Фридрих Незнанский - Золотой омут
— Ну-с, с чем пожаловали?
— Да вот, Кумач Абович, дельце у меня к вам.
— Ну да, — в шутку погрозил ему пальцем Кумач Абович, — меня вспоминают, только когда дела… А без дела никто и не зайдет. Впрочем, понимаю: кому хочется в Бутырки приходить по своей воле, без дела?
— Это верно, — поддержал его Володин, — хмуро тут у вас, мрачно. Невесело.
— А что же вы хотели? Тюрьма все-таки, не цирк и не Большой зал консерватории…
— И сыро… — продолжил Володин, оглядывая облупленную штукатурку, сквозь которую виднелись большие отвратительные пятна плесени.
— Не говорите, сырость тут такая, что до костей пробирает. Даже в самые жаркие дни, — помрачнел Калика, — не знаю, куда и деваться от ревматизма. Совсем одолел, проклятый.
— Да, тут у вас ревматизм — профессиональная болезнь. Контролерам полегче — они все-таки все время двигаются. А вы в комнатах сидите. Вам бы к морю, кости погреть.
— Куда там! — отмахнулся Кумач Абович. — При моей зарплате к морю? Не смешите!
— А вы попросите начальника тюрьмы, он вас и переведет в место посуше. Давно ведь работаете, заслужили…
— Хе-хе, — улыбнулся Кумач Абович, — если бы такое имелось… Тут ведь, в Бутырской тюрьме, нет никакого «места посуше». Здесь везде, куда ни плюнь, сплошная сырость и плесень. Даже в кабинете начальника.
— Неужели?
— Это я вам говорю…
— Помнится, там у него довольно сухо… Стены обшиты деревянными панелями. Разве нет?
— Вот-вот. А под панелями такая же плесень.
— М-да… — покачал головой Володин, — тогда найдите другое место работы.
— Кто ж меня отпустит? — еще больше помрачнел Кумач Абович. — Здесь ведь только я могу разобраться во всем хозяйстве. Помню, предлагали мне перейти…
— Куда?
— Ну, — замялся Калика, — в одно место, в самом центре…
Это было правдой — несколько лет назад Кумачу Абовичу предлагали место швейцара в здании ФСБ на Лубянской площади.
— И что? — поинтересовался Володин.
— А ничего. Через два дня начальник тюрьмы лично позвонил и обратно позвал. Зарплату, правда, увеличил. Возвращайтесь, говорит, Кумач Абович, без вас мы совсем загнемся. И действительно — приезжаю, а тут бардак полный. Все перепутано, картотека в беспорядке, половина аппаратуры не работает… Вот и пришлось вернуться обратно в эту сырость. А что делать? Не могу же я оставить все это?
— Зато прибавка к зарплате, — заметил следователь.
— …И снова ревматизм, — напомнил Кумач Абович, — видно, мне от него до самой могилы не избавиться.
— Ну-у, — покачал головой Володин, — об этом еще думать рановато.
— И то верно, — согласился Кумач Абович, — мы еще повоюем.
— Ну тогда, — торжественно сказал Евгений, — предлагаю для профилактики ревматизма принять некоторые традиционные средства.
Слово «средства» он произнес с ударением на последнюю букву. Вытащив из сумки коньяк, Володин поставил бутылку на стол.
— Ну что ж, — заговорщически подмигнул ему Калика, — особых дел у меня сейчас нет, так что можно и подлечиться.
— Не можно, а нужно! — поддержал Володин, разливая коньяк в два граненых стакана, которые, вместе с помутневшим от времени, старомодным графином, стояли на стеклянном подносике здесь же, на столе. В довершение он вынул из сумки шоколадку и, надломив ее в нескольких местах, развернул. — Ну, Кумач Абович, ваше здоровье.
Володин сглотнул коньяк сразу, залпом, привычно поморщившись и понюхав шоколадную дольку, отправил ее вдогонку.
Кумач Абович пил совсем иначе — совсем маленькими глоточками, с чувством, расстановкой и толком, блаженно закатив глаза и широко раздув мощные крылья своего бананообразного носа.
— Хороший коньяк, вкусный, — в итоге произнес он, ставя стакан на стол и поворачивая коньячную бутылку к себе этикеткой.
Володин, который, зная давнее пристрастие Кумача Абовича к хорошему спиртному, денег не пожалел, согласно кивнул.
— «Квинт», — прочитал Калика на этикетке, — пять звезд. Ты смотри-ка, не разучились молдаване еще коньяк делать.
Володин снова разлил коньяк по стаканам.
— Не разучились, но все равно не то… Помните, какой был «Белый аист» раньше? Цветами пах!
— Ну ладно, что за дело у тебя? — наконец спросил Кумач Абович, когда они осушили еще по полстакана.
