Екатерина Лесина - Хризантема императрицы
– Я вам доверяю.
– Вот! Доверяете! Вы беспечны, вы поглядите на меня, сколько мне осталось? И могу ли я гарантировать, что завтра не умру? Или послезавтра? Или через месяц? Или то, что договор наш будет соблюден после моей смерти? Или рекомендовать вам иного человека, который заслуживал бы доверия? Нет, нет и нет... Левушка один такой был. Берите, уходите и мир с вами.
Мира в Дашкиной душе не было, какой мир, когда она совершенно не представляла себе, что делать с сокровищем, которое несла домой в обыкновенной матерчатой авоське.
Весь вечер она перебирала жемчуга и планы: сберкасса, почта, сейф в квартире. Вариантов было много, но ни один из них не устраивал Дарью на все сто процентов. А оставлять шкатулку в квартире она не решалась, и не столько из опасения кражи, сколько из смутных предчувствий, прижившегося недоверия ко всем и вся. В тот день она так ничего и не решила, а на следующий состоялось сразу две встречи.
Первой появилась Анька, за прошедшие два года племянница стала выше, массивнее в формах и громче голосом. А манеры остались прежними, и взгляд этот, наивно-детский, и неподдельная радость... а вот из нового был живот. Он выпирал шаром идеальных очертаний и пугающих размеров, выдавая то специфическое положение, в котором пребывала Анна.
– А ты не писала, что вышла замуж, – зачем-то сказала Дарья, лихорадочно вспоминая содержание полученных писем, последнее из них было пятимесячной давности и касалось дел пустяковых.
– Я и не вышла, – ответила Анька, устраиваясь на стуле. Подхватив со стола зеленое, пробитое мелкой точкой парши яблоко, она вытерла его о платье и впилась в сочный бок. – Понимаешь тетя, так уж получилось, что...
– Понимаю.
Она и вправду понимала. Ну почти понимала, а скорее не желала снова влезать в хитросплетения чьих-то жизней, от Дарьи далеких и оттого совершенно неинтересных.
– Вот, хоть ты... а то эти только и зудят, и зудят, – она ела яблоко, громко чавкая, брызгая светлым соком и хлюпая заложенным носом. – Лизка особенно, совсем от нее покоя нет. Еще не приходила? Ну так появится. Ей от тебя поддержка нужна, будет про аморалку бубнить.
– А тебе?
– Что мне?
– Что тебе нужно?
– Ну... просто... повидаться. Я ж давно уже... и письма ты редко пишешь. А тут тоска смертная, прям хоть вой, хоть вешайся. А вообще ты как, на пенсию не собираешься?
Дарья онемела. Пенсия? Да о какой пенсии может идти речь, когда она только-только начала разрабатывать новую идею, перспективную, интересную, захватывающую.
– Ну да, ты ж еще молодая, – все Анькины мысли отражались в ее глазах, ярко-голубых, наивных, доставшихся от матери, которую Дарья вдруг возненавидела, именно сейчас, спустя столько лет, возненавидела. – Я ж просто одна... подумала, что если с ребенком чего помочь... или вот в роддом.
Разговор закончился ничем, Анна еще некоторое время сидела, поедая яблоки, рассуждая о жизни и взаимопомощи, а Дарья думала, что за два года изменились не только подъезд и квартира, но и люди.
Второй же визит случился спустя часа полтора после первого, и снова подтвердил мысль о переменах. Появившаяся на пороге квартиры блондинка мало чем напоминала девушку с зонтиком и свертком, либо же скромную невесту в белом гипюровом костюме из местной мастерской. Она была высокой и холеной, уверенной в себе и собственном превосходстве над Дарьей.
Смешно.
А Серж постарел, поседел в полголовы и обрюзг еще больше. Круглый живот его мало отличался от Анькиного размерами, пухлые руки торчали из коротких рукавов рубашки, а узел галстука подпирал три мягких подбородка.
– Доброй ночи, – сказала блондинка, протягивая коробку из кулинарии. – Ничего, что мы без предупреждения? По-родственному.
– Ничего, – ответила Дарья. Родственных чувств к этим двоим у нее не возникло.
– Мы очень рады, что вы наконец вернулись домой. Признаться, я так переживала, и Серж тоже весь извелся.
Взгляд ее меж тем шарил по квартире, словно бы прицениваясь, примеряясь, выискивая. И Дарье чудилось, что еще немного и он нахально, проникнет сквозь плотные дверцы шкафа, на которых белым пятном проступал ожог, и дальше, за толстые тома, убранные за ненадобностью, под старый халат из байки и наволочку к черному блестящему, несмотря на прошедшее время, дереву.
