Лариса Соболева - До и после конца света
– А ты с ней в каких отношениях? С Анютой?
Правильный вопрос, упирающийся в главное действующее лицо. Никита закурил, а к сигарете прибегают не только при стрессах или никотиновом голоде, но и когда тянут время, делают отбор из того, что хранит память, сопоставляют, да просто за сигаретой прячутся. Никита и глаза закатил к потолку, став похожим на мечтательного поэта под влиянием музы. Он не брутальный типаж, однако мужское начало в нем выражено ярко, потому образ поэта с ним совершенно не вязался, он нелепо и смешно выглядел. Что поделать, Сима с детства отличалась умом и просчитала: там была страсть, первобытная, жгучая, с вытекающими отсюда последствиями.
– Не хочешь говорить? – поддела его она.
– Почему? – опустил он на Симу глаза. – Мы с ней…
– Немножко переспали, – подсказала.
– И это тоже. Давно, три года назад. Потом она вышла замуж, я встретил Алику… Неожиданно Анюта развелась, для нас неожиданно, но у нее нет привычки тащить из дома семейные неурядицы, как у некоторых.
– Вы расстались, а кто инициатор?
– Да как-то само собой получилось… без разборок, слез, выяснений… Мягко расстались. Теперь у нас словесная пикировка, но мне Анна помогает, когда прошу. – Никита посмотрел на часы и поднялся, гася недокуренную сигарету. – У, Сима, мне пора.
– Куда?! – подхватилась и она, забыв про допрос. – Нам нельзя отсюда выходить! Хотя бы пару дней.
– Мне нужен массовик-затейник. Все, не спорим.
Он двинул к выходу, надевая куртку, Серафима семенила за ним, лихорадочно уговаривая:
– Сегодня нам с большим трудом удалось бежать, ты же понял: за нами, а не за кем-то там охотятся! Да к отелю близко подходить нельзя, нас там ждут!
Никита резко развернулся, она не успела притормозить, врезалась в него, ойкнув. И выключилась. Как из блока питания. Несколько секунд Серафима находилась в состоянии наподобие алкогольного опьянения. И голова кругом с туманом в глазах, и в теле легкость, и ноги еле держат – особенно, когда он по-дружески обнял ее и, нежно похлопывая по спине, ласково гладя по волосам, говорил:
– Сима, он работает, если нет целевых заказов, по субботам и воскресеньям. Я не хочу рисковать, завтра и на него могут напасть, как на Виолетту, мы ведь демонстрировали запись вечера с поцелуем в суде. Я должен его разговорить и записать признание, показания – не знаю, как назвать. В девять начало, как раз доберусь… Ох, чуть не забыл, принеси мобильник.
– Что? – включилась она, отстранившись. – Ты собираешься меня бросить в этом… этом… Я пойду с тобой.
– Нет! – оттолкнул девушку Никита и, зная упрямство Симы, напомнил: – Кто обещал слушаться?
– Предупреждаю: уйдешь один – пойду за тобой тихонько, но здесь не останусь.
У него заходили желваки, пальцы сжимались в кулаки и разжимались, ноздри раздувались. Нет-нет, желания врезать упрямой штучке не возникало, но от бессилия кулаком ударить стену тянуло. Как ей вдолбить, что опасно… Впрочем, Серафима прекрасно это знает, а спорить с ней не имело смысла, к тому же время дорого.
– Собирайся! – рявкнул он грубо, беря кейс с ноутбуком.
Герман минус ЛялькаВ это же время Герман подъехал к дому, машинально взглянув на окна, увидел свет, что означало – Лялька вернулась. Не заезжая в гараж, он заглушил мотор, но остался в машине, готовясь к встрече с женой, а это все равно, что прыгнуть в котел с кипятком. Накануне того дня, когда Никита устроил разборки с мордобитием, Ляля вернулась домой поздним вечером подшофе (детей она отвезла теще), на его законный вопрос, где была, высокопарно ответила:
– Правду искала.
– А попутно напилась?
Она поставила руки на пояс, казалось бы, сама поза грозит скандалом, но, опустив голову, Ляля тряхнула ею, сказав уставшим, вымученным голосом:
– Герка, не цепляйся. Мне плохо. Мне очень-очень плохо. Я переживу войну, голод, холод, нищету, но предательство… Чтоб меня окунул в дерьмо человек, который сделал женой, заметь, по доброй воле, настаивал, чтоб я родила детей… И потихоньку, чтоб я не узнала… Фу!
Ляля отвернулась, а потом уверенной походкой подошла к бару, достала бутылку, бокал, устроилась на диване и спокойно, без дрожи в руках от переполняющих эмоций, налила коньяка. Выпив немного, похвалила:
– Хороший.
Германа начало трясти от сознания, что он теряет самое дорогое, а менять свою жизнь категорически не хочется. Именно в тот миг это пришло на ум, и кожу обдало морозцем, да, Ляльке не хватает мизерной капли, чтоб подвести черту под их благополучным браком.
