Энцо Руссо - Мафия изнутри. Исповедь мафиозо
— Об этом ты не должен беспокоиться, Джованнино. Директор банка наш человек. Как только запахнет легавыми, он сразу тебя вызовет, а потом сам позаботится, чтобы не осталось и следа ни от сейфа, ни от подписей. Все исчезнет, будто этих бумаг здесь никогда и не было.
Я надел ключ от сейфа на кольцо от связки со своими ключами и забыл о нем и думать. Нино тоже после того больше со мной об этом не говорил.
В конце августа произошло то, чего я давно опасался. Я сопровождал в ресторан каких-то гостей из Рима. Через полтора часа я должен был вернуться за ними на машине. Выходя из ресторана, я лицом к лицу столкнулся с одним типом из нашей Семьи, одним из тех, кто, как говорили, продал Стефано Корлеонцам. Вместе с ним были два пожилых элегантных господина. Увидев меня, он остановился, попросил извинения у своих спутников и отвел меня в сторонку, чтобы нас никто не мог слышать.
— Ну а ты что поделываешь?
Если бы я мог, я расшиб бы его о стену. В марте в Риме арестовали Тото Конторно. Другие люди Семьи или погибли, или залегли на дно. Те, что остались, либо предали, либо сдались на милость победителя. А этот сукин сын с жирной гладкой рожей без всякой опаски шляется себе по ресторанам, так спокойно, словно папа в Риме. И еще имеет нахальство спрашивать, как я поживаю.
Я ответил, что перебиваюсь помаленьку. И он завел со мной серьезный разговор. Сказал, что нельзя вот так бросать Семью. Я исчез, никому ничего не сказав, даже не намекнув, где меня искать.
— Среди тех, кто уцелел, — сказал я ему в лицо. А им бы хотелось, чтобы я был среди тех, кого уже нет в живых, как Стефано, Терези, Д’Агостино, Саро, и полсотни других убитых. А кроме того, эти разговоры о верности вызывали у меня смех. Этот хмырь всегда делал вид, что со мной незнаком. Уверен, он не знал даже моей фамилии. Когда пришло время выборов, мне не дали голосовать: при распределении дел меня никто не хотел слушать, а если и предоставляли слово, то последнему. А теперь это дерьмо собачье еще упрекает меня, что я не проявил достаточной преданности Семье. Лицемер хуже Иуды, убийца и человек без чести.
Для меня Семья — это был Стефано. Самое большее — Козентино. До остального мне не было никакого дела. Плевать я на них хотел. Так я ему и сказал, и рожа у него перекосилась от злобы.
— Благодари дона Нино…
— Дона Нино, а также и вот это, — ответил я, похлопав по тому месту, где висел пистолет. Он не сказал ни слова. Уходя, лишь опять бросил на меня злобный взгляд. Но он зря терял время. Такие типы, как он, опасны только для тех, кто им доверится. Достаточно лишь не забывать об осторожности — не поворачиваться к ним спиной.
В начале сентября застрелили генерала. Я услышал об этом по радио. Радио мне всегда нравилось больше телевидения. Не надо сидеть и глядеть. Слушая радио, можно заниматься своими делами. Был уже поздний вечер. Я поужинал и лег в постель. Я лежал и думал о том, что во времена дона Пеппе Дженко Руссо и дона Кало́ Виццини никто бы не посмел и тронуть даже унтер-офицера. А теперь как ни в чем не бывало отправляют к праотцам ни больше ни меньше как генерала, который к тому же префект Палермо.
— Доигрался! — прокомментировал событие дон Нино, как только я заглянул к нему в кабинет. Зная его опасения, я позволил себе спросить, доволен ли он.
— Я не радуюсь и не успокоился. Вот увидишь, какой начнется сейчас кавардак. Я уже представляю себе заголовки газет, запросы в парламенте. Помяни мое слово, у всех нас будет хлопот выше головы. Какое там спокойствие! Люди, осмеливающиеся стрелять в генерала, ни с чем не считаются и ни перед чем не остановятся. Понимаешь, что я хочу сказать?
Я-то понимал, слишком хорошо понимал. Я не мог себе поверить, когда застрелили Доктора. И когда убили Ди Кристину. И когда размозжили выстрелом голову Стефано. Чем еще меня теперь можно было удивить? Я глядел на дона Нино и думал, что, может, и ему суждено умереть не у себя в постели. В своих ботинках за полмиллиона лир…
Он притащил целую охапку газет. Я никогда в жизни не видел столько зараз. Во всех писали про убийство Далла Кьезы, и все они делали вид, что им известно то, чего не знали даже у нас в Палермо. Дон Нино, читая, то и дело швырял газету на пол.
— Так их перерастак! Они и впрямь полные идиоты! — орал он. И прилипал к телефону.
