Анатолий Безуглов - Инспектор милиции
— Попьем чайку? — предложил Арефа. А весь его вид и взгляд говорили обратное.
— Спасибо за приглашение, но, я думаю, вам лучше поговорить со снохой с глазу на глаз. По-свойски. Я только могу помешать.
— Что же, верно, — быстро согласился Денисов. Он немного подумал. — Но ты возвращайся поскорей. Обязательно. Перекусим.
— Час вам хватит? — спросил я.
— За милую душу.
— Если, конечно, надо, я могу погодить…
— Хватит, хватит, — махнул рукой Арефа. И, похлопав себя по животу, добавил: — Ему годить не прикажешь. Ты, значит, помни — Мирикло, сноха моя, что-нибудь сообразит.
Я отъехал от двора, ругая себя за недогадливость. Вообще появляться здесь в форме было глупо. Уж где-где, а в деревне языки работают неутомимо… Но Арефа тоже хорош. Мог предупредить. Или опять шпилька? Догадайся, мол, сам. Иди разбери этого Арефу…
Все же, что ни говори, деликатный он человек. И приглашение его было деликатным. И в то же время настойчивым. Может, и нет никакой хитрости у него за душой?
…Лейтенант, дежурный Альметьевского РОВДа, ничего не знал о моем приезде, хотя Мягкенький заказал вчера при мне телефонный разговор с местной милицией.
Лейтенант что-то писал, и ему было не до меня.
— Может быть, начальство в курсе?
— Зам у себя. А начальник в отпуске. Что тебя занесло в такую даль?
Дежурный был вряд ли старше меня. Мог бы отнестись и повнимательней.
— Парней двух разыскиваю, — небрежно бросил я. — Пропала лошадь… Цыгане, они…
Он вскинул на меня глаза и, испуганно оглянувшись, тихо проговорил:
— Ты тут потише. Капитан наш как раз из них, из цыган, будет…
Я покраснел. Вечно попадаю в неловкое положение с этой моей несдержанностью. Хорошо, что в дежурке больше никого не было.
После такого конфуза я шел к капитану весьма пристыженный. Савченко, так звали лысеющего, средних лет капитана, встретил меня сдержанно, как подобает по ранжиру.
Мягкенький говорил именно с ним.
— Ладно, — подытожил зам, когда я, краснея и сбиваясь, изложил ему цель приезда. — Спали вы, товарищи, долго. Много воды утекло… Знаете, сколько людей проезжает через Альметьевскую? Сотни и даже тысячи! Н-да, сладко почивали… — Он задумался. — Вообще таких что-то не припомню. Мы этих аферистов знаем всех. А тот Сергей Денисов, случаем, не родственник нашего Денисова? Который помер недавно?
— Племянник, — подтвердил я.
— Скажи-ка! Как будто семья примерная. Отец его там у вас, кажется, в правлении колхоза?
— В сельсовете, — сказал я, — депутат.
— Смотри-ка, — усмехнулся Савченко. — Как это получается? Не уследил, выходит?
Мне стало обидно за Арефу. Через каких-нибудь полчаса я буду сидеть с ним за одним столом, пить обязательный для гостей чай…
— Мы считаем… В основном интересуется лошадьми Дратенко…
— Вы считаете, — снова усмехнулся капитан и набрал номер. — Степа, зайди. — Он положил трубку, потер руки, глядя в окно. — Пошел хлеб. Теперь ни сна, ни отдыха… Всех почти разогнал по колхозам.
В комнату вошел коренастый, лет шестидесяти, сильно припадающий на одну ногу мужчина в штатском. Он ежеминутно поправлял широкой пятерней прямые волосы, падавшие на глаза, и с угрюмым любопытством бросал на меня взгляды.
— Степа, тут товарищ из Краснопартизанска. Не припомнишь такого Дратенко? Специалист по лошадям?
Степа, которого мне капитан так и не представил, сильно выставляя вперед челюсть, просто ответил:
— Знаю. — И, обернувшись ко мне, спросил: — Васька?
— Так точно, товарищ… — Я вопросительно посмотрел на него, ожидая, что мне хотя бы скажут его звание или должность. Но я так и не был в это посвящен.
— Что он у вас натворил? — смотрел на меня в упор Степа, опираясь сильной рукой на стул.
— Разыскиваем, — неопределенно ответил я.
— На блины хотите пригласить? — без тени юмора спросил Степа.
— Подозревается в краже породистого скакуна.
— Давно увели лошадку-то?
— В июле…
— Да, в июле Дратенко тут был. На линейке, запряженной двумя лошадьми.
Я сообщил подробные приметы Маркиза. Степа, подумав, сказал:
— Одного коня я помню. Вороной. А другой, врать не буду, не знаю. Кажется, светлый.
— Дратенко один был или с кем-нибудь?