– Ляля, вдумайся, что ты творишь! – завопил Герман, сотрясая воздух руками. – Какой-то звонок… кто-то неудачно пошутил, кроликом подопытным тебя сделал… один звонок – может быть, хулигана или моего недруга – вбил между нами клин! Как ты могла поверить!
– Как? – подняла она плечи, хохотнув не к месту. – Потому что чувствовала. По тебе. Это невозможно объяснить – как именно приходят ощущения, а ты боишься признаться: да, тебя дешево обманывают. Если честно, не хочешь признаваться себе же, но уже знаешь. А потом бах – звонок, подтверждение получено, названо даже имя, от этого становится горше, остается лишь проверить себя: сможешь ли ты сосуществовать с этим и дальше? Знаешь, я жила в предчувствии этого звонка.
И еще один прием применил, последний из запаса хитростей. Герман подсел к ней, обнял за плечи, попытался притянуть к себе жену и со всею страстью, на какую еще был способен в этом состоянии, поцеловать в губы, помириться. Но Лялька… Ее собственная мать на свадьбе напутствовала его в тихом уголке: «Гера, тебе будет хорошо с Лялькой, но она своенравная, максималистка до абсурда. Не оступись, подумай сто раз, прежде чем гульнуть. А если потянет налево, делай так, чтоб ни одна собака…» Ляля сняла его руку, прежде чем он успел усмирить ее поцелуем:
– Герман, не надо. Пока я могу предложить тебе… дружбу. Да, дружбу. Все останется как было, но без постели. Я бай-бай.
На следующий день позвонила и поставила его перед фактом:
– Я за рулем, мы с детьми едем к бабушке и дедушке.
К ее бабушке и дедушке, которые проживали в заштатном городке за сто кэмэ. Он понял: ей нужна пауза, она хочет оторваться от мужа, взвесить все «за» и «против», да оно и к лучшему, неизвестно, какая новая идея придет в больную голову стукача.
Сейчас Герман с опаской глядел на окна и хотел бы угадать, с чем она вернулась, впрочем, его нежелание идти домой имело и другую причину: лицо, оно безжалостно побито.
Оставив машину вне гаража, здесь охраняемая зона, Герман поднялся на этаж, в уме сочиняя сценарий встречи, ключи доставать не стал, позвонил. Ляля открыла, а он (по собственному сценарию, бесспорно, талантливому) заулыбался:
– Ну, здравствуй, жена! Я скучал.
Губа… ранка лопнула, выступила кровь – Герман определил это не по боли, а по солоноватому привкусу, но Ляля не пала на грудь, она вытаращила глаза и подняла брови:
– О-о-ой… Упал-поскользнулся, да?
– В некотором роде, – с наигранной веселостью ответил Герман, проходя в квартиру. – Как съездила? Дети где?
– Дети спят, съездили нормально. Кто тебя так… приласкал, что чуть скулу не вывернул?
– Только без намеков. Ужин есть?
– Есть, есть.
Как будто обстановка положительная, отметил про себя Герман, повеселев на самом деле. По пути в столовую ему удалось обнять Лялю за плечи и приложить щеку к щеке жены, одновременно прижимая платок к кровоточащей губе. Она подала ужин, почему-то не поинтересовавшись, где он был до этого часа, сам рассказал из страха за себя:
– Сейчас такой завал… Сижу допоздна, на носу командировка. – И эдак между прочим бросил: – Никита сбрендил, ушел, самому приходится…
– Куда ушел? – поливая соусом мясо, спросила она. – На повышение?
– Нет, заявление написал об уходе.
Ляля поставила тарелку перед ним и несказанно удивилась:
– Почему? И ты отпустил?
– Я ж говорю: сбрендил. Это… – указал на свое израненное лицо, изобразив страдание и негодование разом: – Это его рука приласкала меня.
– За что?
– Прибежал, наорал, будто я отправлял Яне… ну, у которой от него ребенок, письма… со своего рабочего компьютера. Я ничего не понял, как вдруг он меня кулаком… Псих. Думаю, нервы сдали, не ведает, что творит.
Не прониклась жена к нему жалостью, Ляля бросила салфетку на стол, не обозначая своего отношения к новости, осведомилась:
– Скажи честно, ты отправлял эти письма?
– Нет, конечно. Зачем мне? И кто такая Яна? Я знаю о ней с твоих слов и со слов Никиты. Не видел ее ни разу.
– Никита не станет бить без причины, тем более уходить с работы, где он лучший, к тому же много зарабатывает.
На минуту она оставила его одного, о, если б кто знал, как ему тяжело… Но вот вернулась жена с сотовым телефоном, нажимала на кнопки.
– Кому ты звонишь?
– Никите. Хочу от него услышать, за что он тебя избил.
– А мне ты не веришь?
