Дмитрий Вересов - Мой бедный Йорик
— Никита, а ведь мне было предсказание, — вдруг вспомнила Аня. — Это было зимой, в монастыре. Мы туда ездили с Иеронимом. Такая странная, несчастная женщина с переломанным носом и такой же переломанной судьбой говорила мне странные вещи, сама не понимая их смысла. Что же она говорила? Не верь священному, опасайся черной кошки, желтого властелина и какой-то воды… Что бы это могло означать?
— Я не трактую чужие слова, чужие картины, — Никита Фасонов был очень сильно расстроен. — По крайней мере, мне можете доверять, потому что ничего священного во мне нет. Святое для меня есть, а вот со священным сложнее… Черная кошка — это глупость. Водобоязнь — это бешенство. Вот тринадцатое число — другое дело. Скажите мне, Аня, пожалуйста. Мне это очень важно. Вам все-таки было не совсем неприятно мое предложение?
Глава 18
Пойдем. Не оставляй меня, жена.
Душа в тревоге и устрашена.
Избавившись, наконец, от Фасонова, Аня почувствовала огромное облегчение. Ничего общего с Иеронимом у Никиты не было, разве что борода. Скорее он напоминал ей Вилена Сергеевича — те же прилипчивые манеры, приторные разговоры. Наплел всякого про тайные заговоры, схемы, вавилонские башни, грозившую Ане опасность, а на самом деле просто ее клеил. Впрочем, так поступали многие мужчины. В присутствии Ани у них развязывались языки, плутовато загорались глазки, они начинали врать и хвастаться.
Аня шла по знакомой дороге к дому Лонгиных. Мало надежды, что Иероним прятался здесь, но где-то она должна была его искать. Бывают такие моменты в жизни, когда надо хоть что-то предпринимать, барахтаться лягушачьими лапками в ведре с молоком.
И в этот раз ее поразило отсутствие дома на знакомом участке, как отсутствие у всадника головы. А ведь прошлой ночью ей снился этот самый жуткий всадник. Весь сон она восстановить в памяти не могла, но помнила, что ей было страшно и смешно.
— Девушка! Заходи, не стесняйся! Есть пиво, водка и загорелые мужские тела! — закричали Ане рабочие с участка.
Пепелище было разобрано и увезено, уже вовсю шло строительство первого этажа из красного кирпича. Пафнутьев умер, но строительная жизнь продолжалась, шумела бетономешалка, стучал молоток по доскам опалубки, матерился прораб.
Зачем все это было нужно одинокой, бездетной мачехе? Кому она это строит? Сколько ей? Тридцать пять, кажется? Как уверенно стучит молоток! Новый дом строится, новая жизнь возводится! Кому? Черной вдове?
Что нужно будет от жизни самой Ане в тридцать пять лет? Хорошо, что до этого непонятного возраста еще целая жизнь! Тринадцать молодых, здоровых лет, наполненных любовью, счастьем, новизной! Надо только не сторониться жизни, не прятаться от нее за высокими кирпичными заборами, тонированными стеклами иномарок, стенами закрытых элитных клубов. Надо идти ей навстречу, надо открывать окна, двери, устраивать сквозняки, чихать на всякие глупости и условности… Надо обязательно научиться жить, пока еще не поздно, пока есть желания и силы. Она способная ученица, она все схватывает на лету, как ласточка насекомых. Ведь если научиться жить, то и умирать будет легко и не страшно…
— Девушка! Что ты стоишь у забора и улыбаешься? Заходи, не бойся! Мы не кусаемся, а е…ся!
Переждав громкий смех, Аня решила спросить из-за забора, не рискуя заходить на строительную площадку.
— К вам случайно Иероним не приезжал?
— Иеромонахов, архимандритов тут нету, — раздался тот же нахальный голос. — Если ты собралась в монастырь, то советую тебе сначала как следует нагрешить, чтобы было о чем каяться. Ныряй к нам, мы как раз по этому делу, а потом ищи своего иеромонаха… Девушка, ты куда?
— Ну вот, Саня, спугнул телку! Постепенно надо было ее подманивать. Молодой ты еще! Она еще не клюнула, а ты уже подсекаешь!
— Мужики, а Григорич все про рыбалку.
— А между бабой и рыбой невелика разница. Одна только болтает без умолку, а другая пузыри пускает. А что касается этого дела… Ты вот знаешь, как рыбаки во время дальних походов удовлетворяются? При помощи зубатки. Рыбу такую знаешь? Мне мужик один с рыболовецкого траулера рассказывал. Гадом буду! Очень она на это бабье место похожа… Вот сходи в рыбный магазин и посмотри. Я, как узнал, с тех пор зубатку не ем ни в каком виде…
— Дурак ты, Григорич! Так ты и кур не ешь тогда, их же петухи топчут, и коров…
— Я тебе про Фому, а ты мне про Ерему.
Аня не дослушала, чем кончился этот солоноватый спор. Она решила зайти на кладбище к Василию Ивановичу.
