Сергей Белан - Казна Херсонесского кургана
— И мы!!! — дружно рявкнули подопечные.
— Тогда на взлет! — Джексон погасил сигарету. — Нас уже ждут…
Ночь оправдала надежды искателей сокровищ, не менее великолепным и ласковым выдалось наступившее утро. Хозяйка квартиры, проводив подруг, приготовила им кофе и легкий завтрак, из своих запасов налила по рюмочке ликера. Покончив с трапезой, Джексон с сожалением сообщил ей, что бригаде пора на ответственную работу, да и вообще, мол, пора знать честь. Их расставание было трогательным, и он обещал непременно объявиться. Взволнованная хозяйка, вытирая увлажненные глаза, только молча кивала, может быть, и поверила, а может, сделала вид…
— Джексон, а, Джексон, вот это жизнь, — с восторгом рассыпался Боб, когда они вышли на улицу, — бабы — высший сорт, хата — блеск, жрачка классная…
— Продолжить бы, — мечтательно произнес Мироныч. — И чего сорвались, никто не гнал.
— Да, не гнал, — подтвердил Джексон, — но из отпуска я отозвал вас потому, что сегодня ночью я вычислил клад.
Мироныч даже поперхнулся:
— Ты что, ночью вычислениями занимался?
— Ночью я занимался тем же, чем и вы, но моя голова, в отличие от ваших, под нагрузкой постоянно, что бы я ни делал: копал или любил…
— Прямо Цезарь какой-то, — удивленно буркнул Боб.
— Да, мы чем-то похожи, — скромно согласился шеф. — А теперь, слушайте и не перебивайте. Во всех наших скважинах мы достигли нужного нам исторического слоя. Это видно по характеру грунта, к тому же глубина его залегания совпадает с научными данными. Что дальше? Мы нашли монеты, страшно обрадовались, но на этом наши успехи и закончились, и мы засуетились, занервничали, кое-кто засомневался в наличии сокровищ. А мы, ведь, на них топчемся! Топчемся, не докопав каких-то полметра!
— Так-так, кажется дошло… — потирая виски произнес Мироныч.
— Мы ведь как решили, — продолжал шеф, — раз докопались до нашего слоя, то здесь надо и искать. Ну, и пошли по пути наименьшего сопротивления — прорабатывали горизонталь. И не учли главного, сокровища во времена восстания ведь не оставили просто так лежать на поверхности, их спрятали, а точнее зарыли. Поэтому нужен еще один рывок, рывок вглубь и мы у цели!
— Твоими бы устами, — сказал Боб.
— Ничего, ничего, сегодня мы дружненько навалимся и к концу дня, вспомните потом мои слова, к концу дня, не позже, мы будем богаче, чем султан Брунея.
— Ну и загнул, — покачал головой Мироныч. — Перекрестись, шеф.
— Возможно и загнул, — промолвил Джексон серьезным тоном, — но не так уж сильно, как вам сейчас это кажется. А теперь хватит разговоров, жмем на курган!
XV
Аркаша одиноко сидел на камне у палатки и смотрел на море. Сегодня оно его раздражало. В лагере было затишье. Джексон со свитой умотал в город сдавать монеты какому-то хмырю.
«Ну и, конечно, загудят по-черному, — хмуро размышлял Аркаша, — а ты тут торчи за пса сторожевого. Ладно, хоть рыть не заставил, и на том спасибо. Хотя за что спасибо: они в кабак пойдут, а я здесь жарюсь в пылюге, как каштан на противне. Чтоб вы все провалились вместе с этим идиотским курганом, сволочуги. И на хрена я на эту авантюру подписался? Две недели только и знай, что лопатишь на-гора землицу без толку и всухомятку рыбными консервами давишься. Джексон каждый день в город спускается, ест, что пожелает, а нас на кильке и на сухарях держит. Наш сортир уже по ночам светится, как путеводная звезда. Ну, Боб с Миронычем, они глумые, им романтику подавай; ищут Джексону сокровища, которых нет и никогда не было. Скорее метро выроют, чем что-то дельное найдут, метростроевцы сраные! Джексону так что: с утра покрутился, дал задание и свалил „связи налаживать“, вечером работу принял, коррективы внес и молитесь на него… Прораб наш бесценный… А на фига мне такая романтика?.. Тетка небось уже вернулась. Лучше б я в Ялте ее дождался, протянул бы как-нибудь, не помер…»
Он закурил. Дым показался приторно-горьким и он, после затяжки, с отвращением отшвырнул сигарету. Хандра грызла душу, болезненно разъедала самолюбие.
