Аркадий Васильев - В час дня, Ваше превосходительство
Бойцы отряда Попова, предвидя неминуемое поражение, стали исполнять приказы нехотя, матерились по каждому поводу, огрызались. Все, что можно было выпить — водку, спирт, политуру, — прикончили еще вечером. К утру у трезвых появились трезвые мысли о неминуемом возмездии. Те, кто одумался, начали искать выход в буквальном смысле: проломили в стене дыру и ушли подальше от греха…
По совету Свердлова к мятежникам направили парламентера с коротким предложением: «Сложите оружие, иначе все будете уничтожены!»
Попов, отчетливо представляя, что его вряд ли пощадят, отклонил предложение. Когда парламентер уходил, за ним кинулись несколько мятежников. Попов приказал пулеметчику открыть огонь, но пулеметчик ответил так, что Попов, сам лютый матершинник, оторопел. Но все же успел выстрелить.
Пулеметчик ударил его по зубам:
— Своих, гад, бьешь?!
Вокруг стояли бойцы, а на людях Попов всегда выставлял себя смелым. Он в упор выстрелил в пулеметчика, крикнув:
— Именем революции!..
В это время заработала артиллерия. Орудия, поставленные ночью рабочими и красноармейцами на позиции, выбранные артиллеристом Ананьиным, точно били по штабу Попова. Снаряды вспахивали линию обороны.
После первых залпов многие мятежники, побросав винтовки, подняли руки и пошли навстречу наступающим. Некоторые кинулись к Курскому вокзалу, к станции Москва-П, на Владимирское шоссе.
Через пятнадцать минут после первого залпа районные Советы Москвы получили телефонограмму: «7 июля, в час дня, предписывается всем районным совдепам и рабочим организациям немедленно выслать как можно больше вооруженных отрядов, хотя бы частично рабочих, чтобы ловить разбегающихся мятежников.
Обратить особое внимание на район Курского вокзала, а затем на все прочие вокзалы. Настоятельная просьба организовать как можно больше отрядов, чтобы не пропустить ни одного из бегущих.
Арестованных не пропускать без тройной проверки и полного удостоверения в непричастности к мятежу.
Ленин».
Через пять минут Московский Совет принял еще одну телефонограмму: «Передать всем волостным, деревенским и уездным совдепам Московской губернии.
Разбитые банды восставших против Советской власти левых эсеров разбегаются по окрестностям. Убегают вожди всей этой авантюры. Принять все меры к поимке и задержанию дерзнувших восстать против Советской власти. Задерживать все автомобили. Везде опустить шлагбаумы на шоссе. Возле них сосредоточить вооруженные отряды местных рабочих и крестьян. Есть сведения, что один броневик, который был у восставших, бежал за город. Принять все меры к задержанию этого броневика.
Председатель Совнаркома Ленин».
Петерс одним из первых ворвался в штаб Попова. Бежал по двору и кричал:
— Феликс Эдмундович! Товарищ Дзержинский!
— Слушаю вас, Яков Христофорович, — спокойно, как будто ничего особенного не произошло, ответил Дзержинский, выходя из подвала. — Добрый день. Поехали, товарищи, в Кремль. Надо все доложить Ильичу. Попов задержан?
— Удрал.
Мальгин обнял Андрея, засмеялся:
— Живой!
— Еще поживем…
— Скажи по совести — струхнул?
— Было дело…
Из двери выглянул широкоскулый матрас, тот самый, что кричал: «Дорогу председателю ВЧК!»
Андрей кинулся за ним. Матрос бросил револьвер, поднял руки:
— Не стреляй, товарищ! Не стреляй…
Броневик «Герфорд» несся по Владимирскому шоссе. Скоро должна была показаться Купавна. Водитель поздно увидел баррикаду: она была сооружена за поворотом. На шоссе полно людей с винтовками.
Мятежники выскочили из броневика, побежали в разные стороны. Их догоняли, связывали руки, сводили к баррикаде — груде камней, на которой стоял пожилой рабочий с красной повязкой на рукаве, очевидно командир.
Последним вылез водитель в разодранной, окровавленной рубахе. Он побежал, дико крича:
— Ложись!
И упал ничком в траву.
Рванул взрыв. Броневик скрылся в черном дыму.
Водителя поймали. Командир укоризненно сказал:
— Ну и безобразники же вы, эсеры! Зачем машину взорвали? Ни себе, собачий сын, ни людям…
Петерс отпустил Андрея домой:
— Выспись, на себя не похож…
Но выспаться не удалось. Пришел отец, потом Фрунзе, рассказали подробности ликвидации мятежа левых эсеров. Ни на одной фабрике, ни на одном заводе левых эсеров не поддержали. К утру рабочие отряды подошли к Большому театру, к Кремлю, не позволили мятежникам сделать ни одного выстрела. Фрунзе умолчал, что он командовал отрядом, отбившим у эсеров телеграф.
