Екатерина Лесина - Хризантема императрицы
Эта квартира находилась на другом конце города, в подвале старого, определенного под снос, но все еще жилого дома. Сквозь немытые стекла проглядывали зеленые кусты сирени, кусок вскопанных грядок да ржавая лейка.
Комната здесь была всего одна, прокуренная, неряшливая, собравшая в себя вещи самые разные, вроде шкафа без одной дверцы, круглого зеркала, картины без рамы, колченогого табурета да стула с претензией на хай-тековский дизайн. У самого окна ютился стол, под которым дремал облезлый кот полосатой дворовой масти, на столе стопкой лежали газеты десятилетней давности, несколько пачек из-под «Примы», банка консервов «Килька в томате» и литровая деревянная кружка.
– Годика три уж как преставился Жихарик, чтоб ему на том свете костерок да потеплее выбрали, – дед, раздавив бычок о деревянную культю, сунул окурок в банку и тут же достал следующую сигарету, сунул в зубы и велел:
– Помоги.
Был он однорук, однобок и одноглаз, являя собой яркий пример уродства телесного, но при всем этом, как успел заметить Герман, держался дед бодро и характер имел боевой.
– Я-то хотел доложиться, – говорил он, попыхивая мятой сигареткой, которую прикрывал здоровой ладонью. – Но занемог, слег по осени, а там и подумал, с чего это мне царицу-матушку да по пустяковому-то делу беспокоить? Чай, Жихарем они давненько не интересовалися, я-от и порешил, что ушла надобность, а оно вот как... ну а ты, значится, при ней?
– Точно.
Герман было решил, что сейчас и этот про лакейство заговорит, но нет, калека усмехнулся в седые усы, стряхнул пепел и поинтересовался:
– И давно?
– Да уж года два. Присматриваю.
– Ну... эт ты загнул. Присматривает он. Царица-матушка не из тех, за кем присмотр нужен. Умнейшая женщина, я таких-то и не встречал. К счастью.
– Почему «к счастью»?
– Умные бабы – чума и холера, и десять казней египетских. Вот матушку возьми-то: Федотыч, уж на что крепок был, на что суров, а перед нею робел...
Дед замолчал, уставившись в окно. Из-под стола выбрался кот, тоже одноглазый с ободранным ухом да облезлым боком, прошелся по комнате, запрыгнул на стол и, раззявив розовую пасть, издал звук, отдаленно напоминающий мяуканье.
– Так ты-то передай, что отошел Жихарь на тот свет, – очнулся калека. – Ну а второго вопроса касаемо, то приходил давеча человечек, вопросы задавал, денег дать обещался. Какой из себя он? Обыкновенный. При костюме, мордастый, белявый, мордой смазливый и наодеколоненный так, что спасу нет.
– Спасибо, – Герман поднялся. Ему не терпелось выбраться из этой провонявшей сигаретным дымом комнатушки и вернуться домой. Он беспокоился сразу и за Леночку, и за Императрицу, которую хоть и ненавидел, как прежде казалось, но вот боялся оставить надолго одну.
Однако старик, ловко придержав рукой за штаны, поинтересовался.
– Так ты говоришь, что два года при матушке?
– Да.
– И отправить тебя отправила, а сказать толком, зачем вопросы, не сказала?
– Ну... да. А что?
– А то, что ты, паря, как-то скоренько сбегти собрался. Я-то держать не стану, только... хотела б она вопросы задать, позвонила б, чай, не дикий я, телефону имею. Значится, не за ответами она тебя сюда послала.
Кот на столе выгнул спину и сердито заурчал.
– Цыц, – рявкнул старик. – А ты, нелюбопытный, садися и слушай. Не знаю, чего у вас там происходит, но ты царицу-матушку побереги, она ж даром, что умная, но баба же, и сердце бабье, и душа... эх. В общема, история эта давненько случилася, еще когда я при колонии одной в надзирателях числился. От же времечко-то было...
Дед мечтательно закатил глаз, нарочито-трагическим жестом смахнул невидимую слезу и продолжил:
– Народу-то у нас разного сидело, были и те, кто по мелочи попался, были и кто по делу серьезному. Ну а Жихарь-то аккурат с серединки на половинку, хотя понятно было, что за птица-то, прежде он по малолетке хаживал, а тут уже повзрослому. Они с корешами двумя машину инкассаторскую взяли да с кровью, да на сумму такую, которая по тем временам народу-то и не снилась. И ведь, главное, ушли с деньгами, и искали их с полгода. Им бы залечь, уйти на дно, так нет же, пошли хаты бомбить, ну их и взяли. А потом уже птичка стукнула, что спрашивать совсем не про хаты надо, только пока то да се, вышло, что оба товарища Жихаревы в изоляторе скончалися при невыясненных обстоятельствах. Ну а он-то сам молодой, детдомовский, с неустроенною судьбиной и жалостливой мордой. В общем, доказать инкассаторов не вышло, а за хаты сироте трояк и влепили, и то за пособничество. Хотя что наше дело? Наше дело стеречь, а не приговоры обсуждать, мы и стерегли.