— Их несколько сидело на линейке. Прокатились по станице лихо, почти не задерживаясь…
Вот и все сведения, какие я получил в Альметьевском РОВДе.
Но меня так заинтересовала личность Степы, что я справился о нем у дежурного. После моего долгого визита к замначальника лейтенант стал словоохотливее.
— Степан Гаврилович — сила! Всех лошадей и лошадников знает в области. Что там в области, думаю, по всему югу, до самого Кавказа. Лихой, говорят, кавалерист был. В отряде самого Огнева воевал…
— А кто такой Огнев? — спросил я.
— Ты Огнева не знаешь?
— Не знаю, — честно признался я. Лейтенант покачал головой:
— Про выстрел с «Авроры» знаешь?
— Это каждый школьник знает.
— Правильно. А мало кому известно, что орудием, которое произвело этот выстрел, командовал Огнев Евдоким Павлович. Из соседней станицы Пролетарской. После уж, в гражданскую, он сюда вернулся. Командовал отрядом под началом Пархоменко. Погиб как герой. Так вот, наш Степан Гаврилович в отряде Огнева начинал. В Отечественную получил ранение. Демобилизовался и пошел в милицию. Еще вопросы есть?
…Через час мы сидели с Арефой в хате вдовы Андрея Денисова. Признаться, кочки меня изрядно порастрясли, и разыгрался волчий аппетит. Все мои помыслы были обращены к кухне, где хлопотала Мирикло. Я спросил Арефу, чем это так привлек его соотечественников Маркиз. Жеребца ведь выбраковали зоотехники колхоза.
— Маркиза выбраковали из производителей, — пояснил старый цыган. — А конь красивый. Это у нас почитается в первую очередь. Цыган выбирает коня, как невесту. Чтобы самому было приятно и другие сказали, что красив. Маркиз — видный. Благородный статью. А без осанки и конь — корова. Правда, есть и у него свои недостатки: злой, заносчивый. Только ты никому об этом не говори, — шутливо сказал Арефа.
— Почему?
— У нас, у цыган, самым большим грехом считалось выдать, какой есть скрытый изъян в лошади. Особенно покупателю. За это в старое время били. Крепко били. И владелец лошади и другие. Все били. Вообще предательство не любили. Что знаешь, держи при себе…
— А если убийство? Молчать ведь — преступление. Арефа пожал плечами:
— Конечно, это так… Но в старое время донести за убийство промеж себя тоже считалось позорным. Судили своим судом. По справедливости.
— Убивали? — спросил я.
— Зачем? — удивился Арефа. — Смысл какой? Убийства случались в основном по пьяной драке. Или из-за ревности. А рассуждали так: к чему еще одного убивать, сирот плодить и еще одну вдову оставлять? Виновный должен был откупиться деньгами. В зависимости от состояния и нужды осиротевшей семьи. Что касается ревности — здесь посторонние не судьи. Кто может оценить меру любви? Измена, может, похлеще, чем другое, бьет.
— Постойте, постойте. Но это же сокрытие преступления! — не удержался я.
— Да, да, а как же! — быстро согласился Арефа. Но было видно, что к этому вопросу он относится по-своему. Он лукаво улыбнулся и добавил: — То ж в старое время… Другие нравы. Цыган со всех сторон бесправными держали. Они уже с рождения числились как бы в преступниках. Цыган — значит, вор, обманщик, махинатор… Ну, а если еще свои своего выдавать властям стали бы, как смотреть друг другу в глаза?
Я задумался над его словами. В них была своя горькая правда.
На столе легонько посвистывал самовар. Серебряный. Точная копия с того, что имелся у Арефы, «Баташов».
Мирикло, вдова Андрея, в темном кружевном платке, безмолвно появлялась в комнате и так же тихо уходила на кухню, откуда доносился запах мокрого птичьего пера и вареной курицы.
Интересно, для кого задумано это почетное угощение? И вообще прилично ли мне, представителю закона, который ведет в настоящее время официальную проверку, сидеть за одним столом с отцом предполагаемого преступника и вести непринужденную беседу, ожидая угощения с его стороны?
Странное дело, но мне казалось, что я просто в гостях.
— Тяжело ей, — сказал Арефа, когда его сноха в очередной раз что-то поставила на стол и вышла. — Любой бабе в ее годах тяжело остаться без хозяина. Это уж все. Вдовство на всю остальную жизнь.
— Конечно, — согласился я, — потерять кормильца… — Не это самое страшное, — вздохнул Арефа. — Мирикло себя прокормит. — Он усмехнулся. — И еще любого мужика в придачу. Шьет на фабрике и дома. У нас в старое время, сам понимаешь, — его глаза опять сверкнули лукавинкой, — жена должна была кормить мужа. Станет где-нибудь табор, мужики остаются, а женщины с дочками идут в село или город те мангу — это, значит, по-нашему: побираться, добывать пропитание, деньги… Не принесет жена ничего, кнута схлопочет обязательно.
