помешала бы заботливая хозяйская рука. Вдоль дорожки торчали темно-зеленые пики нарциссов с набухшими светлыми бутонами. С тех пор, как ушла жена, сад и грядки пришли в запустение. Она любила копаться в земле, и он под ее руководством выполнял нехитрые агрономические работы, требующие мужской силы.
Большая красно-черная бабочка неровно кружилась в воздухе, видимо, не проснулась еще или разучилась летать за долгую зиму. Он ощутил, как солнечный луч скользнул по щеке, словно теплая рука погладила.
Он вдруг вспомнил о парне из телевизора, личность которого пытались установить с помощью общественности. О котором говорили, что он убил генеральшу Медведеву. Вернее, не то чтобы вспомнил – он не забывал о нем, человек этот присутствовал на задворках сознания острым осколком, который царапал и беспокоил. Его невыразительное лицо и безразличный взгляд говорили о многом. О том, что у него не было ни дома, ни семьи, ни друзей. Что он был один. Имени у него тоже не было. И каким-то образом был он связан с убийством генеральши. Истоки собственного беспокойства были ему непонятны – Фоменко чувствовал раздражение и смутную тоску, а перед глазами стояло бледное равнодушное лицо парня из телевизора – возможного убийцы. Ему пришло в голову, что между ним и парнем было что-то, что объединяло их, и мысль весьма абсурдная тем не менее крутилась заезженной пластинкой и не желала уходить. Оба были одиноки – с той только разницей, что один был в начале пути, а другой перевалил за его половину. Будущее парня виделось таким же беспросветным, как и его прошлое. А будущее Фоменко… Он поймал себя на мысли, что ничего уже от жизни не ждет. Пока он работал, в его жизни был смысл, теперь же смысла не было вовсе. Каждое утро он вставал, готовил себе нехитрую еду, потом чинил автомобильные моторы, иногда под настроение занимался огородом или убирал в доме. Смысл и польза в его понимании были синонимами, и в теперешней его жизни не было ни того, ни другого…
Через руки Фоменко прошло великое множество подростков с искореженными судьбами. Привыкнув всякое дело работать на совесть, он делал все, что мог, пытаясь помочь. Кого-то спас, кого-то не сумел. Он не мог вспомнить ни одного случая, когда, оберегая свой покой, отвернулся бы. И теперь у него было чувство, что он нырнул в прошлое, а парень из телевизора – один из его подопечных, которого нужно спасать. Фоменко уже казалось, что он видел его раньше, очень давно, и он чувствовал, что в бесполезной его жизни забрезжил некий смысл…
Не умея отделаться от беспокойства, Фоменко позвонил своему старинному приятелю, который не раз выручал его словом и делом, но тот умер четыре года назад. Его племянница Екатерина сказала, что поговорит со знакомым из полиции. Перезвонила через несколько дней, оставила номер телефона полковника Леонида Максимовича Кузнецова. Он несколько раз брался за трубку, но что-то останавливало его. Он был, как человек, который боится заглянуть в пропасть…
Сейчас он сидел на утреннем сквознячке, грея руки о глиняную кружку. «Сегодня! – пообещал он себе. – Сегодня я позвоню этому человеку и попрошу о встрече».
Он посидел еще немного, наблюдая за стайкой воробьев, клевавших что-то среди прошлогодних пожухлых огородных листьев…
– Уважаемый Владимир Михайлович, хочу спросить вас… – Кузнецов говорил неторопливо, благодушно смотрел на посетителя, сидевшего перед ним. – Знаете, я по роду службы привык задавать вопросы, менталитет сыскаря, так сказать. Скажите, а не связан ли ваш интерес к молодому человеку с… Лидией Романовной Медведевой?
