Дмитрий Вересов - Мой бедный Йорик
— Ваша мама сейчас на пенсии?
— Сидит дома и счастлива этим. Говорит, что всю жизнь мечтала о пенсии, чтобы читать, смотреть телевизор, ходить по музеям, гулять в парках. Она любит пораньше уехать в Павловский парк, посетить два-три любимых места, не больше, а потом просидеть весь день с книгой на скамеечке над Славянкой. Я потом за ней заезжаю…
Аня видела, как улыбка надолго застыла на лице Фасонова.
— Если бы не мама, я наделал бы в жизни много такого, что было бы приятно мне и больно другим. Да я и так не особенно уж церемонюсь с людишками… Вот для этого козла, наверное, написаны другие правила дорожного движения! Где бы их прочитать?! Что смотришь, слоняра! Дай, говорю, твои правила почитать. Хорошие у тебя правила!.. Я бы вас, Анечка, обязательно соблазнил, если бы захотел, — сказал вдруг Фасонов. — Вы бы обязательно стали моей любовницей. Сто процентов! Я бы сейчас вез вас не в тихое кафе с ненавязчивой музыкой и хорошей кухней, а в самый изысканный притон, где программа никогда не повторяется…
— Никита! — закричала Аня, — Что вы такое говорите?! Что вы вообще себе позволяете?! Остановите машину…
— Успокойтесь, Анечка, — Фасонов сказал так добродушно, что Аня действительно успокоилась. — Моя мама видела вас на фотографии, на свадебной фотографии. Вы ей очень понравились. Она сказала, что у вас не только замечательная внешность, но и светлая душа. Мама сказала, что такую девочку хочется усадить рядышком, приобнять, накрыть шалью и оберегать… Разве я могу после этого причинить вам зло, Анечка?
— Никита, а вы могли бы называть меня как-нибудь иначе? Анечкой меня называл Пафнутьев…
— Понимаю. О мертвых, конечно, ничего, но все-таки какой подлец… Вот имя осквернил своим ртом поганым! Давайте я буду называть вас Аннушка. Годится?
— Годится, — кивнула Аня.
Она ожидала, что Фасонов привезет ее в какой-нибудь шикарный ресторан, но они заняли столик на двоих в скромном, но уютном кафе недалеко от Литейного проспекта, на одной из тихих перпендикулярных ему улочек, названия которых Аня постоянно путала. Полтора года назад полный мужчина с ярко выраженной кавказской внешностью задумчиво ходил по запущенным административным помещениям и никак не мог решиться на их покупку. Ему хотелось видеть в своем кафе единый зал, а планировка и несущие перекрытия навязывали ему какие-то комнатушки. Но уж очень нравились кавказцу месторасположение и цена… Зато теперь у посетителей кафе всегда была полная иллюзия, что они здесь почти одни.
— Давайте будем есть салаты, — предложила Аня. — Давно хотела взять побольше разных салатов и пробовать, пробовать… Все как-то не получалось.
— А давайте! — согласился Никита. — А там посмотрим.
— Это вы посмотрите, а с меня хватит салатов.
— Не зарекайтесь, Аннушка, здесь прекрасно готовят… Аннушка, — Никита взвесил на слух новое слово. — Хорошо звучит! Аннушка уже разлила подсолнечное масло… А вам не кажется, что это вы подлили масла в огонь всей этой истории?
— Вы хотите сказать, что я стала виновницей убийства Вилена Сергеевича?
— Нет, совсем нет, — Фасонов положил вилку, чтобы замахать руками. — Я слышал от скульптора Морошко про случай в Комарово, когда Йорик искупал будущего покойника в пруду. Он, правда, домогался вас?.. Не отвечайте, не надо. Купанием в болотной водице эта история исчерпывается. Я в этом уверен… Убийство Пафнутьева — дело более сложное.
— Значит, вы думаете, что убил не Иероним?
— Убить мог кто угодно, — ответил Фасонов, протыкая вилкой какой-то грибок вместе с листом петрушки. — Иероним тоже мог убить. Другое дело, кто устроил это убийство.
— Вы имеете в виду схему «заказчик — исполнитель»?
— Скорее всего, мы здесь столкнулись с другим, — Никита прикончил уже два салата и с аппетитом взялся за третий. — Организатор — слепое орудие. В этой системе, возможно, нашлось место и бедному Йорику.
— А мне? — спросила Аня. — Вы же сказали, что это я подлила огонь в масло всей этой истории?
— Вы — ангел, Аннушка, — ответил Никита Фасонов, вытирая рот белоснежной, как крыло ангела, салфеткой. — Без вас все это длилось бы и длилось. Иероним мучился и страдал, но делал бы свою, вернее, порученную ему работу. Пафнутьев обделывал бы свои подлые делишки, придумывал новые схемы. Тамара Леонидовна, как царица-ночь, покрывала бы всех своим черным плащом… Все шло бы своим чередом. Но появились вы. А в вашем присутствии это долго происходить не могло. Нельзя бесконечно грешить в присутствии ангела, Аннушка. Хотите выпить? Тогда пить? «Боржоми» или сок? Все их схемы, уверен, были безупречны, математически точны. Но разве для ангела существуют правила арифметики?