— Да вот надо мне послушать запись одного допроса, Кумач Абович…
— Это можно. Когда допрашивали? Кого?
— Понимаете, Кумач Абович, — чуть замялся Володин, — дело веду я, но обвиняемого допрашивал другой человек.
— Понимаю. Адвокат?
— Нет.
— Значит, запись свидания с родственниками?
— Нет.
— Хм… А с кем же?
— С Константином Апариным.
— Ну-у… — развел руками Кумач Абович, — ты же знаешь, это запрещено. Сотрудники разных служб не имеют доступа к техническим записям друг друга без специальных разрешений. Никак не могу.
— Но ведь дело-то веду я, — возразил следователь.
— А кто его знает, может быть, Апарин допрашивал его совсем по другому делу? Это строжайше запрещено правилами. Ты же знаешь. За такое и уволить могут — да еще и по статье. А я, несмотря на сырость и ревматизм, дорожу своей работой.
— Кумач Абович, — как можно более проникновенно произнес Евгений, разливая следующую порцию коньяка, — понимаете, очень нужно.
— А если очень нужно, то возьми разрешение у Апарина, я тебе запись дам без звука.
— Да не могу я его найти… С утра вызваниваю. — Володин сочинял на ходу.
— Ну вот когда вызвонишь, тогда и поговорим.
— Время, Кумач Абович. В нашем деле это главное. Чуть-чуть опоздал — и все. Упустил возможность раскрыть дело. Каждая минута на счету.
— Ага, поэтому ты со мной тут сидишь, лясы точишь и коньяк распиваешь, — улыбнулся Кумач Абович.
— Очень вас прошу, — проникновенно сказал Володин. — Под мою ответственность.
— Эх, Евгений Николаевич, давно я вас знаю, да и вы меня… Помню, как вы впервые туг появились. И как по служебной лестнице продвигались, тоже помню. И вот вы — следователь по особо важным делам Мосгорпрокуратуры. Следующий шаг — на Большую Дмитровку, в Генпрокуратуру. И вы можете просить меня нарушить правила?! А я ведь, заметьте, как сидел в этом сыром помещении, так и сижу до сих пор. И все так же, как и раньше, именно меня будут ругать за нарушение правил. Разве нет?
Володин внимательно выслушал эту тираду, но никак не отреагировал. Он только снова залпом, по-казачьи вбросил в себя содержимое граненого стакана и, не закусывая, сказал:
— Мы с вами действительно знакомы давно, Кумач Абович. И не раз помогали друг другу. Помните, как я вытащил из-под следствия вашего племянника?
Кумач Абович прекрасно это помнил. И не только помнил — все время, которое прошло с того момента, когда Володин ему помог, он постоянно ждал, что рано или поздно ему придется оказать ответную услугу следователю. Вот, видно, и пришло время…
— Помню…
— Ну что, тогда услуга за услугу? — прямо предложил Володин.
— Раньше за такое полагался расстрел на месте, Евгений Николаевич. Потом — трибунал. Или волчий билет… А сейчас…
Калика только махнул рукой.
— А сейчас всюду бардак, — закончил его мысль следователь. — Страну развалили, никакого порядка…
— Да… — подтвердил Кумач Абович.
— И именно поэтому, — сделал вывод Володин, — никто никогда не узнает, что вы дали мне прослушать эту запись. Понимаете? Никто и никогда. Кроме того, хочу вам сообщить одну вещь.
Володин пододвинулся поближе к нему и негромко сказал:
— Надеюсь, тут у вас нет аппаратуры прослушивания. Так вот. У меня есть один хороший, довольно близкий приятель. Мало того что он мне приятель, он еще и обязан мне за некоторые услуги.
— И что? — так же тихо спросил Кумач Абович.
— Знаете, где он работает?
— Где?
— В паспортном столе вашего района. И знаете кем?
— Кем?
— Начальником. Понимаете, что я хочу сказать?
Кумач Абович понимал. И очень хорошо. Более того, он понимал, что отказать Володину он не сможет…
— С его помощью вы сможете поменять имя и фамилию, — продолжил следователь, глядя прямо в глаза Кумача Абовича. — При этом можно будет обойти факт вашего давнего сотрудничества с «органами». Понимаете? Вы сможете начать новую жизнь. Выбраться из этих сырых комнат… Поступить на новую, интересную работу. А, Кумач Абович? Как вы на это смотрите?
Перспектива была настолько заманчивой, что Калика немного помолчал, потом разом, по примеру Володина, опрокинул стакан коньяку (следователь одобрительно закивал) и, наконец, решительно произнес:
— Ну ладно… Но имейте в виду — если об этом станет кому-нибудь известно, я вас выгораживать не стану. Я расскажу все, как было на самом деле.