Столько болтовни и ни одного правдивого слова! А правда состояла в том, что генерала послали на Сицилию лишь затем, чтобы показать, что они готовы сделать все, что им надлежит сделать. Но прекрасно при этом зная, что у него нет ни малейшего шанса что-то изменить в таком городе, как Палермо. А если он попытается действительно что-то предпринять, от него быстренько избавятся. Поэтому они были спокойны: или он ничего не изменит, или станет покойником. Выбор зависел от него.
— А он тоже хорош: отправляется на прогулку, словно турист, без охраны, без бронированного автомобиля, без оружия, — говорил дон Нино в трубку. — Да какого дьявола, кем он себя вообразил, человеком-невидимкой?
Однако я видел, что теперь дон Нино почувствовал себя увереннее. Он звонил по телефону в моем присутствии, не обращая на меня внимания, и я слышал все, что он говорил. Однажды утром его предупредили, что телефон ставят под контроль. Дон Нино переменился в лице. Это означало, что есть генерал или нет его, а им еще продолжают интересоваться.
Он стал звонить по другому телефону. По аппарату, стоявшему в церковном приходе рядом с его домом. Священник, поджидая его, приводил в порядок комнату, приносил кофе и исчезал, чтобы не мешать. Я слушал и помалкивал. И размышлял. Дон Нино разговаривал с Римом: важные шишки из парламента и министерств. И у него в записной книжке имелись секретные номера всех этих господ. Сначала его предупредили насчет подслушивания телефонных разговоров. Потом информировали, как идет расследование: кто судья, ведущий следствие, какими уликами он располагает. В следственном отделе у него был кто-то, кто каждые два-три дня ему звонил и подробно докладывал о всех новостях. Так что он прекрасно знал, чего ему следует опасаться, и успевал вовремя самым наилучшим образом улаживать свои дела.
Я думал о Маркизе, Индзерилло, Каватайо, о всех тех, кто искренне верил, что командует благодаря тому, что хорошо стреляет. Да куда там «Калашникову»! Телефонный аппарат был лучше всякого «Калашникова». И тогда как дон Нино и другие ему подобные, стоило им захотеть, могли нанять всех Каватайо, каких только душе угодно, этим парням с автоматами оставалось лишь выпрашивать у них жалкие подачки. Я начал сомневаться, все ли понимал даже Стефано.
Только одни Корлеонцы сумели заставить с собой считаться. Они, когда стреляли, не обращали внимания, сколько звездочек на погонах. И в конечном счете дон Нино и его друзья перепугались и постоянно старались их умаслить. Я был свидетелем и того, как он говорил с теми, кто скрывался от закона; с одним из них он назначил встречу однажды субботним вечером: мне это запомнилось потому, что слышал, как они сговаривались по телефону, я подумал, что, наверно, придется идти с ним и мне. Но уж не помню почему, мне идти не пришлось, и я не знаю, о чем там шел разговор.
Неожиданно дело с расследованием приняло опасный оборот. Дон Нино все время нервничал и однажды вечером в своем кабинете разорался на своего адвоката, упрекая в том, что тот не в состоянии ничего придумать, чтобы дать ему хоть немножко спокойно передохнуть.
— Тебя в любой момент могут притянуть за принадлежность к преступной организации, — говорил адвокат. Он повторил ему это три, четыре, пять раз. И оказался прав, ибо против дона Нино было выдвинуто именно такое обвинение и все газеты подняли страшный шум. Сказать по правде, обвинение насчет преступной организации судьи извлекают из ящика, когда у них ни хрена нет улик, позволяющих арестовать того, кого они хотят упрятать за решетку. «Это такая штука, которая может значить все и вместе с тем абсолютно ничего — все зависит от того, как повернуть», — однажды объяснил мне адвокат Семьи.
Однако обвинение было не так уж безобидно. Дело в том, что расследование против таких влиятельных людей, как кузены Сальво, по этой статье могло быть открыто любым судьей в городе, где они проживают. Все говорили, что их привлекают в связи с лотерейными конторами, но я слыхал, что они этими конторами уже не занимаются с 1982 года, когда уже проводилось следствие и были выдвинуты обвинения против важных шишек из областных органов власти.
На следующий день я сопровождал дона Нино на виллу по соседству с той, где провело рождественские праздники семейство Бушетты. Он вел машину не спеша и беседовал со мной. Сказал, что этот возглавивший следствие судья может его скомпрометировать, что он просто не знает, что делать. Интересовался, попадал ли когда-нибудь Стефано в подобные переделки. Это был странный вопрос; ведь они со Стефано были близкими друзьями, такие вещи он должен был знать сам, и ему ни к чему было спрашивать меня. Но тут я понял, куда он клонит этот разговор.