Полковник Перхуров наводит порядок
Будто кто злой, мстительный, ненавидящий все человеческое сбросил на Ярославль бациллы безумия, слепой ярости. Как при эпидемии испанки люди, едва вступив в контакт с больными, почти мгновенно заражались, теряли сознание, так и в эти страшные для старинного русского города дни многие из обывателей, общаясь с мятежниками, превращались в жестоких, тупых убийц.
В Нахимсона, растерзанного во дворе первого участка городской милиции и уже бездыханного, Греков выпустил из нагана все семь пуль.
— А то еще оживет, — объяснил он. — Знаю я этих большевиков!
Председателя городского Совета Закгейма убили дома, на Большой Рождественской улице. Греков приказал выкинуть труп на мостовую, подбежал, пнул в голову, бешено закричал:
— Кто эту падаль уберет — убью! Я шутить не люблю!..
Убили комиссара труда Работнова, бывшего председателя губисполкома Доброхотова…
Начальник команды мотоциклистов Ермаков, без фуражки, потный, грязный, гонял по городу как сумасшедший — за пазухой у него был список коммунистов, советских работников с адресами. Около гостиницы Кокуева он нагнал большевика Лютова, сбил мотоциклом, застрелил. Два гимназиста и солдат вели доктора Троицкого. Ермаков затормозил.
— Куда?
Конвойные вразнобой ответили:
— Приказано на пристань…
— Кто приказал?
— Генерал Афанасьев.
Ермаков крикнул:
— А ну, дайте его сюда!
Конвойные подвели врача. Ермаков ткнул Троицкого в зубы:
— Это тебе задаток! Я не забыл, как ты мне рецепт на спирт не дал!
По тенистому красивому липовому бульвару — гордости ярославцев — вели к Волге избитых, окровавленных людей…
К полудню на стенах домов появился приказ: «На основании полномочий, данных мне Главнокомандующим Северной Добровольческой армии генералом Алексеевым, я, полковник Перхуров, вступил в командование вооруженными силами и во временное управление гражданской частью в Ярославской губернии, занятой Северной Добровольческой армией.
Впредь до восстановления нормального течения жизни в городе Ярославле и губернии на это время воспрещаются всякие сборища, митинги — как на улицах, так и в публичных местах.
Полковник Перхуров».
Два паренька, как после оказалось, не успевшие на последний паром и поэтому не попавшие к себе на Ляпинские торфоразработки, остановились около приказа. Один, постарше, лет шестнадцати, сказал другому:
— Тащить и не пущать!
Парнишки засмеялись и пошли дальше. Их окликнул поручик Кутейников:
— Над чем смеялись, змееныши?
— Просто так. Промеж себя…
— Не ври! Давай рассказывай!
— Мы, товарищ командир…
— Ах, товарищ!
Кутейников когда-то в юнкерском считался лучшим стрелком из револьвера. Но, видно, подвел хмель — убил мальчишек не с двух, а с пяти выстрелов.
— Мерзавец, что ты детей!.. - попытался остановить поручика преподаватель лицея Светловидов. Поручик уложил и Светловидова.
На квартиру к меньшевику Дюшену заявились два офицера. Коротко приказали:
— Одевайтесь! Поедете с нами. Скорее!
В штабе Перхурова Дюшена ввели в небольшой зал, весь пол которого был усыпан какими-то документами. У стенки стояли перепуганные присяжный поверенный Машковский и рабочий Абрамов — меньшевики. Когда вошли Кижнер, кадет, и Мамырин, правый эсер, а за ними городской голова крупный домовладелец Лопатин, Дюшен приободрился. А когда появился помещик Черносвитов во фраке, надушенный, адвокат совсем повеселел: в компании с Черносвитовым худого ничего не случится. Дюшен иронически посмотрел на коллегу по партии.
Машковский, перехватив его взгляд, осмелел и спросил капитана Альшевского:
— Скажите, капитан, зачем нас пригласили?
Капитан посмотрел на него и ничего не ответил.
Ждали долго, больше часа. Разговаривать опасались, да и не о чем. О прошлом — только ссориться, о настоящем — оно неясно, о будущем — будет ли оно вообще?..
Машковский поднял несколько листочков, посмотрел — оказались протоколы ячейки РКП (б). Испуганно бросил, словно коснулся огня.