Если покойникам не все равно, то Лонгину-старшему повезло. Лежит он на тихом комаровском кладбище, в лесу. Лес живет своей жизнью, переплетается корнями деревьев, прорастает, опадает, шумит. Значит, и Василий Иванович тоже живет другой жизнью, мало похожей на нашу, суетливую. Может быть, дышит даже медленно, как камень. Один вдох за сто лет.
Страшны огромные города-кладбища, где смерть выглядит не сгорбленной старушкой в саване, а бездушной, ненасытной машиной, перемалывающей в своих колесах тысячи и тысячи. Кажется, земли не хватит под кости…
Здесь же могилы быстро зарастают и забываются. Недалеко от могилы Лонгина упал крестик, сравнялся холмик, иван-чай разросся. Вот и все, абсолютное забвение, человек-земля. Писатель Астафьев говорил, что старые могилы должны зарастать, люди должны отдыхать…
Два алкаша, видимо, шли к «Васиной» могилке, чтобы выпить на троих, но, увидев там родственницу, свернули в лес. Долго еще Василию Ивановичу не знать покоя. Долго еще вместо шума травы и шороха листьев будет его беспокоить незамысловатый пьяный треп, звон стаканов, кряканье и иканье.
Что же делать, Василий Иванович? Где искать вашего сына? Чем помочь ему?
Неожиданно пискнул Анин мобильник, и девушка вздрогнула. Чья-то SMS-ка пришла, словно ответ на ее вопрос. Неужели Лонгин-старший прислал ей сообщение с того света? Оператор предупреждал ее, что завтра с ее счета будет снята абонентская плата. Аня грустно усмехнулась, но наудачу выбрала строчку в списке, когда-то читавшуюся слишком пафосно: «Муж мой». Сколько раз вместо Иеронима ей отвечал оператор.
— Аня, это ты? — услышала она знакомый голос и восприняла это как чудо.
— Иероним, где ты? Куда ты пропал?
— Меня ищут? Тебя уже допрашивали?
Так всегда бывает. У людей друг к другу всегда очень много вопросов и очень мало ответов.
— Ты только не отключайся, послушай меня, — взмолилась Аня. — Ростомянц говорит, что у них нет против тебя… этих, как их?… отпечатков пальцев… прямых улик.
— Это понятно, — ответил Иероним.
Вокруг Ани шумели деревья листвой, пели птицы, а в трубке было тихо, никаких признаков окружающей жизни.
— Все равно на мне все сходится. Они все повесят на меня.
— Иероним, где мы можем встретиться? — Аня прижимала маленькую трубочку двумя руками, как птицу, которую боялась и раздавить, и выпустить. — Нам с тобой надо поговорить. Мы так давно с тобой не разговаривали. В последний раз, наверное, на Дворцовом мосту, глядя на твою Академию художеств…
— Это было наше первое свидание, — отозвался Иероним.
— Значит, с тех пор мы и молчим. Только не отключайся, умоляю тебя! — Аня кричала, забыв, что у нее в руках современная связь, а вокруг тихое кладбище. — Может, ты решил, что я тебя бросила? Что я отказалась от тебя? Это глупости! Наоборот… Нет, не так я говорю. Ты убил негодяя, подлеца, дрянного человека. Это грех, великий грех и преступление. Но я первая среди всех на земле и на небе прощаю тебя… Опять не то я говорю. Я даже на секунду не обвиняла тебя, ни разу не отвернулась от тебя душой за эти два дня. Ты слышишь меня? У тебя так тихо в трубке…
— Я слышу, Аня. Я все слышу, — голос Иеронима был спокойным и усталым.
— Я тебе скажу страшное, что нельзя говорить никому. Это твой первый настоящий поступок, страшный человеческий поступок. Теперь пусть будет наказание, каторга, но я никогда не оставлю тебя. Ты слышишь? Тогда говори что-нибудь в ответ. У тебя там такая страшная тишина…
— Да, да… Мне надо возвращаться. Они только этого и ждут. Они уже решили, что я убийца.
— Подожди, Иероним. Ты хочешь сказать, что Пафнутьева убил не ты?
В трубке повисла пауза. Вдруг там, в том пространстве, где находился Иероним, завыла автомобильная сигнализация. Все-таки жизнь!
— Пафнутьева убил я. Я — убийца…
Иероним отключился. Ане еще что-то нужно было сказать ему. Она нажимала на кнопку раз за разом, уже забывая, что она хотела сказать мужу, но это было уже все равно. Иероним выключил телефон.
По дороге домой Аня все удивлялась, что для разговора с мужем ей пришлось ехать на кладбище. Если бы за ней кто-нибудь следил, то заподозрил бы ее в тонкой конспиративной работе, в большой игре. Она сказала Иерониму очень важные слова, но чувствовала, что произнесены они были в спешке, необдуманно, спонтанно. Теперь она привыкала к ним, сживалась с мыслью, что не оставит его. Никогда…