— Ангелы — двоечники? — удивилась Аня.
— Вот именно! — обрадовался Никита. — Они — второгодники. Для них не существует строгих правил, жесткой логики, непробиваемых стен. А рядом с ними буксуют совершенные механизмы, дают сбой всеобщие законы… Они это почувствовали, они забеспокоились. Кто им мешает? Суетливый, импульсивный Иероним? Нет. Он такой же управляемый, как и раньше. Кто-то другой, более могучий, более высокого полета…
— Ну, вы скажете тоже! — попробовала возмутиться девушка.
— Не спорьте, Аннушка, с художником. Это бесполезно. Они обнаружили вас. Они вас вычислили. Пафнутьев бросился за вами ухаживать почти на виду у мужа. Мачеха засуетилась, забегала в красном платье… Словом, все их создания, вся их Вавилонская башня рухнула. Разрушитель — вы, Аннушка. Что же теперь будет?
— Вот и я вас хотела спросить: что же теперь будет?
— Сейчас, наверное, идет охота на Иеронима, а потом начнется охота на вас. Вам угрожает смертельная опасность, по-моему, — спокойным голосом сказал Фасонов. — Моя мама… Моя мама все правильно сказала. Вас нужно оберегать, лелеять. Теперь вы поняли, почему я специально искал вас, приехал к университету и ждал целый час?
— Спасибо вам, Никита, за заботу.
— Не благодарите меня пока, — остановил ее Фасонов. — Это только начало. Я предлагаю вам уехать за границу. Вы были в Европе, Америке?.. Как! Неужели Иероним ни разу не вывез вас за пределы единой, нерушимой? Вот жлоб! Извините меня, Аннушка, хоть это и правда. У меня даже все слова куда-то пропали от этого. Такую женщину держать, можно сказать, взаперти. Разве он не понимал, как бы вы смотрелись на улицах Парижа, как заиграла бы ваша красота после поездки в Италию? Какая бестолочь ваш благоверный! Тем более, мы поедем с вами, куда вы пожелаете, куда мечтали…
— Постойте, Никита, мы поедем с вами вдвоем? — догадалась, наконец, Аня.
— Вам же нужен сопровождающий и вообще, — пробубнил Фасонов.
— Что вообще? Вы будете вести себя как джентльмен?
— Еще чего! — почти закричал Фасонов. — Зачем я буду вас обманывать? Мы взрослые люди. Я напоминаю вам вашего мужа, вы — женщина моей мечты… Все. На этом все условности кончаются. Мы — свободные путешественники, без рюкзаков условностей и морали…
— А как же ваша мама, ее замечательные, добрые слова? — спросила Аня.
— Потому мы и едем отсюда подальше.
— У вас, значит, растяжимая совесть? Она распространяется только до известных границ?
— Перестаньте, Аннушка… Пусть кто-нибудь скажет, что у меня недобрые намерения. Вообще, желать вас — разве это плохо? Это все равно, как хотеть стать лауреатом Нобелевской премии, победителем Олимпийских игр, покорителем Эвереста. Это — хорошее, правильное желание.
Аня расхохоталась.
— Никита, вы меня совсем запутали, — отсмеявшись, сказала она. — Извините, конечно, но вы не только достойный ученик Василия Лонгина, но еще и Пафнутьева.
Она хотела сказать не «ученик», а «сын», но решила Фасонова не обижать.
— Вы называете меня ангелом, — сказала она серьезно. — Разве могу я оставить Иеронима в таком положении? Кто ему поможет, кроме меня? К тому же идет следствие, следователь уже приходил ко мне…
— Он взял с вас подписку о невыезде? — спросил погрустневший Фасонов.
— Нет, не взял. Он и не допрашивал меня, а просто разговаривал.
— Еще один влюбился, — проговорил Никита. — Как там у Блока? «Обратясь к кавалеру намеренно резко, вы сказали: „И этот влюблен…“»
— Неужели вы ревнуете меня уже неизвестно к кому?
— Неизвестно к кому? — переспросил Никита. — Вы недооцениваете интуицию художника. Если я говорю, что вам грозит опасность, хотя вам это кажется бредом и ерундой, все-таки прислушайтесь к моим словам. Если я ляпнул глупость, что в вас влюбился следователь, то так оно и есть. Верьте художникам, когда они творят и говорят, не задумываясь, когда они юродствуют…
— Никита, а ведь мне было предсказание, — вдруг вспомнила Аня. — Это было зимой, в монастыре. Мы туда ездили с Иеронимом. Такая странная, несчастная женщина с переломанным носом и такой же переломанной судьбой говорила мне странные вещи, сама не понимая их смысла. Что же она говорила? Не верь священному, опасайся черной кошки, желтого властелина и какой-то воды… Что бы это могло означать?