«Нет, отсоспетрович я им здесь сидеть буду! — все больше распалялся вахтенный. — Не нанялся! Ничего с лагерем не случится. Пойду хоть на город погляжу, а то был в Севастополе и ничего не видел, Нахимов не простит… Хоть бы файфик оставили — пивком бы побаловался, в баньку сходил. Так нет, Джексон, благодетель, еще и издевается: „Ты у меня живешь почти что при коммунизме — работаешь по способности, а ее-то у тебя к работе, как я вижу, нет, а получаешь по потребности: кормлю сытно, вовремя, а что еще надо человеку, возмужавшему на задворках общепита. Какие-то копейки в твоем кармане — это баловство одно, ненужная роскошь — они плохо влияют на твою нравственность…“ Ишь, моралист выискался, плевать я хотел… Все, решено, собираюсь! Красть тут в лагере родимом пока что и нечего — миллионов не нарыли, разве что радиотелефоны получше припрятать. А, положу в тайник…»
Задумано — сделано! Замаскировав аппараты в тайнике, находившемся в палатке Джексона и плотно запахнув остальные, Аркаша не медля покинул пристанище и стал спускаться с кургана к городу…
С полдня он бесцельно прошатался по улицам, заглядывая в магазины и без особого интереса созерцая достопримечательности местной архитектуры. Честно говоря, делать здесь ему было совершенно нечего, город и город, и в нем живут люди со своими проблемами и болячками, бегает неуклюжий, неудобный и немыслимо переполненный общественный транспорт. Словом, город-трудяга, и Аркаша с его куцыми шортами, продранной майкой и вьетнамками не очень-то вписывался в канву его будничной, деловой жизни. Безалаберный внешний вид, пустой, поверхностно-скользящий взгляд шалопая, все выдавало в нем человека здесь абсолютно случайного…
Незаметно он оказался в районе порта. Это был огромный промышленный комплекс с множеством кранов, ремонтных доков, с причалами, где швартовались суда различных назначений, с производственными цехами и специальными подсобными помещениями. Все это могучее хозяйство было ограждено столь же мощным забором из железобетонных плит, сплошная стена которого была разорвана проходной и проемом открытых ворот, через который перекинулась пестрая зебра шлагбаума. Вдоль забора стояли десятки легковых автомобилей, среди них немало иностранных. По другую сторону улицы располагался жилой район, состоящий, в основном, из блеклых невзрачных пятиэтажек, густо разбросанных по близлежащим холмам.
На тротуаре из-под чугунного канализационного люка бил ключ прозрачной воды, ручейком растекаясь по асфальту. Рядом, тупо уставясь на него, руки-в-боки стояли два работяги в замызганных спецовках. Возле них образовалась уже приличная лужа, но они явно не спешили что-либо предпринимать. Чуть поодаль, напротив ворот проходной, перегородив тротуар, стоял «Зилок» с фургоном желтого цвета с продольной красной полосой и надписью «Аварийная».
Что-то заставило Аркашу замедлить шаг. Он остановился и присел на парапет в тени под каштаном, рядом с густыми кустами жасмина. В тени было приятно, да и зной к вечеру постепенно начинал спадать.
Те двое, борцы со стихийными бедствиями, по-прежнему продолжали топтаться около фонтанчика, не торопясь приступать к его ликвидации, и с полнейшей апатией ко всему окружающему покуривали.
«Работнички хреновы! — отметил про себя Аркаша и искренне удивился мысли, что эти бездельники его раздражают. — Джексона на вас нету; сейчас бы землю зубами рыли за моральное вознаграждение».
Он вынул из шорт пачку «Примы», потянулся пальцами за сигаретами, но, увы, на дне пачки лежала одна-единственная, закурить которую было невозможно — весь табак из нее практически высыпался. Аркаша смял пачку и от огорчения сплюнул.
«Это все Джексон, жмот, экономит на мне — на одной „Приме“ держит и та бракованная, — с раздражением думал он, — сам-то цигарку без фильтра в рот не сунет, а мне все что похуже, как бичу последнему. Хотя, если честно, я на бича и канаю: небрит, одет в лохмотья, грязен и без денег».
И тут Аркаша вновь поймал себя на мысли, что он удивляется собственным рассуждениям: раньше такие явления самокритики, самобичевания собственной персоны ему были незнакомы.
В двух шагах от него валялся привлекательных размеров чинарик и он, оглянувшись по сторонам, не видит ли кто, украдкой его подобрал. Отломил фильтр и, тщательно сдув невидимую пыль с бывшего в употреблении «Мальборо», прикурил и сладко затянулся.
«И курит же кто-то такой табачок! И не так, как я, подзаборным манером, а день в день и сколько вздумается. А кто курит, да все они — рыбачки-мореманы, набитые карманы… А надо бы здесь потолктись, пострелять фирмовых сигареток, я в таком прикиде, что у солидного дяди сердце дрогнет, не откажет. Потрясу богатеньких, вон их сколько туда-сюда шастает».