Дарья сама не помнила, как пригласила на кухню – лишь бы увести из зала, как долго возилась с перетягивающей коробку бечевой, елозя по ней тупым ножом, как тем же ножом мяла крем, крошила свежие коржи, как делала чай, о чем говорила... все мысли ее были там, рядом со шкатулкой.
К счастью, визит не затянулся надолго, выпив чай, испробовав торт, гости – а теперь и Серж был в этой квартире не более, чем гостем – откланялись.
Зачем они вообще приходили? Чего хотели? На что рассчитывали?
На хризантему. Эта выскочка хочет украсть цветок, как когда-то Желла, присвоить и лишить... на этом месте Дарья запнулась и запоздало удивилась – кого лишать?
Ее? Она ни разу не прикоснулась к украшениям из шкатулки, ни разу не испытала желания не то что надеть – примерить. Не возникало и желания продать. Так зачем же хранить? Не проще ли...
Не проще, решила Дарья. Все естество ее восставало против того, чтобы отдать украшения Елизавете, а та ведь примет и, более того, узнав о шкатулке, сделает все, чтобы прибрать ее к рукам. Но тогда кому? Аньке? Толстой и неуклюжей, по-детски обидчивой и безответственной? Ожидающей ребенка?
Дарьино сердце вдруг замерло. До этой минуты нерожденный ребенок был абстракцией, элементом неизбежности, грядущим неудобством, избежать какового вряд ли бы получилось. Теперь же это существо неизвестного пока пола и достоинств непостижимым образом подчинило себе все Дарьино мироздание.
И когда спустя несколько месяцев на свет появилась девочка, Дарья отчетливо осознала, что решение, принятое в тот день, было правильным и единственно возможным.
Но вот исполнить его она так и не сумела.
Леночка
Известие, что Вельского снова отпустили, повергло Леночку в ступор и состояние близкое к панике. Как это возможно? И почему Дарья Вацлавовна радуется этому обстоятельству? Более того, она сама адвоката наняла и по телефону инструктировала, и он позже, уже вечером, заглянул в квартиру с отчетом. Правда, что именно он говорил, Леночка не знала да и знать не желала, ибо подобное заступничество казалось ей недопустимым и циничным. Однако ее мнения не спрашивали, а сама она молчала, запершись в комнате, откуда вышла лишь услышав, как хлопнула дверь.
В коридоре она столкнулась с Германом, который, увидев Леночку, обрадовался.
– Лена? Ты в порядке? Идем.
– Куда, – она позволила взять себя за руку. – Я есть хочу.
– Потом. Она желает играть в сыщика, думаю, будет интересно.
В этой части квартиры Леночке бывать не доводилось. Второй этаж, бывший некогда чердачным, комната неправильной формы со скошенным потолком, узкие окна, сквозь которые проникал блеклый вечерний свет. Белый рояль на постаменте, несколько низких не то еще кресел, не то уже лежанок, подушки на полу, мраморная чаша-раковина и несколько высоких, в натуральную величину статуй. Беломраморная девушка с кифарой, обнаженный юноша с копьем и парочка крылатых младенцев.
– Лена? Как твое самочувствие? – Дарья Вацлавовна восседала в кресле с высокой спинкой и широкими подлокотниками, чуждом данной обстановке и вместе с тем как нельзя больше походившем на трон. Ну да, она же Императрица, ей без трона нельзя. – Герман сказал, что у тебя мигрень.
– Спасибо, уже лучше.
Если кресло выглядело троном, то высокий черепаховый гребень, которым Дарья Вацлавовна заколола волосы, был похож на корону.
– Итак, дорогие мои, что мы имеем? – на Дарью Вацлавовну случившееся, казалось, не произвело особого впечатления, она не выглядела ни угнетенной, ни расстроенной, скорее, наоборот: лучилась энергией. – Леночка, будь добра, пересядь вон туда, а ты, Герман, давай к двери.
– Зачем?
– Мне так удобнее.
Леночка же пересела без вопросов и споров, забралась в низкое и широкое кресло, накинула плед, потому как вдруг стало зябко, и подумала, что нынче же вечером нужно будет вернуться к маме. Сразу надо было вернуться, еще когда Лелю убили.
– А имеем мы следующее. Во-первых, Вельский... пренеприятнейший тип, амбициозный, настырный, дурно воспитанный, но при всем этом не слишком дальновидный, да и сообразительным я его не назвала бы.
– Зато вспыльчивый, – Герман сидел, закинув ногу за ногу. – И в моменты ярости себя контролировать не способен. Помнишь, Лена?