Герман слушал внимательно, он еще не понимал, как использовать эту информацию, которая на первый взгляд совершенно бесполезна и отношения к делам нынешним не имеет, однако зачем-то Дарья Вацлавовна захотела, чтобы он ее получил.
Императрица никогда ничего не делает просто так.
– На зоне-то они с Милкою и скорешились... – дед скривился и демонстративно сплюнул на пол. – Милка-то по серьезной статье шел, за убийства, и срок у него не чета Жихареву. И сам он, конечно, тож из другого теста, начитанный, наученный, и про то тебе расскажет, и про это, и все не за так, а с подвывертом, с размышленьями, красиво... ну вот на байки-то его Жихарь и запал. Вышли вместе. И сгинули года этак на два.
Милка? Не о Милославе ли Вацлавовиче речь идет? Тогда кое-что понятно, хотя чего там, пока еще ничего не понятно, но дед не замолкает, дед просто паузу взял, чтоб новую пачку открыть. Герман помог и огня поднес, и калека, кивнув в знак благодарности, продолжил.
– А потом привезли. Я-то и не узнал бы, когда б он сам со мной не заговорил... ну да, помогал я с гревом, так и мне потом Федотыч помог, когда беда приключилася. Государство-то родное, пусть стоит и крепчает, кинуло пенсию по инвалидности да забыло, а Федотыч, он все припомнил: и что не зверствовал я, и что с передачками, и с малявами, когда надобно, то завсегда мог... ну да не о том речь, а о Жихаре. Крепко его жизнь покорежила. После больнички к нам попавши, переломанный, обваренный, прямо не человек, а мяса кусок. И главное, что ненависть, ненависть в нем так и бурлит, и разговоры у него только про то, как кинул его Милка, и как он Милке отомстит, когда выйдет. Да только выйти ему предстояло аж через двадцать годков, вот оно...
Дед снова примолк, а кот, воспользовавшись паузой, выгнул дугою спину и заорал хриплым голосом.
– Ну а тут от Федотыча малява, что надо бы приглядеть за Жихарем, дескать, имеется на него подозрение нехорошее, что он одного уважаемого человека обидевши крепко. Вот я и начал выспрашивать потихоньку.
– И что выяснили?
– Ну он-то поначалу не больно-то в конкретику давался, грозился только да жалился, а потом как-то в больничку попал... Годка три уже прошло было? Или больше? Главное, крепко так попал, застудился по зиме, и думали, что все, концы Жихарю, и он сам так решивши был, оттого и передал, что со мною разговор желать имеет. Тогда-то он все и рассказал. Вышли, значит, они с Милкой в одну неделю, Жихарь раньше. Хату нашел, поселился, Милку дождался. Документики приобрел. Вроде как они плану имели, чтоб не хаты грабить, а баб обирать. Одиноких же без счету, ну Жихарь-то мордой смазливый, а Милка и вовсе красавец, и при манерах, и при языке подвешенном, в общем, самое оно женихаться. И дело-то пошло, по первому году так и вовсе гладко, ну а потом мало, видать, показалось или натура свое требовать стала, или так дурь в голову ударила, куражу захотелось, но, в общем, к мошенничеству еще и грабеж добавился, и без насилия не обошлось. Весело, значит, им было на пару работать. И ведь долгехонько, сволочи, так развлекалися, то в одном городе, то в другом. Кореша, значится, на всю жизнь, коль на одном повязаны. Ну под эту марочку Жихарь Милке и раскрыл, где денежки инкассаторские спрятаны...
– И Милка его сдал? – история выходила грязной, зато объясняющей ту неприязнь, которую с самого начала вызывал Милослав. Точнее, теперь эту неприязнь можно было бы списать на факты объективные, а значит, подтверждающие право Германа на тихую ненависть.
– Ну если б все так просто. Милка – тварь хитрая, я вправду не знаю, как там все по-настоящему было и чего Жихарь попридумал, а чего нет, но, в общем, очередная баба, которую они вдвоем оприходовали, не просто заяву накатала, но и оказалась прокурорской дочкой. Сам понимаешь, что менты на уши встали, всю область через мелкое сито, землю на три метра вглубь. И тут на окраине города пожар, в огне – труп и полудохлый Жихарь, и платьице красное, шелковое, немецкое, с квартиры девкиной унесенное. А кроме платьица ничего больше, ни золота, ни денег, ни техники. И вот же странность какая, дом-то гореть горел, но больше в одной комнате, той, которая с трупом, а в других – дым только. Ну, естественно, Жихаря колоть стали, да он, подзадохшийся, не сильно и рыпался, выложил все как есть. Поучили, конечно, едва-едва и вовсе на тот свет не спровадили, а может, конечно, лучше было б, чтоб спровадили.
